Мама положила руку мне на плечо и легонько подтолкнула вперед. От тесноты и близости профиля миссис Хортон у меня тошнота подступила к горлу. Смерть была островом безмолвия, и вот мы стояли здесь, над умершей. Я знал, что стоит мне посмотреть на Джима, как мы рассмеемся. А потому мы стояли, вперившись в перекошенное восковое лицо покойницы. Она была несчастлива в своем сне. Мне пришло в голову, что никто из соседей, пришедших проститься с миссис Хортон, никогда с нею не дружил. Я перекрестился и отвернулся.
Питер Хортон в ботинках-говноступах и застегнутом пиджаке, пуговицы которого, казалось, сейчас вырвутся из петель, сидел в переднем ряду, как оглушенный колотушкой кот из мультика. Его широко раскрытые глаза смотрели на мир без всякого выражения, а когда я выразил свое сочувствие, он хрюкнул в ответ.
— Он словно пришел с зомби-острова, — сказал Джим немного спустя, когда мы переместились поближе к двери.
Я кивнул в сторону мистера Конрада, который сидел один в заднем ряду и ковырялся разогнутой скрепкой в своем гигантском левом ухе.
— Он хочет докопаться до Китая, — сказал я.
Миссис Фарли разговаривала о девочках-скаутах с миссис Бишоп. На мистере Хаккете была его форма времен Корейской войны, и я почти что ожидал увидеть штаны, порванные осколком гранаты. Миссис Рестуччо дремала, сидя на стуле, а отец Ларри Марча рассказывал Даймонд Лил анекдоты из серии «тук-тук».[59]
Отец беседовал с мистером Фелиной и мистером Фарли. Мама сидела рядом с миссис Хайес и кивала, выслушивая какую-то долгую историю. Люди молились, склонив колени, на коврике перед гробом миссис Хортон, поднимались, уходили и тут же возвращались, чтобы помолиться еще. Пожилая женщина с кружевной салфеткой на голове читала молитву, перебирая четки, а чада Хортонов бродили по залу туда-сюда, как призраки во плоти из «Волшебника страны Оз».
Я стоял, прислонившись к стене, и уже был готов закрыть глаза, когда мистер Хортон встал со своего стула и устремил взгляд к потолку. Зоб у него задергался. Он представился и начал говорить с Иисусом. Поначалу все подняли головы, но, увидев, что там ничего нет, опустили глаза.
— Я на днях думал о времени, Иисус, — начал мистер Хортон.
Каждая его фраза заканчивалась обращением «Иисус», и всякий раз при этом из уголков его рта брызгала слюна. Когда мистер Хортон попросил Иисуса пробудить к жизни его жену, отец подошел к нам.
— Выйдите и подышите свежим воздухом. Только далеко не уходите, — сказал он и обернулся через плечо, словно проверяя, не шевельнулась ли миссис Хортон.
Нас с Джимом не нужно было просить дважды. В холле мы протолкались сквозь толпу плачущих людей из другого прощального зала. Мистер Данден открыл нам дверь, и мы, выйдя на длинную лестницу, спустились по ней к каменным скамейкам, стоявшим вокруг пруда желания. Сквозь сеть голых веток были видны звезды. В прохладном вечернем воздухе чувствовался запах океана.
— Так что — ее убил мистер Уайт? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Джим. — Может, Питер был ему не по зубам, вот он и угрохал ее. Но вообще-то она могла и просто так умереть.
Повсюду стоял запах масляной краски и скипидара, словно по дому ползало какое-то химическое существо. У меня от этого волосы стояли дыбом. Я сидел в столовой рядом с мамой и наблюдал за ней. Она занимала свой всегдашний стул у окна, в конце комнаты, а перед ней на столе лежал крошечный мольберт с горой Килиманджаро. По одну руку от мамы была палитра, на которой она замешивала краски из толстеньких тюбиков, а по другую — старая энциклопедия, открытая на странице с изображением газели. Взяв жженой сиены и немного желтого, она двумя ловкими движениями кисти обозначила на переднем плане контуры газели высотой около дюйма. Потом мама так же молниеносно изобразила еще трех — всех в разных позах, затем добавила серо-белые рога и черно-белые пятна, и газели стали как живые. Они стояли на открытой долине, окруженной зарослями изумрудно-зеленых пальм. За пальмами поднималась громадная гора в различных оттенках голубого и серого, а на ее снежной шапке играло солнце.
— Готово, — сказала мама, встала, вытерла руки о тряпку и отступила на шаг, чтобы восхититься своим шедевром.
Я представил себе горилл, живущих в этих зарослях: интересно, поднимается ли кто из них на эту гору и бродит ли там по снегу?
— Ну, что скажешь? — спросила мама, отодвигая маленький мольберт к середине стола.
— Я хочу в Африку.
