Старший брат, Рикард, взбунтовался. После ссоры, причины которой в семье никогда не обсуждались, он уехал учиться в Уппсалу. Там он примкнул к нацистам, что в конце концов привело его в окопы Карельского фронта.
Правда, о том, что аналогичную политическую карьеру сделали еще два брата, старик тогда не упомянул.
Харальд и Грегер Вангеры оба в 1930 году отправились вслед за старшим братом в Уппсалу. Между собой эти двое были очень близки, но насколько тесно они общались с Рикардом, Хенрик Вангер точно не знал. Известно, что братья присоединились к фашистскому движению Пера Энгдаля «Новая Швеция». Харальд Вангер потом все годы преданно следовал за Пером Энгдалем: сначала в Шведский национальный союз, затем в «Шведскую оппозицию» и наконец — в «Новошведское движение», организовавшееся после окончания войны. Его членом Харальд оставался вплоть до смерти Пера Энгдаля в 90-х годах и временами являлся главным спонсором уцелевшего шведского фашизма.
В Уппсале Харальд Вангер получил медицинское образование и почти сразу попал в круги, проявлявшие большой интерес к евгенике. В течение некоторого времени он работал в Шведском институте евгеники и, будучи врачом, стал одним из инициаторов кампании за стерилизацию представителей нежелательного населения.
Цитата, Хенрик Вангер, том 2:
Харальд пошел дальше. В 1937 году он стал соавтором — слава богу, под псевдонимом — книги «Новая Европа народов». Я об этом узнал только в 70-х годах. У меня имеется копия, которую вы можете почитать. Вероятно, это одна из самых омерзительных книг на шведском языке. Харальд выступал не только за стерилизацию, но еще и за эвтаназию — активную помощь в отправлении на тот свет людям, которые претили его эстетическому вкусу и не вписывались в его представление об идеальном шведском народе. Иными словами, он ратовал за массовые убийства в книге, написанной безупречным академическим языком и содержащей все необходимые аргументы. Упраздните инвалидов. Не допускайте распространения саамского населения; там присутствует монгольское влияние. Душевнобольные воспримут смерть как избавление. Беспутные женщины, бродяги, цыгане и евреи… Можете продолжить сами. В фантазии моего брата Освенцим вполне мог располагаться в Даларне.
Грегер Вангер стал после войны преподавателем, а со временем и директором гимназии в Хедестаде. Хенрик тогда полагал, что после войны брат вышел из партии и расстался с идеями нацизма. Умер Грегер в 1974 году, и, только разбирая его наследие, Хенрик из его переписки узнал, что в 50-х годах Грегер примкнул к не имевшей никакого политического значения, но совершенно идиотской секте — Северной рейхспартии (NRP). Ее членом он оставался до самой смерти.
Цитата, Хенрик Вангер, том 2:
Следовательно, трое из моих братьев были в политическом отношении психически больными. Насколько больными они были в других отношениях?
Единственным братом, к которому Хенрик Вангер относился хоть в какой-то степени с симпатией, был слабый здоровьем Густав, скончавшийся от болезни легких в 1955 году. Густав не интересовался политикой и представал этакой отрешенной художественной натурой, не проявлявшей ни малейшего интереса к бизнесу и работе в концерне.
Микаэль спросил Хенрика Вангера:
— Значит, в живых остались только вы с Харальдом. Почему он переехал обратно в Хедебю?
— Он вернулся домой в семьдесят девятом году, незадолго до того, как ему исполнилось семьдесят. У него здесь есть дом.
— Но ведь странно жить в непосредственной близости от брата, которого ненавидишь.
Хенрик Вангер посмотрел на Микаэля с удивлением:
— Ты меня неправильно понял. Я скорее жалею своего брата, чем ненавижу. Он полный идиот, и это он меня ненавидит.
— Он ненавидит вас?
— Именно. Думаю, поэтому он и вернулся — чтобы иметь возможность провести последние годы, ненавидя меня на близком расстоянии.
— Почему он так к вам относится?
— Из-за моей женитьбы.
— А в чем там было дело?
Хенрик Вангер с детства не был близок со старшими братьями. Он единственный из всех проявлял деловые способности и стал последней надеждой отца. Не интересуясь политикой и не стремясь в Уппсалу, он предпочел изучать экономику в Стокгольме. Начиная с восемнадцати лет Хенрик проводил каждые каникулы на должности практиканта в каком-нибудь из многочисленных офисов или правлений концерна «Вангер», благодаря чему изучил все закоулки семейного предприятия.
