– Можете описать свою одежду?
– Зачем? – не поняла она.
– Гм… Иногда насильники оправдываются тем, что жертва была вызывающе одета, как будто это может служить смягчающим обстоятельством согласно шведскому законодательству. Я просто хочу понять, планировал ли он заранее сделать то, что сделал, или же в вас было нечто такое, что заставило его остановиться.
Она пожала плечами:
– Я одевалась как все. У нас была униформа: короткая юбка, белые лакированные туфли и блузка с широким отложным воротником. Сегодня это смешно, но тогда мы больше всего на свете боялись выделиться. То же касается и косметики. Все красились одинаково: голубые тени, помада. Мы одалживали друг другу пластмассовые браслеты. На тот вечер я взяла юбку у Анны. – (Я кивнул.) – Вряд ли это имело значение, – продолжала Бодиль. – Ведь березовые розги уже лежали у него в машине. Там, где мы встретились, березы не росли.
– Он решил кого-нибудь наказать, попались вы, – кивнул я.
– Я тоже так думаю.
– А как он был одет? Как выглядел? Вы разговаривали? Сколько ему было лет?
– Мне только что исполнилось восемнадцать, Харри. Ему могло быть двадцать пять, но, когда тебе восемнадцать, все взрослые кажутся пятидесятилетними. Я не знаю. И потом, я сама лыка не вязала. Я достала пачку сигарет из сумочки – дамской замшевой сумочки, если для тебя это важно, – и он спросил: «Это родители научили тебя курить?» Я ответила, что они некурящие, и тогда он поинтересовался: «А ты не боишься получить дома по мягкому месту?» Я не ответила, потому что никак не могла справиться с зажигалкой. Я была в стельку, Харри.
– И больше он ничего не говорил?
– Нет, насколько я помню.
– «Это родители научили тебя курить?»
Она кивнула.
– И: «А ты не боишься получить дома по мягкому месту?» – повторил я, имитируя сконский выговор.
– Примерно так.
– То есть он был из Сконе?
Она снова пожала плечами:
– Все может быть.
– А голос? Высокий? Низкий?
– Довольно низкий. И знаете, такое впечатление, что у него были проблемы с речью.
– То есть? Может, намеренно искажал голос?
– Гм… Как будто каша во рту. Так, кажется, говорят…
– Как у дикторши местного радио, которая ведет музыкальную викторину, – пробурчал я.
– Вы слушаете местное радио?
– Когда еду в машине.
Бодиль посмотрела на меня как на ненормального:
– А я думала, оно вещает только для пенсионеров.
– Там информируют о ситуации на дороге. Так во что он был одет? Цвет волос…
– Темные брюки, клетчатая рубашка с короткими рукавами. Темные волосы, насколько я помню, и очень странная прическа. – Она обвела руками вокруг головы. – Короткая челка, квадратные очки в темной оправе… Монстр Франкенштейна. Губы как у Мика Джаггера, будто приклеенные.
Я записал все, что она сказала. Чудовищ часто называют Франкенштейнами, забывая, что он всего лишь создавал их. Еще одно очко в пользу Бодиль Нильссон.
– А вы видели фотографию в газете? – спросил я, имея в виду размытый снимок, которым проиллюстрировали мою заметку.
– Да, но это может быть кто угодно.
– И что же было потом, как все произошло?
Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить:
– Я уснула и не заметила, как он остановился. Проснулась, когда он открыл дверь с моей стороны и вытащил меня наружу. Голова кружилась, и я плохо соображала, где нахожусь. Он взял меня за правую руку и подтащил к скамейке, уселся на нее. А дальше… произошло то, что произошло. – Она криво улыбнулась и хлопнула в ладоши.
– Скамейка? Как на парковке или площадке для пикника?
– Да, и столик там тоже был.
– А машины, люди?
Она покачала головой:
– К тому времени уже наступила ночь. Вокруг никого. И мне показалось, он поставил автомобиль так, чтобы его не было видно с дороги.
– Вы это заметили?
– Я очнулась сразу, как он меня выволок, от ужаса.
– Вы думали…
– Приготовилась к самому худшему.
– Так что же случилось?
– Он посадил меня на скамейку, перегнул через колено, задрал юбку, спустил трусы и… выдрал меня березовой розгой.
– Вы сказали, что розги уже лежали у него в машине. Вы их видели?
– Нет, наверное, они были где-то сзади. В водительской кабине я ничего не заметила. Помню, когда он тащил меня к скамейке, что-то держал в руке. Но я не поняла, что именно.
– Он и тогда ничего не говорил?
– Нет, но теперь я вспоминаю… Он что-то напевал.
– Напевал?
– Да, какую-то мелодию, пока держал меня. Она сразу вылетела у меня из головы, ведь я была в шоке и бил он очень больно. Я все время пыталась выскочить, увернуться, но он оказался сильным.
– А потом он что-то сказал? – допытывался я.
– Да. «Надеюсь, ты получила хороший урок». Или что-то вроде этого.
– «Получила хороший урок»?
– Да, примерно так.
– А потом?
– Потом он оставил меня, а сам пошел к машине и уехал.
– И вы стояли…
– Стояла и скулила, – закивала она.
– Как долго?
– Минуты две, наверное, но для меня они тянулись целую вечность.
– А может, он таким образом… пошутил с вами? – осторожно спросил я.
– Красные полосы держались на моей заднице больше недели, – со злобой возразила Бодиль.
– И что он потом сделал с розгами? Бросил на землю или забрал с собой?
Бодиль задумалась.
– Я не обратила внимания, хотя, кажется, забрал с собой.
«Эта история точно попала бы в топ-десятку Вернера Локстрёма», – подумал я и вытащил на стол газетные вырезки из Ваггерюда.
– Похожие случаи? – догадалась Бодиль.
– Да, примерно за два года. А вот это произошло в Гётеборге спустя несколько лет. – Я показал ей статью, которую мне на прощание всучил Локстрём.
– А почему это вас так интересует?
Я мог бы ответить, что у меня вообще широкий круг интересов, но вместо этого сказал:
– Я сам стал героем одной истории, когда нашел мертвую польку в постели с Томми Санделлем.
– Но вы ведь в этом не замешаны?
– Журналистом движет любопытство. Я не верю, что человек моей профессии может расследовать убийство, так бывает только в детективах. Я любопытен – вот все, что могу вам ответить.
– Вы показывали это полиции? – Она ткнула пальцем в вырезки. Я покачал головой. – Почему?
Я пожал плечами:
– По-моему, она давно уже этим не интересуется. Один мой знакомый полицейский из Мальмё сказал, что теперь в городе и не такое случается. К тому же прошло больше двадцати лет.
– Но вы связываете мой случай с недавними убийствами двух женщин, иначе мы с вами не сидели бы здесь, так?
«Да, черт возьми!» – мысленно ответил я, однако вслух сказал:
– Не знаю. Спинным мозгом чувствую, что связь есть. Спинной мозг – своего рода компас для людей моей профессии. Он первый подает сигналы, когда что-то не стыкуется или вещи, на первый взгляд не имеющие между собой ничего общего, оказываются звеньями одной цепи. Вы ведь и сами…
– Да, я помню, – перебила она. – Но если это один и тот же человек, где он был все эти годы?
– Этот же вопрос задавал Арне Йонссон. Полагаю, преступник все это время не прекращал своей деятельности, просто мы об этом не знали. Он набрался опыта, стал хитрее, возможно переехал в другое место. Мы видим только верхушку айсберга. Согласитесь, не каждая девушка сразу пойдет с этим в полицию. Большинство постесняется.
– Это точно! – Она прыснула и откинулась на спинку стула. – Одному Богу известно, что я пережила. Казалось, все тычут в меня пальцем, я старалась лишний раз не выходить на улицу. Мне еще повезло, что все случилось летом, когда я не ходила в школу. Так что приходилось выслушивать только утешения Анны и Лоло.
Бодиль рассказала, что домой в город она возвращалась не пешком, как писали в газете. Оправившись, девушка вышла на трассу и вскоре поняла, что находится на окраине Треллеборга. Там она наткнулась на телефонную будку, отыскала в сумочке монетку в одну крону и позвонила матери, которая тут же приехала и забрала ее.
– Неподалеку от Треллеборга была оборудованная площадка для отдыха, в Альбексстугане, где все произошло. Ее больше нет. Сейчас там транспортное кольцо, между Треллеборгом и Мальмё, иногда я его проезжаю.
– Вы сразу обратились в полицию?
– Нет, я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал о случившемся, а мама страшно перепугалась. Поэтому мы позвонили в полицию только на следующий день. Собственно, могли бы этого и не делать, все равно никто палец о палец не ударил, чтобы выследить его. Помню того отвратительного типа, который заявился к нам домой. Он усмехался, когда мама рассказывала, что произошло. Похоже, считал, что я получила по заслугам.
Ее рассказ полностью согласовывался со словами Арне Йонссона. Мне пришлось достать мобильник и порыться в записях, потому что я не сразу вспомнил нужное имя.
– Его звали Йоте Сандстедт?
– Именно, – кивнула Бодиль. – Мерзкий тип, заставил меня снять трусы, чтобы «убедиться в наличии телесных повреждений». Рассматривал их не меньше получаса, а потом засыпал меня глупыми вопросами и что-то царапал в записной книжке. Но я уверена, он не писал, только делал вид. Думаю, он был очень рад тому, что меня высекли. Он из тех, кто желает такого наказания каждой восемнадцатилетней девушке.
