Перебрав в памяти все известные мне поверья, в каких фигурировали свиньи, я тотчас проследил пусть и предвзятое, но негативное к ним отношение мирового религиозного сообщества. Про мусульман и говорить нечего. У язычников Цирцея именно в этих парнокопытных обращала знакомых мужчин. Даже милосердный Христос, изгоняя бесов из бесноватых, вышедших из гробов, изгнал их не куда-либо, а в стадо свиней, после чего низвергнул последних без сожаления с крутизны в море.
"Стоп! — одернул я себя. — Конечная остановка "Скотный двор". Так мы далеко не уедем. Здесь — другое. Что для них всего актуальнее? Жизнь! Ее индивидуальная протяженность! Белявскому уже лет сто, не меньше. Сам Паскевич на порошках и на честном слове держится. Да и все полудохлые жители Кремля веруют в одну лишь неотложную медицинскую помощь. На что им еще уповать? На чудотворные мощи Серафима Саровского, которого, доживи он до "окаянных дней", первым бы к стенке поставили? Тогда и остальное понятно. Генералу с академиком любая индульгенция заранее выписана: "Хотите в тишине и уединении эксперименты ставить? Пожалуйста! Детки вам требуются? Кто-то расстроен? Полноте! Царь Ирод из суеверия всех младенцев пописал! А у нас тут заветы Ильича! Поле не пахано!" В таком разрезе Паскевич со своим зоотехником еще скромно себя ведут. Освенцим не просят, на бюджет "среднего машиностроения" не покушаются. Святые люди".
Изначально я недоумевал: с какой стати московские сыщики вообще за мной заехали? Тимофей, допустим, план дома знал не хуже. И еще не бралось у меня в толк — за каким дьяволом Обрубков сплел эту галиматью из японцев и адмирала. Не проще разве записку написать? Но, хоть я и не был горбат, могила меня исправила. Затем и заехали, чтобы егерь сообщил мне местонахождение Захара Алексеевича Реброва-Белявского. Запиской или устно — не суть. Важнее, что никому из местных он не доверился бы. Итак, Паскевич убил двух зайцев: выкинул Обрубкова из Пустырей и заставил рискнуть. За многие лета изучив характер майора Обрубкова, он ясно понимал, что Гаврила Степанович передоверит кому-либо мальчишку разве в самом безвыходном положении. Такое положение Паскевич и спланировал. Соответственно, егерь выбрал единственно возможную линию защиты. Письменную инструкцию у меня отобрали бы и вдумчиво бы прочли. В глупом же разговоре якобы ни о чем вполне могло проскочить. Не проскочило. Жаль.
Несмотря на тупое нытье в затылке, вскоре я задремал. Тоже защитная реакция. Но сон мой оказался короче спартанского митинга. С той поры я последнее желание приговоренного к смертной казни считаю его законным правом. Мое последнее желание было настолько нестерпимым, что я стал ерзать и сучить ногами. Так бы мне и скончаться в мокрых штанах, если б вдруг не зазвучали в склепе чьи-то приглушенные голоса.
— Товарищи! — возопил я что было мочи. — Пустите в сортир! Я отработаю!
— Здесь он! — пробасил надо мною враг мой Филя.
Мраморная крышка со стоном отъехала, и в лицо мне ударил яркий луч света.
— Ну, конечно. — В саркофаг заглянула Анастасия Андреевна. — "В сортир". Ничего другого я и не ожидала услышать. Филя, этому скандалисту в уборную надо. Развяжи ему руки.
— Да! — Я сел во гробе, как Лазарь. — Развяжите мне руки!
Мне и прежде думалось, что воскрешенный Лазарь вначале сел, а уж после встал.
Могучий Филька зачерпнул меня и осторожно вынес на Божий свет.
— Живой! — Настя прильнула к моей груди. — Знала, что живой!
Лесничий меж тем принялся, начав снизу, распутывать стальную проволоку на моих занемевших конечностях. В отместку за младшего брата Семен и клубного оркестра не пощадил. Связал он меня струнами, выдранными, надо полагать, из трофейного "Беккера".
— Руки у меня не как у всех! — торопил я Филю, переминаясь. — У меня сзади руки! Я потом всех выслушаю, но — не раньше! Где тут уборная?
— Болтун! — Настя счастливо рассмеялась.
Мне было не до смеха. В три прыжка на ватных ногах одолел я ступеньки склепа. До улицы было слишком далеко.
— Извини, что оскверняю! — крикнул я из часовни, свернув в ближайший угол. — Как вы меня нашли?!
— Шут! — радостно отозвалась Анастасия Андреевна. — Я ждала тебя до шести вечера у калитки! Я же видела, что машина уехала в нижние Пустыри! А на обратном пути она притормозила! И Гаврила Степанович сообщил мне, где ты! Ну, я и пошла вещи складывать!
— Не кричи. — Застегнувшись на ходу, я вернулся в склеп. — Так ты весь день у калитки простояла? Сумасшедшая! Ты о ребенке иногда беспокоишься или только о себе?
Филя выключил фонарь.
— Запасные не взял, — буркнул он. — Экономить придется.
Мне было решительно начхать на его пунцовый румянец, если он где-то выступил.
— Дай сюда. — Отобрав у Филимона фонарь, я осветил плиты, усыпанные кирпичными осколками.
— А потом, — продолжила Настя, — я зашла к Филе, чтобы он приготовил мотоцикл — нас на станцию отвезти. И лишь затем за тобой отправилась. Ну, и он увязался.
— С карабином, — вставил Филя, беспокоясь, как бы я чего лишнего не заподозрил. — Ребровы у хаты егеря вились. Чувство у меня возникло, что недоброе затевают.
— Дай сюда! — Карабин перешел в мои руки так же безропотно, как и фонарь.
После уничтожения старого вепря мой авторитет среди местных обывателей вознесся в заоблачные выси. Лесничий не составлял исключения.
Стволом карабина я взялся простукивать одну за другой все плиты.
— А как мы тебя в доме не обнаружили, — с жаром рассказывала Настя, ходя за мной, будто привязанная, — то спустились в погреб. Это Филька предложил. Там, не поверишь, пьяный Тимоха расселся на верстаке. Четверть обнимает. И автомат у него на коленях фронтовой. "Не подходи! — орет. — Моя самогонка! Положу как маленьких! У меня рыло в пуху!" А половина стены, где инструменты на досках, точно провалилась. Оказывается, там, Сережа, потайная комната есть.
Мои простукивания оказались пустым занятием. Все плиты звучали одинаково.
— И я у него сурово спрашиваю: "Где Сергей?" — Настя взяла меня под локоть. — Он вдруг страшно засмеялся и отвечает: "Где все, там и он! Кончили его, как татарина-собаку! Теперь свобода нас встретит радостно у входа! И штык нам братья отдадут!" А у меня в глазах потемнело. Спасибо, Филя подхватил.
— Это я так, — вклинился лесничий, прикуривая папиросу.
— Сколько сейчас? — спросил я, заметив при свете спички часы на его руке.
— Три ноль десять, — отчеканил Филимон. Только что кожаными запятками валенок не щелкнул.
— Но Филя мне говорит: "Не дрейфь, Настена! Жив твой мужик! В часовне искать надо!" И мы с ним побежали! Аж ветер засвистел! И я твердила всю дорогу: "Матерь Божья! Только бы он был жив! Сделай, чтобы он только был жив"!
— Помолчи, — в мою голову закралось вдруг подозрение, и я полез, подсвечивая себе фонариком, в саркофаг, откуда меня так удачно извлекли.
— Он не в себе, — прошептала за моей спиной Настя лесничему. — Это пройдет очень даже скоро.
Мысленно перекрестившись, я ударил прикладом в каменное дно. Удар прозвучал гулко. Под саркофагом, несомненно, было полое пространство. "Ведь он меня сразу с плеча скинул! — Я отер пот со лба. — Можно было догадаться, если б не Настино щебетание!"
Еще когда, подпрыгивая, я опорожнял мочевой пузырь в часовне, я почувствовал в кармане знакомую тяжесть. Гранату Семен не взял. Хоть здесь он остался верен своему долгу.
— Уходите. — Достав гранату, я обернулся к лесничему с Настей. — В часовню уходите.
— Зачем тебе граната?! — Настиного лица я не видел, но в самом вопросе ощутил напряжение.
— Уведи ее, — попросил я Филю.
— Нет! — вскричала Настя. — Ты не смеешь!
— Захарка у них. — Я просунул палец в чеку, прикидывая, сколько секунд у меня останется в запасе до взрыва. — Успеем, если пошевелитесь.
— Захарка?! — Лесничий замер, как замер и я, услыхав про мальчика от Гаврилы Степановича. — Откуда?!
— Слушай, Филя! — Я едва сдержался, чтобы не наорать на него. — Откуда дети берутся, мы с тобой потом обсудим, ладно?
"Гранату нужно бросить так, чтоб успеть и крышку задвинуть, — сообразил я своевременно. — Иначе взрывная волна черт знает куда пойдет".
— Настя. — Я вернулся к своей любимой и погладил ее по щеке. — Прошу тебя. Поверь. Обойдется.
— Хорошо, — отозвалась она, вздрагивая. — Хорошо. Я верю. Ты — мужчина. Ты знаешь, что делать. Но без тебя я…
Не закончив, она быстро взбежала по ступеням и скрылась в глубине часовни.
— Рискнешь? — придержал я Филю.
— А чего надо?
— Надо быстро задвинуть крышку гроба, когда я кольцо сорву и лимонку внутрь кину. Мне слабо задвинуть. Кишка тонка.
— Не тяни. — Лесничий взялся за крышку. Наша гробница была крайней от стены. Далее в ряд возвышались еще четыре.