Мама улыбнулась и закурила, потом потянулась к стоявшей на полу рядом с ее стулом широкогорлой полгаллоновой бутылке и снова наполнила свой стакан. После этого она замерла на какое-то время, оценивая свое творение. За эти несколько секунд я успел увидеть, как уходит из нее энергия, прилив которой она испытала недавно. Как и обычно, продолжалось это около недели, и теперь мама дожигала остатки. Из нее, словно из проколотой надувной игрушки, медленно выходил воздух, а взгляд постепенно мрачнел. Мама загасила сигарету и сказала: «Ну вот и хорошо». Кисточки отправились в кофейную банку с вонючим скипидаром, а колпачки заняли свое место на серебристых тюбиках. Мама взяла стакан, сигареты, пепельницу и забилась в угол дивана. Я сел с другой его стороны.
— Пусть пока себе полежат, — сказала она с закрытыми глазами. — Но я уже вижу свою следующую картину.
— Портрет Джорджа? — спросил я.
Собака, лежавшая на верхней площадке лестницы, на мгновение подняла голову.
Мама улыбнулась.
— Нет. В дендрарии есть одно дерево. Гигантское старое дерево с щупальцами, которые уходят в землю. Я хочу написать его со всеми листочками летним днем, ближе к вечеру.
Она почти не шевелилась, если не считать неглубокого дыхания. Незажженная сигарета, зажатая между двумя пальцами правой руки, двигалась в такт вдохам и выдохам. Стакан наклонился так сильно, что вино готово было вот-вот пролиться, хотя пока еще не проливалось. Я ухватил стакан и пепельницу и поставил их на кофейный столик. Потом, подкравшись к двери в подвал, шепотом позвал Джима. Он поднялся оттуда вместе с Мэри, которую мы послали за «Шерлоком Холмсом», пока сами укладывали голову мамы на подушку и поднимали ее ноги на диван.
Я был уже одет, а наши пальто Джим еще раньше отнес в подвал. Мы накинули их и застегнули во мраке кухни. Перед тем как мы направились к задней двери, Джим спросил у Мэри:
— Что ты должна сделать?
— Пойти к Бабуле, поцеловать ее, пожелать спокойной ночи и сказать, что у нас все улеглись. А после этого лечь самой.
— Верно. Только давай без всяких Микки.
Мэри подошла к нему и лягнула в лодыжку босой ногой. Джим беззвучно рассмеялся.
— А что, если придет мистер Уайт? — прошептала Мэри.
— После того как миссис Хортон дала дуба, его машина все время стояла на Хаммонде. Здесь он не появится, — успокоил ее Джим.
— А если появится?
— Зови Бабулю, а она возьмет свой пистолет, — сказал я.
Мы с Джимом вышли в темноту. Закрыв потихоньку дверь и спустившись с крыльца, я оглянулся и в желтом квадрате света — в кухонном окне — увидел лицо Мэри. Мы прокрались до угла дома, а оттуда на улицу. Весь последний день Рэй Халловей в Драном городе ошивался вблизи школы, и мы повернули в сторону Ист-Лейка.
Нам встретились летучая мышь, выписывающая зигзаги под уличным фонарем у дома Хаккетов, и белый кот миссис Гримм по кличке Легион — он брел среди зарослей плюща на газоне Калфано. Больше никакого движения внутри квартала мы не заметили. Еще не было десяти, а потому во многих окнах горел свет. Мы пробирались по улице, обходя фонари, прислушиваясь, не раздастся ли за спиной скрежет покрышек, и порой оглядываясь, не видно ли света фар. Впереди возникли очертания школы. Колечко на веревке для подъема флага ударяло по флагштоку. Из леска доносился приторный цветочный запах.
Мы пересекли автобусный круг и уже выходили на дорожку, ведущую к главной двери, когда перед нашими ногами упал камушек. Мы остановились как вкопанные и повернулись. Я почувствовал, как меня охватывает страх, но тут сверху раздалось:
— Тсссс.
Мы подняли головы и увидели, как кто-то свешивается с края плоской школьной крыши. Различив белую футболку, я сразу же понял, что это Рэй. Мои глаза постепенно приспособились к темноте, и я разглядел его получше. В уголке рта у Рэя торчала сигарета.
— Ждите меня у входа в физкультурный зал, на бейсбольном поле, — прошептал он и, отжавшись на руках, исчез из вида.
Мы, двигаясь как можно тише и держась поближе к стене, бегом пересекли парковку и баскетбольную площадку. Физкультурный зал был кирпичным, в три этажа. Прыгая с крыши школы, ты практически ничем не рисковал, но прыжок с крыши физкультурного зала грозил неминуемой гибелью. Шагая по асфальтовой дорожке, мы завернули за угол кирпичной громадины и остановились у металлической двери. Я посмотрел на бейсбольное поле, залитое лунным светом, и подумал, что мистер Роджерс, где бы он сейчас ни находился, видит то же самое.