10 июня 1941 года — посреди разгорающейся мировой войны — Хенрика на шесть недель послали в Германию, в торговое представительство концерна «Вангер» в Гамбурге. Ему был только двадцать один год, и в качестве компаньона и ментора к нему приставили немецкого агента концерна, стареющего ветерана предприятия Хермана Лобака.
— Не хочу утомлять вас деталями, но, когда я отправлялся в путь, Гитлер со Сталиным считались добрыми друзьями и никакого Восточного фронта не существовало. Все еще полагали, что Гитлер непобедим. В воздухе витало чувство… думаю, правильнее сказать, оптимизма и отчаяния. Даже более полувека спустя по-прежнему трудно подобрать слова для тех настроений. Поймите меня правильно — нацистом я никогда не был, и Гитлер представлялся мне нелепым опереточным персонажем. Но было трудно не заразиться надеждами на счастливое будущее, наполнявшими простых людей Гамбурга. Война подступала все ближе, и за то время, что я там провел, Гамбург несколько раз подвергался налетам бомбардировщиков, но народ, казалось, считал это временной неприятностью, ждал, что скоро наступит мир и Гитлер создаст свою Neuropa — новую Европу. Пропаганда внушала людям, что Гитлер — бог, и им хотелось в это верить.
Хенрик Вангер открыл один из многочисленных фотоальбомов.
— Это Херман Лобак. Он пропал без вести в сорок четвертом году; вероятно, погиб при какой-нибудь бомбежке. О его судьбе мы так и не узнали. За проведенные в Гамбурге недели мы с ним сблизились. Я жил вместе с ним и его семьей в прекрасной квартире, расположенной в богатых кварталах Гамбурга, и мы ежедневно общались. Он был так же далек от нацизма, как и я, но для удобства вступил в нацистскую партию. Членский билет открывал ему двери и облегчал возможность заниматься бизнесом от имени концерна «Вангер» — а бизнесом-то мы как раз и занимались. Мы строили для их поездов товарные вагоны — меня всегда интересовало, не отправляли ли часть этих вагонов в Польшу. Мы продавали ткань для их формы и лампы для их радиоприемников — хотя официально мы, разумеется, не знали, для чего эти товары использовались. Херман Лобак хорошо умел заключать контракты, он был веселым и приятным человеком. Безупречным нацистом. Впоследствии я понял, что все это время ему приходилось тщательно скрывать тайну.
В ночь на двадцать второе июня Херман Лобак внезапно постучался ко мне в спальню и разбудил меня. Моя комната располагалась по соседству со спальней его жены, и он знаками предложил мне молча одеться и следовать за ним. Мы спустились на один этаж и уселись в курительном салоне. Лобак явно не смыкал глаз всю ночь. Радио было включено, и я понял, что произошло нечто ужасное. Началась операция «Барбаросса». Германия напала на Советский Союз в праздник летнего солнцестояния.
Хенрик Вангер с отчаянием всплеснул руками.
— Херман Лобак достал две рюмки и налил нам по основательной порции шнапса. Он явно был потрясен. Когда я спросил его, что это значит, он прозорливо ответил, что это означает конец Германии и нацизма. Я не слишком поверил ему — Гитлер ведь казался непобедимым, — но Лобак выпил со мной за погибель Германии. Потом он перешел к делу.
Микаэль кивнул, показав, что внимательно следит за рассказом.
— Во-первых, он не мог связаться с моим отцом для получения инструкций, но по собственной инициативе решил прервать мое пребывание в Германии и отправить меня домой как можно скорее. Во-вторых, он хотел попросить меня кое-что для него сделать.
Хенрик Вангер указал на пожелтевшую и обтрепанную фотографию темноволосой женщины в полупрофиль.
— Херман Лобак был женат уже сорок лет, но в девятнадцатом году он встретил женщину потрясающей красоты и вдвое моложе себя и до смерти влюбился. Она была простой бедной швеей. Лобак стал за ней ухаживать; как и у многих других состоятельных мужчин, у него хватало средств, чтобы поселить ее в квартире, расположенной на удобном расстоянии от офиса. Она стала его любовницей, а в двадцать первом году родила ему дочь, которую назвали Эдит.
— Богатый пожилой человек, бедная молоденькая женщина и дитя любви — такое едва ли могло вызвать скандал даже в сороковые годы, — заметил Микаэль.
— Совершенно верно. Если бы не одна деталь. Женщина была еврейкой, а Лобак, соответственно, являлся отцом дочери-еврейки. А ведь дело было в самом центре нацистской Германии, где таких, как он, считали предателями расы.
