Тогда Миа села и прислушалась. За дверями спальни не слышалось ни звука. Должно быть, Корбен спал. Она хотела было снова попытаться заснуть, но передумала и выбралась из постели.
Еле слышно ступая, она прошла в гостиную. По стенам бегали длинные бледные тени от слабого света, падавшего от уличных фонарей. Ей захотелось пить, и она направилась в кухню и налила стакан воды. Возвращаясь в гостиную, она заметила на столе папку Эвелин.
Старая папка неудержимо манила ее к себе.
Один раз Миа наспех заглянула в нее на кухне у матери и теперь решила как следует ознакомиться с ее содержимым.
Миа открыла папку.
Ее внимание сразу привлекли символы уроборос.
Уютно устроившись с папкой на диване, она стала отбирать снимки символа, изображенного на древних фресках, обнаруженных во время раскопок, на страницах книг, с которых были сняты фотокопии, откладывая в сторону заметки Эвелин.
Внимательно изучив все фотографии, она отделила несколько штук с разными образами мифического создания и разложила их на столике. Различия в его изображении бросались в глаза. Некоторые очень примитивные рисунки Миа оценила как самые древние. Одно изображение явно принадлежало культуре ацтеков. На двух снимках просматривались отчетливые следы китайской или японской культуры — на них змея походила скорее на дракона. Другие рисунки змеи отличались сложностью и изощренностью, художники поместили их изображения на фоне райского сада или в окружении древнегреческих богов.
Она остановилась на характерном изображении змеи, выдавленном на обложке книги с полароидного снимка и вырезанном на стене в подземной камере. Этот образ больше всего пугал ее. Отложив его в сторону, она принялась за чтение записок Эвелин.
Из них она поняла, что Эвелин уделяла много времени и сил, чтобы установить происхождение символа, но в какой-то момент оставила свои попытки. Это подтверждалось тем, что большинство записей об уроборос датировались 1977 годом, а самые последние — 1980-м. Оказалось, обнаруженные Эвелин подземные камеры находились в городке под названием Эль-Хиллах, в Ираке. Заинтересовавшись, Миа отложила дневник, встала, достала из своей сумки ноутбук и включила его. Найдя незащищенный доступ в беспроводной Интернет, она подключилась к нему и открыла свой браузер. После короткого поиска на карте она нашла на юге от Багдада Эль-Хиллах, внесла в память и двинулась дальше.
Она прочла про древние рукописи, найденные в подземной камере Эвелин. Согласно ее заметкам, стиль рукописей соответствовал стилю трактатов тайного общества той же эпохи, группе высокообразованных ученых, называвших себя «Братьями непорочности», которые тоже обитали в Ираке. Несколько страниц дневника касались этой линии исследования, они сохранили следы размышлений Эвелин в виде заметок на полях, подчеркнутых предложений и стрелок. Миа подчеркнула название тайного общества, надеясь потом поискать о нем более подробные сведения. Некоторые слова были подчеркнуты или взяты в кружок, а после слов «Ответвление Братьев» стоял огромный вопросительный знак.
На другой странице ее внимание привлекло предложение, обведенное кружком. Оно гласило: «Совпадаете другими рукописями, но здесь отсутствуют упоминания об обрядах и богослужениях. Почему?» На полях соседней страницы рядом с примечаниями и датами Эвелин написала: «Религия? Еретики? Не потому ли они скрывались?» — и поставила несколько больших вопросительных знаков.
Миа внимательно прочитала эту страницу. Эвелин обнаружила общие черты в трудах братьев и в рукописях из камеры. Однако она заметила очень характерное отличие: в рукописях из камеры не встречалось ни малейшего указания на вероисповедание ее обитателей.
На следующих страницах Эвелин рассказывала о своих изучениях уроборос. Миа вернулась к фотокопиям символа, на чьих оборотах также имелось много замечаний.
Казалось, каждая культура, использовавшая символ, придавала ему свое значение. Представители одной культуры видели в нем олицетворение зла, тогда как другие — их оказалось гораздо больше — считали его символом добра и удачи. Миа это смутило, поскольку не соответствовало тревожному чувству, которое она испытала, впервые увидев изображение змеи.
