Но что там скрипит за окном? Не показалось ли со сна?
Ограда? Кто-то лезет по ограде?
Ян резко встает, быстро надевает свитер и брюки, приподнимает жалюзи и таращится в темноту.
Ничего не видно.
Что-то не так… а что? А вот что: за окном не должно быть так темно. Ближний прожектор не горит.
Он складывает ладони рупором и прикладывает к стеклу. Сует голову между ладонями и прилипает носом… вот теперь что-то видно. Какое-то движение.
И опять скрип. Тихий, но вполне различимый.
Он был прав. Ограда. Тень на ограде медленно ползет вверх.
Наружная дверь закрыта, он знает точно.
Только не выходить наружу. Не оставлять детей.
Что его толкает? Он надевает сапоги и куртку.
Ветер усилился, стало заметно холодней. Ян вжимает голову в плечи и бежит к тому месту, откуда слышен скрип. Он уже у забора «Полянки» и всматривается в темноту.
Скрип прекратился. Но тень человека видна, вон он, почти у самого верха ограды. Ян видит, как беглец тянется к спирали из колючей проволоки, теряет равновесие – и короткой дугой падает назад.
Глухой удар.
Яну некогда бежать за ключами к калитке, он прыгает через забор «Полянки» и бежит к ограде Патриции.
Но у самой ограды в лицо его бьет мощный луч ручного фонаря.
– Кто здесь? Имя, фамилия? – В голосе угроза.
– Ян Хаугер… Я работаю в подготовительной школе.
– О’кей, я тебя знаю. Ты замещаешь меня в «Богемос».
И Ян тоже его узнал. Широченные плечи. Карл, ударник. На поясе – баллон со слезоточивым газом и наручники. Санитар… Приятель Реттига. С его помощью Ханна проникает в больницу.
Ян хочет задать прямой вопрос, но Карл его опережает:
– Ты отнес?
– Отнес что?
– Пакет? – Он кивает в сторону больницы, туда, где помещается комната свиданий.
Он знает. Нет смысла отрицать.
– Да… я там был.
– Хорошо. Захвачу, когда все успокоится.
– А что случилось?
– Код сорок четыре.
– Это что… побег?
– Ну да! Но колючку так просто не возьмешь…
– И что вы будете делать?
– Мы о нем позаботимся.
Ян собирается идти к детям, но охранник его останавливает:
– Со всем этим надо кончать.
– С чем? С письмами?
– Со всем… все идет наперекосяк.
– Как это?
Но Карл оставляет вопрос без ответа, поворачивается и уходит. Ян видит, как он идет вдоль ограды и исчезает в темноте.
Ян проснулся в пять. Дети еще спят. Ему снился неприятный сон – он плывет в каком-то озере, и нога застревает в придонной глине. Изо всех сил старается освободится, но из этого ничего не получается.
Мария-Луиза пришла в полвосьмого, и он, не дожидаясь, пока она разденется, рассказывает о ночном происшествии. То немногое, что ему известно.
– Побег?! – В голосе неподдельный испуг.
– Во всяком случае, попытка.
События ночи словно подернулись туманом.
– Надо узнать, что случилось.
«Полянка» заполняется детьми, начинаются игры, кого-то отводят и приводят на свидания с родителями, но после ланча, когда дети улеглись для дневного сна, Мария-Луиза приглашает сотрудников для информации.
Ян садится к столу. Он готов к чему угодно.
– Поступила директива руководства больницы, – говорит Мария-Луиза. – Ночью «Полянка» работать не будет.
Все молчат. И Ян молчит.
– Значит, работаем только днем? – спрашивает Лилиан.
– Да, так решили. – У Яна такое впечатление, что Мария-Луиза довольна принятым решением. – Ночные смены с самого начала были вынужденным решением. И временным. Мы же это знали. Дети должны жить в настоящей семье. Социальные службы нашли подходящие приемные семьи для Миры и Лео. Так что все будет хорошо.
– Когда? – спрашивает Ян.
– Довольно скоро. Мы переходим на дневной режим работы с середины ноября. – Мария-Луиза, очевидно, улавливает в вопросе Яна оттенок беспокойства и улыбается: – Не волнуйся, Ян. Твое заместительство останется в силе. Ставки у нас не отбирают. Просто придется переделать рабочую схему так, чтобы дневные смены были лучше обеспечены персоналом. То есть будем работать все вместе, никаких дежурств в одиночестве.
Ян старается выглядеть довольным, но это у него плохо получается. Успеет ли он получить ответ от Рами? Он почти уверен, что ночные дежурства отменяют из соображений безопасности. Может быть, сыграла роль ночная попытка побега, а может, открытая дверь в подвал… Кто теперь узнает? Возможно, Мария-Луиза в какой-то степени потеряла доверие к воспитателям.
