— Интересно. — Эйхорд не мог больше ничего придумать, что сказать. — Я буду благодарен за все, что может прийти тебе в голову. За все.
— Не стоит. Понимаю, не Бог весть что, но решил, может, тебе каким-то образом пригодится. Если что обнаружу, после того, как по-настоящему посижу над записями, дам тебе знать. Пока мои впечатления в двух словах: я наблюдал за человеком, который до смерти перепуган.
— Конечно, я с радостью приму любую информацию. Что бы тебе ни пришло в голову, пожалуйста, дай мне знать. — На том они и расстались.
Пара телефонных звонков заняла полтора часа. А толку? Сведения о Хатчисонах он передал на компьютеры и освободился до конца дня — по крайней мере, так надеялся. Надо было заняться собой. В первую очередь, привести в порядок свои мозги. Во-вторых, ему в голову пришла одна мысль. Это была грустная правда, но она его развеселила. Он не чечеточник, сказал Джек себе, он — полицейский. Пора вести себя соответственно.
Так что же такое Джозеф Хакаби? Да, конечно. Все неправильно и не совпадает, но приходится считаться с интуицией, а в данный конкретный момент интуиция Джека вопила изо всех сил. Он хотел протрезветь, чтобы послушать, что она ему говорит. Джек позволил себе на мгновение представить их вдвоем, Джо и Ноэль. У него в мозгу вертелась одна фраза из справки, присланной отделом тяжких преступлений в полицейское управление Хьюстона, — «увлекается серфингом, управляет авиеткой, дельтапланом, атлетически сложен, опасный противник...». Они с Ноэль составят приличную парочку. Джек представил Ноэль в бикини. Как Джозеф Хакаби любуется маленькой ямочкой у основания хребта и нежно гладит ее. «Маленькая ямочка у основания хребта». Джек в последний раз позволил себе думать о Ноэль в сексуальном плане. Он выкинул ее из головы вместе с алкоголем.
Теперь Эйхорд испытывал только чувство благодарности. И больше ничего. Он был благодарен Богу за то, что сумел каким-то образом выкарабкаться из этой ямы. И, ведя машину, продолжал молиться: Боже, дай мне только прищучить этого типа и. Господи, я больше в рот капли не возьму. Никогда. Разрази меня гром, если я лгу. Тут он спохватился и мысленно извинился перед Богом. Прости меня. Господи. Боже милостивый. Прости меня за то, что пытаюсь заключить с тобой сделку. Благодарю тебя, Господи. Благодарю тебя, и больше ничего.
Джек испытывал благодарность еще и за то, что ему предстояла встреча с Донной. Он страстно жаждал обнять ее, и сама мысль об этом доставляла ему удовольствие... И эта нежная, привлекательная женщина теперь так занимала его только потому, что проявила к нему жалость? Нет. Донна была хорошим порядочным человеком и очень ему нравилась. Им обоим пришлось многое вытерпеть, правда, по-разному. Эйхорду казалось, что им и ею владеют тяжелые воспоминания, которые хотелось бы поскорей забыть.
Это была та же самая Донна, которую он поначалу считал твердой и несокрушимой и к которой трудно было испытывать какие-либо чувства. Это была та же самая Донна, о которой он судил, как говорится, по одежке, не обращая ни малейшего внимания на внутреннее содержание. И у этой самой Донны нашлось достаточно сострадания, чтобы пожалеть полицейского, к которому она вряд ли могла бы испытывать интерес или вообще какое-то чувство.
Но с этим я как-нибудь справлюсь, подумал Джек. Он задал себе вопрос, как бы она отнеслась к букету красивых цветов. Вдруг она окажется цветочной леди, у которой дом заставлен разными традисканциями и папоротниками, а рядом с домом сад, где растет всякая всячина? Вдруг Донна принадлежит к «детям цветов»?[23]
Хибара, крытая толем, стоит на необработанном клочке земли под названием Бутылочное Горлышко. Внутри двое заплаканных сопливых грязных маленьких мальчишек слушают, как кричит мама. Один из них берет другого за руку, и они томятся в ожидании, спрятавшись за мешками с кормом. Они знают, что он скоро придет. Это всего лишь вопрос времени.
Женщина, их биологическая мать, должна вот-вот родить третьего ребенка. Но беременность протекает очень тяжело.
— Клетус! — снова вопит она.
Ребятишки дрожат от страха и ждут. Они просто маленькие мальчики. Правда, не совсем обычные. Тем не менее просто маленькие мальчики. Однако в этом жестоком и развращенном окружении, в этом примитивном и злобном мире ужасов с ними обращаются, как с уродами. Потому что они похожи друг на друга, как две капли воды. Глаза, нос, рот, даже уши. Отлично сложенные, близнецы так поразительно, ужасающе идентичны, что посторонний человек при виде их вздрагивает от неожиданности. Но они всего лишь несчастные дети. К ним пристают. Их мучают, оскорбляют. Их жизнь — непрерывный кошмар разврата. Они сидят и молча ждут очередной порции мучений, унижений или жестокости.