Эвелин собрала множество упоминаний о нем на протяжении истории — от Древнего Египта и Плато до немецкого химика Фридриха Кекуле, жившего в XIX веке, который после того, как увидел во сне змею, заглатывающую собственный хвост, установил — молекула бензола имеет вид змеи, свернувшейся в кольцо. И более современное упоминание у Карла Юнга, исследовавшего его архетипичное влияние на психику человека и особое значение для алхимиков. С грустной улыбкой Миа отметила финикийскую версию символа — на стене одного из финикийских храмов было выгравировано изображение дракона, пожирающего собственный хвост.
Миа обратила внимание на часто встречающееся толкование символа, противоречившее ее личному восприятию. Речь шла о понятии бесконечности. Уроборос трактовался как символ цикличности времени и природы, бесконечности Вселенной, вечного повторения гибели мира и нового сотворения, умирания и нового рождения, изначальности всего сущего. Она опять взяла фотокопию с почти пасторальным изображением уроборос в саду с херувимом в центре кольца, образованного туловищем змеи.
Миа стала рассматривать рисунок с точки зрения только что прочитанного. Нет, здесь определенно что-то не так. Она мысленно вернулась к обсуждению с Корбеном возможных мотивов хакима. Внешний вид символа не вызывал никаких зловещих ассоциаций, но ведь это не обязательно. Взять хотя бы свастику. На Востоке она еще с древнейших времен олицетворяла удачу и счастье. Но Гитлер увидел в ней свое и превратил в совершенно противоположную по смыслу эмблему — эмблему зла. Может, то же самое происходит и с уроборос? Корбен уверяет, что хаким — сумасшедший, одержимый своей идеей. А что, если он действительно ищет какой-то древний вирус, яд или чуму? Почему-то на Миа изображения символа навевают тревогу, предчувствие беды. Но большинство из прочитанного вроде бы говорило о том, что люди придавали символу иное, благоприятное толкование. Ведь в значении уроборос как символа бесконечности нет ничего дурного. Возможно, ее первое впечатление от символа было более примитивным и верным, связанным с инстинктивным страхом, которое этот архетип вызывал в большинстве людей независимо от смысла, вложенного в него его создателем. Вероятно, на ее инстинктивное восприятие наложилась стрессовая ситуация, в какой она его увидела — бегство от бандитов, жужжащие вокруг пули. Но тогда возникали следующие вопросы. Следовало ли воспринимать образ «пожирающего хвост» как символ зла? Какой конкретный смысл имел он для хакима? Обладало ли тайное общество из подземных камер какой-то вещью, которую всеми силами желает получить хаким?
Группа существовала в X веке, вспомнила Миа и вернулась к ноутбуку. Она стала просматривать список ученых того времени. Первыми на экране появились имена самых выдающихся ученых — Авиценны, Джабир ибн Хайян. Миа переходила от одного сайта к другому, отбирая интересующие ее факты, то и дело обращаясь за справками к «Британнике».
Сидя перед светящимся дисплеем и просматривая различные материалы, Миа чувствовала себя как рыба в воде, настолько привычным для нее было это занятие. Но чем дальше, тем беспокойнее становилось у нее на душе. Она так и не находила ничего, что могло бы пролить свет на вещь, за которой алчно охотился хаким.
И вовсе не потому, что во времена «Братьев непорочности» в этом регионе наблюдался недостаток великих умов. Она ознакомилась с двумя биографиями Эль-Фараби, признанным вторым после Аристотеля великим ученым за научные и философские идеи, подарившие ему звание Второго Учителя. Прочла про Эль-Рази, ученого, ставшего известного европейцам гораздо позднее под именем Разеса — отца изобретения, которое мы называем гипсом. Эль-Рази уже в X веке использовал его для сращивания костей после переломов. И про Эль-Бируки, много путешествовавшего по Востоку и написавшего солидные труды о сиамских близнецах. Хотя Миа больше заинтересовала личность Ибн Сина, или Авиценны, как его стали называть на Западе. Самый авторитетный физик своего времени, Авиценна уже в возрасте восемнадцати лет стал выдающимся философом и известным поэтом. К двадцати одному году он написал длинный, очень серьезный трактат обо всех науках, известных в то время. Он отличался от своих предшественников глубоким интересом к потенциальным возможностям химических веществ лечить болезни людей, для чего тщательно изучал такие заболевания, как туберкулез и диабет. А его гениальное творение «Канон врачебной науки», состоявшее из четырнадцати томов, оказалось настолько прогрессивным и авторитетным, что ссылки на него можно было найти во всех европейских учебниках по медицине вплоть до XVII века — то есть спустя пять веков после его сочинения.
