Кофе Миро остыл, пока он пил его маленькими глотками. Он не спешил, ему хотелось, чтобы стоящий у музыкального автомата рыжий бородач бросил в щель монетку, и заиграла музыка. Может быть, что-нибудь из «Би-Джиз» или Элвиса.
- Так, - произнёс Арткин, с настойчивостью и выжидая. Теперь он был самым терпеливым человеком в мире. - Назови своё настоящее имя.
- Но ты знаешь мое настоящее имя.
- И если я знаю его, не могу ли попросить тебя назвать своё имя?
- Да.
- И зачем мне спрашивать о том, что я и так уже знаю?
- Потому что ты – Арткин, и с тобой такое возможно.
Улыбка Аркина была ненастоящей, и вскоре на его лице проступил гнев. Что-то заплясало в его глазах, не то чтобы смех, но что-то похожее на вспышки огня. Миро не раз задавал себе вопрос, сколько лет было Арткину. Тридцать? Сорок? Невозможно было угадать. Иногда ранним утром, ещё до рассвета, когда он сидит в машине и чего-то выжидает – как тогда в Филадельфии, когда у них не было возможности вернуться домой из-за полицейской засады – его плоть становится бледной и серой, а глаза – похожими на перегоревшие лампочки, и тогда он начинает выглядеть на сотню лет отроду или даже на тысячу. В другой момент, выкладывая очередной свой план или в ожидании решительного момента, он внезапно молодеет и начинает выглядеть на двадцать. Но большую часть времени, он был Арткиным – бесчувственной машиной, способной на неожиданные поступки. Теперь, в его глазах горели огоньки, и Миро понял, что Арткин наслаждается. Редкий момент.
- Если ты так хорошо меня знаешь, то ты тогда должен знать, что когда я спрашиваю твоё настоящее имя, то ожидаю, что ты мне его назовёшь, - сказал Арткин. Его руки были на столе вместе с тем, что осталось от его пальцев. На его левой руке вместо пальцев были обрубки разной длины, оставленные не вовремя разорвавшейся бомбой. «Хорошо, что ты правша», - как-то раз сказал Миро, наблюдая за тем, как ловко Арткин управляется с ножом правой рукой. На что Арткин тогда ответил: «Я был левшой».
«Мое настоящее имя…» - подумал теперь Миро. Он так долго не вспоминал о своём настоящем имени, что ему бы пришлось как следует порыться в памяти. «Не просто забудь своё имя, но и похорони его», - сказал ему инструктор. - «Похорони так, чтобы оно ни разу не выдало бы тебя. Выбери себе имя, совсем непохожее на твоё или другое, встречающееся там, откуда ты родом. С тобой не должно быть ничего, что бы тебя предало, и особенно это касается твоего имени».
Миро стало интересно – как на самом деле зовут Арткина?
Подошла официантка, тонкая девушка лет восемнадцати с ужасным цветом лица, похожего на лунный ландшафт.
- Что-нибудь еще? - спросила она. В её ладони плясал карандаш, готовый подвести расчет.
- Это всё, Мира, - произнёс Арткин.
- Что вы сказали? - спросила она.
- Я сказал, что это всё, Мира.
- Меня зовут не Мира, - ответила девушка.
Арткин улыбнулся ей в ответ:
- Конечно же, нет, - сказал он. Но в его голосе предлагалась противоположность, в голосе и в улыбке. В них был намёк на зловещую и глубокую тайну.
- Ладно, нет, - сказала она. - Меня зовут Бонни. И это не прозвище. Я баптистка, хотя священнику моё имя не нравится, потому что в наших книгах не упоминается Святая Бонни.
- Рассчитайте нас, Мира, - сказал Арткин, теперь с холодом в голосе и без интереса.
- Я же сказала, что меня зовут не Мира, - пробормотала она, уже выписав счет.
- Мира – хорошее имя, и не стоит его так стыдиться, - сказал Арткин.
Её лицо стало красным, подчеркивая прыщи и маленькие струпья вокруг них. Арткин мог сделать с кем угодно и что угодно, запугать кого-нибудь, втянуть в беседу, унизить. Никто не желал быть втянутым в конфронтацию.
- Подумай об этом, Мира. Сколько лет тебе было, когда ты прошла крещение? Две недели, два месяца? И ты помнишь, как проходила обряд крещения с именем Бонни? Конечно, нет. Это лишь то, что тебе потом рассказали. А ты хоть раз заглядывала в своё свидетельство о рождении? В муниципалитете тебе ничего не дадут – лишь копию, не оригинал. И кто-нибудь тебе вдруг скажет, что твоё имя – Мира. Сможешь ли ты доказать обратное? Не сможешь, но это не подтверждает и его правоту. Ты никогда меня раньше не видела, но я есть, я существую. Я существовал всё это время. Я мог бы присутствовать на и твоём крещении, Мира.