В подобном мирке, где эндогамия — обычное явление, рождение близнецов — своего рода фокус, исполненный темными силами природы, уникальный подарок, представляющий широкое поле для исследований.
Малыши подскакивают, слыша знакомый грохот. Звук означает, что мужчина захлопнул дверцу своего грязного пикапа и скоро войдет в хибару.
Входная дверь хлопает как выстрел, когда он с топотом вваливается внутрь и ревет:
— Сестра!
— А? — Молодая отяжелевшая женщина сидит развалясь на изношенной, с торчащими во все стороны пружинами, кушетке.
— А ну, поди сюда, — приказывает он и хватает свою сестру за волосы. Она визжит от боли, что вызывает у него лишь хриплый смех. Спустив с плеч лямки грязного комбинезона, который тут же падает на пол, он подтягивает ее голову ближе к себе и заталкивает ей в рот огромный член. В этот момент приступ боли сотрясает ее раздутый живот, и она с диким воплем отшатывается назад.
— Что, черт побери, с тобой такое, шлюха?
— О-о-о-о, — стонет она, — начинается, Клетус. Сделай что-нибудь. А-а-а-а!
— Сейчас я тебе сделаю, — говорит он и злобно бьет ее ногой в живот. Она визжит от боли, а он хрипло смеется, вновь притягивает ее к себе и кончает ей в рот, размазывая сперму по лицу.
Сестра-жена извивается на полу. Это аборт по методу Озарки при помощи рабочего ботинка 14 размера. Близнецы увидят, как плод скормят на улице собакам. Так они и будут воспитываться и вариться в этой адской каше из кровосмесительства, безумия и убийства.
На сиденье рядом с Эйхордом лежал и блокнот, и ручка, и по мере того, как его машина продвигалась по улицам в направлении дома, где жила Донна, Джек пытался писать, держа руль одной рукой.
Остановившись у знака «СТОП», он решил посмотреть, можно ли разобрать то, что нацарапано в блокноте. Запись выглядела так:
1. Судья?
2. Вызов в суд?
3. Внутренний мир?
4. Хатчисон?
5. Посторонние команды? Другие?
6. Юки/опасность?
7. Ноэль/опасность?
8. Джо. X.??
9. Больн. записи?
10. Слемон.
На самом деле там было написано Сле Мон, а слемонозначало следящий монитор, одно из немногих электронных «чудес», которому Эйхорд доверял. Это был прибор ночного видения.
Он снова снял с ручки колпачок и продолжил:
11. Рэнди Винсент?
12. Новый наркотик?
Об этом упоминал Мандел. Не хотелось отказаться от этой возможности.
Потом Джек вырвал лист, сложил его пополам и убрал в карман. На ближайшие несколько часов он выбросил из головы все смутные, туманные и исключительно кровавые мысли.
Она сказала, что ей нравятся цветы, которые он принес, а он подумал, что она сегодня очень хорошенькая, и прямо ей об этом сказал, и она без тени насмешки предложила чего-нибудь выпить прежде, чем они отправятся гулять; он признал, что сходить в кино — замечательная идея, и она принесла два стакана очень свежего и очень холодного апельсинового сока, который оказался восхитительным на вкус, и рассказала, что любит каждый день готовить свежий апельсиновый сок, а он выразил свое одобрение, и они вроде как расслабились и, сидя рядом, стали изучать программу в газете, тихо переговариваясь и прихлебывая сок, а потом они поставили стаканы, и он нагнулся, как бы желая поцеловать ее, а вы знаете, как бывает, когда впервые целуешь незнакомого человека — и лица далеки друг от друга, и носы мешают, и поначалу рот и нос партнера вызывают странное чувство, но на сей раз все произошло очень естественно, только когда он поцеловал ее, она выглядела несколько задумчивой, а это был просто нежный и пробный поцелуй, но она так широко открыла рот, отвечая на его поцелуй, что он вроде бы удивился, но тут же откликнулся, и в этот поцелуй они вложили всю душу, и он был глубоким и долгим, а потом еще раз, а потом газеты соскользнули куда-то на пол вместе с Клинтом, и Чарли,и Салли, и Джеймсом, и Голди, и Майклом, и Кэтлин[24] — все они слетели на пол и образовали там кучу, а его руки заскользили по ее телу, и она его не остановила, и, о Боже, теперь эта женщина была такая нежная, и мягкая, и сексуальная, и теплая, и время идет, как всегда бывает, и вот она уже на нем, а одежда где-то там, на полу, вместе с Майклом и Кэтлин и всеми прочими, и ее длинные волосы спадают и обвивают его и лежат на белой как фарфор коже, а потом волосы обволакивают их тела, и ему кажется, что это шелк, и ее полные груди с большими торчащими сосками подрагивают в такт ее движениям взад-вперед, он сначала нежно держит ее руками за талию, а потом скользит ладонями вниз по бедрам и двигает ее взад-вперед в мягком, но сильном и размеренном ритме, разогретые тела безостановочно скользят на фоне тихих звуков трущейся плоти, слабых щелчков включающегося холодильника и отдаленного гула уличного движения, и частое дыхание, и лоснящиеся от пота тела, и им так хорошо, и она говорит:
