– Лежал на дне морском.
– Не трогайте его! В нем – причина несчастий всех алхимиков, всех несчастий, с самого первого дня. Этот камень стал причиной нашего поношения. Оставьте его. Если вы верите в алхимию, не трогайте этот камень.
– Но это камень, который объясняет, как делать золото из свинца.
– Это камень, из-за которого нас стали называть мошенниками и мистификаторами. Если бы не этот камень, наши средства от нарывов и подагры получили бы признание, как они того заслуживают. Наши формулы и убеждения дошли бы до потомков как нечто, заслуживающее всяческого уважения. Вместо того у нас украли наши труды, дали им название “химия” и отдали в руки жулья. Пусть камень лежит там, где он есть. Алхимики не только искали способ получения золота, их заслуги гораздо больше.
– Но что если камень говорит правду? Что если великая ложь обернется великой правдой?
– Этот вопрос, мистер Колдуэлл, я задавал себе много раз, и ответом всегда было то, что философский камень – это наша единственная ложь. И мы дорого за нее заплатили. Ибо перед вами, сэр, стоит последний алхимик на земле. А причина – этот самый камень.
– Но камень говорит правду.
– Нет. Если бы это было так, ничто не помешало бы нам всем разбогатеть.
– Вовсе не обязательно.
– Это еще почему? Слушайте, вы не дразните меня. Скажите лучше: почему вы так думаете?
– Потому что вы не представляете себе, что такое золото, – отвечал Харрисон Колдуэлл. – Зато я это отлично понимаю, поэтому я и оставил на дне морском золотых слитков на сумму в двенадцать миллионов долларов. Я знаю, что делает золото с людьми. Я знаю это чувство. Я понимаю, что для вас это благородный металл. Самый благородный из всех.
– Да, это так. Алхимики всегда называли золото благородным металлом.
– Ну вот, а я оставил его на двенадцать миллионов, ибо по сравнению с философским камнем это золото – ничто, это крохотная крупица.
– Отправляйтесь назад и заберите это золото, мистер Колдуэлл, – сказал профессор Крикс и снова потянулся к бокалу, наполненному изысканным вином. Он сделал большой глоток и помотал головой. – Если бы можно было превращать свинец в золото, мы бы так и делали. И мы не стали бы рисковать жизнью, уверяю вас. Подумайте, сколько нас сложило голову на плахе или сгорело на костре, после того как какой-нибудь монарх предлагал нам под страхом смерти обратить в золото груду свинца? Вы что же, думаете, что мы сами выбирали смерть? Оставьте этот камень. В нем наше вековое проклятие.
– А что если я скажу вам, что кое-кому все же удалось превратить свинец в золото?
– Вы имеете в виду то золото, что вы обнаружили в море? – спросил профессор. Кто этот человек? – подумал он. – Никогда о нем ничего не слышал, но он так хорошо разбирается в алхимии. Не удивлюсь, если он и языки эти знает.
– Как я уже вам говорил, – продолжал Харрисон Колдуэлл, – я хорошо знаю золото. Я сомневаюсь, что золото можно сделать по формуле, начертанной на камне. Может, за всю историю по этой формуле и было получено каких-нибудь несколько унций. Но если бы вы, профессор Крикс, понимали душу золота так, как понимаю ее я, вы бы знали, о чем идет речь.
– Вы должны мне сказать. Скажите же.
– Ответ заключен в этом камне и еще в том, что вы, как алхимик, можете сами мне сказать. Видите ли, на самом деле золота на земле в изобилии. В изобилии. В каждой кубической миле морской воды его содержится не менее чем на девяносто тысяч долларов. Вы знали об этом?
– Нет, не знал.
– Но для того, чтобы его извлечь, понадобится четыре миллиона долларов. Так что вы сами видите, это дело нерентабельное. У золота свои экономические законы.
– Значит, чтобы получать золото, нужны алмазы. А это еще более чистое вещество, – заметил профессор Крикс.
– Нет, – отвечал Колдуэлл. – Ни одно вещество не может быть чище золота – и полезнее его. И более ходким товаром, чем золото.
– Тогда что?
– Очевидно, нечто, что было раньше большой редкостью.
– Что же?
– Вот поэтому я и нахожусь здесь. Кто кроме вас может прочесть старые знаки алхимии?
– Разумеется, – сказал профессор и снова поставил бокал.
Мистер Колдуэлл принес карандаш и блокнот и без устали подливал старику вина. Профессор разобрал старинный знак свинца, это старый добрый знакомый. А вот красная ртуть. А вот белая. Великое вещество – эта ртуть. Ее не так легко добыть, но все же она есть. Надписи на камне стали обретать какой-то законченный смысл только в санскритском секторе. И тогда мистер Колдуэлл стал быстро писать. Казалось, ему немного не хватало соответствующих познаний. Но когда наконец санскритская надпись выдала формулу недостающего элемента, Харрисон Колдуэлл сказал:
– Ну конечно, тогда это была большая редкость.
Возможно, дело было в количестве выпитого, но только у профессора вдруг начала кружиться голова. Чувство было довольно приятное, но жутковатое.
– Пожалуй, мне уже довольно, – сказал профессор и подумал о том, что сейчас было бы уместно вознести молитву самому Золоту и испросить его могущества и духа, дабы благословить их предприятие, а также поблагодарить за воскресение единственно подлинной науки, которая в ближайшем будущем возродится на земле подобно астрономии.
– Я пришлю вам миллион ящиков, – сказал милейший мистер Колдуэлл.
Миллион ящиков? Да найдется ли во всем мире миллион ящиков этого дивного вина? Ведь речь идет об одном-единственном винограднике. Профессору Криксу казалось, что он произносит эти слова вслух, но язык у него во рту не ворочался. Он был неподвижен. И губы тоже. И все его тело. Но только когда его пронзила страшная резь в желудке, он узнал действие старинной формулы цианистого калия. Боль быстро прекратилась, но старый профессор уже был в другом месте и не мог испытать облегчения. Тело его окаменело, и только пальцы слегка вздрогнули, когда из них вынули фотографии.
Какая удача, подумал Харрисон Колдуэлл. Как говорили у них в семье, “смело усыпай мостовую потрохами, и тебя будет любить весь город”. Что, по сути, было перефразированным “смелость города берет”.
Он вышел через заднюю дверь и пошел по аллее, насвистывая мотив песенки, которую не слыхали в этих краях на протяжении многих столетий.
Харрисон Колдуэлл хорошо понимал не только душу золота, он отлично сознавал и то, что теперь у него будет больше золота, чем у любого царя со времен Креза. А если подумать, то, пожалуй, и больше, чем у самого Креза. Больше, чем у любого человека на земле. Ибо Харрисон Колдуэлл знал, что в наше время то, чего не хватало алхимикам прошлого, имеется в значительно большем количестве, нежели в любую другую эпоху. Это вещество надо только украсть.
Его звали Римо, и он вынужден был смотреть, как девочка тонет. Мать билась в истерике. На берегу столпились прохожие, один молодой человек сделал попытку спасти ребенка, но сам пошел ко дну, и тогда вытаскивать пришлось уже его.
В Мичигане стояла ранняя весна, и водоемы были покрыты тонкой коркой льда. И вот маленькая девочка, которая всю зиму спокойно играла на льду, провалилась в воду. Летом на пруду обычно было много отдыхающих, но сейчас лодочная станция еще не работала, и прийти на помощь этой девочке было попросту некому. Телекамера местной студии продолжала тем временем без устали жужжать. Из-за этой камеры Римо и вынужден был пройти мимо, иначе, если он поплывет сейчас подо льдом и спасет девочку, его физиономия попадет на экраны. Это, конечно же, станет сенсацией, ибо обычные люди не могут плавать подо льдом.
Тележурналистка сунула микрофон под нос несчастной матери.
– Что вы чувствуете, глядя, как тонет ваша дочь? У вас раньше когда-нибудь тонула дочь? – спрашивала она.
Безупречный грим. Волосы драматично развеваются на ветру. Римо пару раз видел ее по телевизору. Кажется, она даже получила какую-то журналистскую премию. Ситуации подобные нынешней он видел уже не раз и в разных местах по всей стране, в которых он никогда не хотел бы жить. Смазливые люди читают в камеру какой-то текст, а потом собирают награды и считаются репортерами. Иногда им приходится говорить что-то уж совсем от себя. В такие минуты по лицу журналиста обычно пробегает тень отчаяния – как будто для того, чтобы придумать какое-то слово, нужны нечеловеческие усилия. Что до законченной фразы, так это вообще многим кажется чем-то недостижимым.
Мать девочки в ответ только причитала:
– Моя девочка! Моя малышка! Спасите мою девочку! Спасите моего ребенка! Кто-нибудь!!!
– Мы ведем наш репортаж с пруда Комойга, где тонет пятилетняя Беатрис Бендетсен. Натали Уотсон, для программы “Дайнэмик-Ньюс”, четырнадцатый канал.
Натали улыбнулась в камеру. Оператор дал панораму пруда. Вновь показалась голова девочки. Снова крупным планом лицо матери. Потом девочка. Продюсер зашептал оператору в спину:
– Держи план девочки, пока она будет тонуть! Мать будет рыдать еще полчаса. Ее мы снять успеем.