Все расходятся. Ян задерживается у стола:
– А насчет ночного происшествия сказали что-нибудь?
Мария-Луиза коротко и небрежно кивает, будто этот вопрос ее не особенно волнует:
– А как же. Пациент на принудительном лечении пытался бежать. Но ограду не перелезешь. Такое случается. Его, конечно, остановили, но принято решение повысить уровень безопасности…
– Это хорошо, – сказал Ян, хотя новость его отнюдь не обрадовала.
Звонит телефон. Ян выжидает несколько звонков, протискивается между сдвинутой мебелью и берет трубку.
Наверное, мать. Но нет. Молодой женский голос. Ян не сразу узнал Ханну Аронссон.
– Слышал насчет ночной смены?
Она что, с луны свалилась? А, да… у нее сегодня выходной.
– Конечно. А ты откуда знаешь?
– Лилиан звонила.
– Значит, вечером мы с тобой больше не поработаем.
Ян знает – она поняла, о чем он.
Ханна отвечает не сразу:
– Можешь зайти ко мне сегодня вечером? Ненадолго? Переулок Веллмана, пять.
– Конечно… а что случилось?
– Хочу вернуть твои книги. И немного поговорить.
Ян кладет трубку. Может быть, у него появился новый друг? Как Рами пятнадцать лет назад?
Ханна живет в новом кирпичном доме рядом с площадью. Дверь открывается мгновенно, точно она ждала звонка.
Бело-розовые обои, нигде ни пылинки.
– Привет. Заходи, – говорит она без улыбки и уходит в кухню.
Ян, немного растерявшись, остается в гостиной.
Рассматривает книжную полку. Своеобразная библиотека – почти сплошь книги о преступлениях и преступниках. «Самые чудовищные убийства в истории», «Монстры среди нас», «Чарльз Мэнсон с его собственных слов», «Признания Теда Банди», «Серийные убийцы – психология насилия».
Целая полка книг об убийствах и убийцах. И ни одной, скажем, про святую Патрицию или других святых… но такие книги, кажется, уже никто не пишет.
– Ты идешь? – Голос Ханны из кухни.
– Да, да…
Она стоит и заваривает чай. Кухня маленькая, но такая же идеально чистая, у плиты стопка белых маленьких полотенец. На столе – четыре книги, их Ян узнал сразу: «Сто рук принцессы», «Зверомастер», «Ведьмина болезнь» и «Вивека в каменном доме».
– Спасибо, что дал почитать.
– А ты прочитала?
– Конечно… довольно жестокие истории. Например, когда принцесса получает руки бродяги, чтобы задушить этих грабителей… Это ведь не станешь читать детям? Или как?
Пожалуй, она права…
– Не хуже, чем твои книжки, – улыбается он.
– Какие – мои?
– Вон те, на полке. Про убийства.
Она отводит взгляд:
– Я еще не все прочитала… но с тех пор, как я познакомилась с Иваном, мне хочется узнать больше. А книг таких – не перечесть.
– Людей привлекает зло… – Он помолчал. – А ты знаешь, что не ты одна пишешь Рёсселю?
– Нет. – Она насторожилась и посмотрела на Яна с новым интересом. – А откуда ты знаешь?
– Сам видел.
– От женщин?
– В основном – да.
– Любовные письма?
– Может быть… скорее всего. Я не читал.
Еще не хватало признаться, что он вскрывает письма.
На столе, кроме тоненьких рукописных книг Марии Бланкер, лежит и толстая стопка распечатанных на принтере листов.
– Я хотела тебе показать вот это… – Она пробегает пальцами по бумаге. – Иван передал свою рукопись.
– Когда он приходил в «Полянку»?
– Он не приходил, – энергично трясет головой Ханна. – Это был не он. Вообще не из больницы.
– А кто?
– Этого я не могу сказать.
И не скажет, думает Ян и смотрит на титульный лист. «МОЯ ПРАВДА». Имени автора нет, но он уже знает, кто написал эту книгу.
– Мемуары Рёсселя, – задумчиво говорит он.
– Это не мемуары, – быстро возражает Ханна, сверкнув на Яна глазами, – я как раз сейчас читаю… это скорее гипотеза. Версия.
– Версия? Как произошло то или другое убийство?
Она молча кивает, разливает заварившийся чай, и они присаживаются к столу. Ханна все время косится на рукопись.
– Ты в него влюблена?
Она поднимает голову и отрицательно качает головой.
– А в чем тогда дело?
Она не отвечает. Наклоняется к нему и смотрит, не отрываясь, ясными голубыми глазами. Долго. Оценивает, что ли?
Хочет целоваться, решает Ян.
Как раз такой случай, когда люди переходят к поцелуям. Но в эту секунду Ян вспоминает губы Рами в Юпсике, и обаяние момента пропадает.
Не об этом надо думать. О подготовилке. О детях.
