решить, что делать дальше. — Только один вопрос, Барбара. У Уэллсов есть приятельница по имени Памела. Вы ее когда-нибудь видели?
Барбара нахмурилась в раздумье, потом ее лицо прояснилось.
— О, вы имеете в виду доктора Памелу Гастингс! Она преподает в Колумбийском университете. Они с миссис Уэллс давние подруги. Я знаю, что она проводит много времени в больнице вместе с мистером Уэллсом.
Теперь Сьюзен узнала все, что хотела узнать.
— Спасибо, Барбара.
— Мне очень нравится ваша программа, доктор Сьюзен.
Сьюзен улыбнулась.
— Мне приятно это слышать.
Она помахала на прощание, вышла в коридор и тотчас же вытащила сотовый телефон и набрала номер городского оператора.
— Колумбийский университет, пожалуйста. Общую справочную, — сказала она.
43
Ровно в девять утра в среду доктор Дональд Ричардс появился у стойки администратора на пятнадцатом этаже дома номер 1440 на Бродвее.
— Я был гостем программы «Спросите доктора Сьюзен» вчера и позавчера, — объяснил он заспанной администраторше. — Я попросил сделать записи передач, но ушел, не захватив пленок. И вот теперь хочу спросить: может быть, мистер Гини уже здесь?
— Кажется, я его видела, — ответила администраторша. Она подняла трубку и набрала номер. — Джед? Пришел вчерашний гость Сьюзен. — Она подняла глаза на доктора Ричардса. — Как, вы говорите, вас звать?
«Я ничего такого не говорил», — подумал Дон.
— Дональд Ричардс.
Администраторша повторила его имя в трубку, потом добавила, что он не взял какие-то пленки, заказанные вчера. Выслушав краткий ответ, она бросила трубку на рычаг.
— Сейчас он выйдет. Присядьте.
«Интересно, какую школу хороших манер она посещала?» — подумал Ричардс, выбрав стул поближе к журнальному столику, на котором были разложены экземпляры свежих газет.
Джед вышел через минуту с пакетом в руке.
— Извините, док, забыл напомнить вам вчера. Я как раз собирался отослать их вниз, в экспедиторскую. По крайней мере, приятно знать, что вам они нужны. Вы не передумали, как этот… второй тип. Забыл, как его зовут.
— Джастин Уэллс? — подсказал Ричардс.
— Он самый. Но его ждет сюрприз: он все-таки получит свой заказ. Сегодня утром Сьюзен оставит запись позавчерашней передачи прямо у него в конторе.
«Любопытно, — подумал Ричардс, — очень любопытно. Бьюсь об заклад, ведущая популярной радиопрограммы нечасто берет на себя обязанности посыльного». Поблагодарив Джеда Гини, он спрятал пакет в портфель, и уже через четверть часа такси доставило его к гаражной стоянке за углом его дома.
* * *
…Дональд Ричардс ехал на север по Палисадс-Паркуэй к Медвежьей горе. Он включил радио и настроился на программу «Спросите доктора Сьюзен». Эту передачу он ни в коем случае не хотел пропустить.
Добравшись до места назначения, он остался в машине, пока передача не кончилась. Он просидел неподвижно еще несколько минут, потом вышел из машины и открыл багажник. Вынув оттуда узкую длинную коробку, он подошел к краю воды.
Горный воздух был прохладен и тих. Поверхность озера переливалась мириадами искр под осенним солнцем, но тут и там на воде виднелись темные пятна, говорившие о большой глубине. Деревья, окружавшие озеро, уже надели свой осенний наряд — багряный, оранжевый, золотистый, — и он был гораздо ярче, чем у городских деревьев.
Долгое время он сидел у кромки воды, обхватив сцепленными руками колени. Слезы блестели на глазах, но он их не вытирал. Наконец он открыл коробку и вынул свежесрезанные, усыпанные росой розы на длинных стеблях. Одну за другой он бросал их на воду, пока все две дюжины не поплыли, покачиваясь, когда их касался легкий ветерок.
— Прощай, Кэтрин, — проговорил он вслух, потом повернулся и пошел к машине.
* * *
Час спустя он был у ворот Таксидо-парка, роскошного горного курорта, на котором когда-то проводили лето самые богатые жители Нью-Йорка. Теперь многие, как и его мать, Элизабет Ричардс, жили здесь круглый год. Охранник в сторожевой будке у ворот сделал знак проезжать.
— Рад вас видеть, доктор Ричардс! — прокричал он.
Свою мать он нашел в мастерской. В шестидесятилетнем возрасте она всерьез занялась живописью, и за двенадцать лет ее природные способности превратились в настоящий дар. Она сидела за мольбертом, повернувшись к нему спиной, и каждый изгиб ее стройного, хрупкого тела говорил о том, что она поглощена работой. Рядом с натянутым на мольберте холстом висело сверкающее и переливающееся вечернее платье.
— Мама.
Еще до того, как она повернулась к нему, он почувствовал, что она улыбается.
— Дональд, я уж думала, что никогда больше тебя не увижу, — сказала она.
Ему вдруг вспомнилась старая семейная шутка, которую они постоянно разыгрывали, когда он был ребенком. Возвращаясь из школы домой, в пентхаус на Пятой авеню, и зная, что его мать наверняка у себя в кабинете, в северо-восточном крыле, маленький Дон шел не по ковру, а по самому краю деревянного пола и нарочито громко топал, чтобы создать как можно больше шума. При этом он звал ее: «Мама, мама!», потому что любил это слово — самое прекрасное слово на свете. Ему нравилось, как оно звучит. А его мать в ответ спрашивала: «Кто пришел? Неужели Дональд Уоллес Ричардс, самый лучший мальчик на Манхэттене?»
Элизабет Ричардс поднялась и подошла к сыну, раскинув руки, но не обняла его, а лишь коснулась губами щеки.
— Не хочу испачкать тебя краской, — сказала она, отступив назад и заглядывая ему в лицо. — Я уже начала бояться, что ты не сможешь приехать.
— Ты же знаешь, я бы позвонил.
Он почувствовал, что ответ прозвучал слишком резко, но его мать как будто ничего не заметила. Он не собирался рассказывать, где провел последние несколько часов.
— Ну, как тебе мое последнее творение? — Она обтерла руки, взяла сына под руку и подвела