Она на мгновение замерла. В её руке неуверенно дрожал выписанный счёт, в её глазах засветилась осторожность, и Миро знал, что это было тем, над чем работал Арткин: на долю секунды создать сомнения и колебания. И своего он добился, чтобы немного попить чьей-либо крови. Когда этот момент испарился, девушка бросила квитанцию на стол.
- С вами не всё в порядке, - сказала она и отвернулась, в недоумении закачав головой оттого, что столько ненормальных потеряло свет.
Арткин посмотрел на Миро и улыбнулся. Как много он должен был позволить себе, чтобы улыбнуться.
Миро всем телом облокотился на стол, чуть не опрокинув чашку вместе с блюдцем.
- Мое настоящее имя, - сказал он медленно и отчетливо. - Миро. Миро Шантас. И у меня нет другого имени.
Музыкальный автомат взорвался от шумной песни, которую Миро не знал, но она звучала громко и поднимала настроение, в стиле диско, так презираемом Арткиным.
Лицо Арткина изменилось снова, и в его глазах почти зажёгся восторг:
- Я приветствую тебя, Миро Шантас.
Арткин редко мог его похвалить. Миро почувствовал душевное тепло, вдруг наполнившее его изнутри. Музыка уносила его вдаль.
На следующее утро они ждали в бежево-коричневом фургоне у пересечения Ватер-Стрит и Уинтон-Авеню. Автобус задерживался, но это не беспокоило ни Арткина, ни Миро, ни кого-либо ещё. Арткин изучал ситуацию на протяжении нескольких недель. Он знал, что график движения автобуса был неточен и зависел оттого, как долго придётся ждать каждого из детей. Не было установленных мест для сбора детей, каждый из них садился около своего дома. Кто-то из них стрелой устремлялся к автобусу, а кто-то наоборот не спешил. Они были ещё совсем маленькими: лет по шесть-семь, почти младенцами. Автобус отвозил их на день в лагерь, расположенный около тихого озера недалеко от Халловела, где они резвились в воде, играли и делали всё, что свойственно детям их возраста. Вечером этот же автобус развозил их по домам. Их было шестнадцать. Арткин сказал, что он готов убить хотя бы двоих из них: «Возможно и больше, посмотрим по обстоятельствам».
Миро сидел позади фургона, наблюдая за происходящим на Ватер-Стрит. Ничего особенного не происходило. Мальчик ехал на велосипеде, пытаясь управлять им за леску, растянутую между рукоятками руля. Собака что-то долго вынюхивала в зарослях кустарника, затем подняла лапу и помочилась. Миро не знал породу этой собаки, как и называние этого кустарника. Он наблюдал за уходящей собакой. Он наблюдал за всем, чего он не знал. В жизни он успел научиться немногому. Его школьное образование было убогим, без каких-либо развлечений и какого-либо изучения цветов и кустарников. Кроме того, всё, что росло у него на родине, (да, у него и не было никакой родины) было совсем не похоже на растительность Новой Англии. И люди здесь были совсем другими. И еда. Кстати о еде: Миро чувствовал себя предателем, ему так нравилось то, что едят американцы – их гамбургеры и хот-доги с картофельными чипсами. Он смотрел по телевизору рекламные программы о «Макдональде» и «Бюргер-Кинге» с начинкой с большим удовольствием. Он никому не рассказывал об своих маленьких удовольствиях. И вообще, кому об этом можно было рассказать?
Миро взглянул на часы – было почти девять. Они ожидали стоящий на обочине оранжевый автобус, пока из ближайшего дома выводили белокурого, пухлого мальчугана. Последний из детей. У Миро иссякло терпение. Ему хотелось действовать. Он думал о том, как долго он ждал этот момент. Репетиция длиною в целую его жизнь должна была закончиться.
Арткин сказал: «Они всегда задерживаются. Это дети. С ними или будь терпелив, или пиши: «Пропало».
Никто не ответил на это никакими комментариями. Арткин сидел на сидении рядом с водительским местом. Остальных сидений не было, они были удалены, чтобы обеспечить пространство для четверых и для взятого с собой снаряжения. За рулём сидел чернокожий Стролл, его руки свободно покоились на баранке. Он водил машину или что-либо ещё, словно дирижировал симфоническим оркестром. Миро видел его болтающимся по улицам Бруклина после взрыва на почте. Тот словно побывал на празднике, словно ему ничего не угрожало в этом мире. Обычно он был тихим и угрюмым, и оживал лишь, когда они выезжали на очередную свою акцию. Ещё один из них был по имени Антибэ – массивный, средних лет, по крайней мере, ему было сорок. Выражение на его лице было таким, словно рядом прогремел гром, или землетрясение разломило землю надвое. Всю свою жизнь он шёл напролом, словно гружёный доверху товарный вагон, свободно катящийся под гору, разносящий в дребезги всё, что попадается на его пути. Он был молчалив, и когда он что-нибудь говорил, то произносил слова хриплым голосом идущего в бой пехотинца.
