— Но у меня волнистый попугай. Вы ничего не имеете против?
— Ненавижу птиц.
Судя по ее лицу, она и не думала шутить.
Соня вздохнула и встала с кресла.
— Жаль. В этом вопросе любые компромиссы для меня исключаются.
Барбара Петерс медлила с решением.
— А он громко кричит?
— Только когда включают пылесос.
— И вы будете держать его в комнате?
— Конечно.
— Если не ошибаюсь, волнистые попугаи, кажется, подвержены этой заразной болезни… как ее? Пситтакозу?
— Не больше, чем голуби.
— Голубей я тоже ненавижу.
— Ну, как я уже сказала, на компромиссы я не готова. Вопрос о моем Паваротти можно сразу закрыть.
— Паваротти? Это потому что он такой же горластый?
— Нет, потому что такой же толстый.
Новая начальница Сони рассмеялась.
— Ладно, берите своего долбаного попугая с собой.
Так Паваротти чуть было не повредил карьерному росту своей хозяйки.
Три часа дня, и уже почти темно. Аспидное небо, навалившись на город, кропило измученных непогодой прохожих смесью из дождя и снега. Апрель не оправдывал своей репутации непредсказуемого месяца: до сих пор он являл пример редкой устойчивости погоды. Неизменно паршивой.
Соня купила у отчаявшегося бедолаги из страны, где однозначно должно быть гораздо больше солнца, журнал, посвященный безработным, — наверняка уже пятый или шестой по счету экземпляр одного и того же номера — и вошла в универмаг. Она была единственной покупательницей, шагавшей через сверкающий отдел парфюмерии, мимо ярко накрашенных продавщиц. Они выглядели не намного оптимистичней безработного торговца журналами у входа в универмаг.
Соня договорилась встретиться с Малу перед таиландским буфетом в продуктовом отделе. Поскольку в это время там почти не бывает народа и можно спокойно поговорить, — сказала Малу. Но Соня подозревала, что место и время встречи было обусловлено распорядком дня и актуальным финансовым положением ее подруги.
Соня еще издалека увидела, что Малу уже ждет ее.
Малу, высокая, громогласная блондинка, питавшая слабость к розовому и фиолетовому цветам, была единственным человеком из ее прежней жизни, с которым она сохранила контакт. Вообще-то, ее звали Врени, и она умудрилась поочередно побывать в любовницах у трех мужчин из круга знакомых Фредерика и не вылететь из этого круга. Соня всегда восхищалась ее непотопляемостью. Не потому, что она испытывала желание проделать нечто подобное (ей вполне хватило и одного представителя данной породы). Ее восхищала способность Малу плевать с высокой колокольни на традиции и условности этих людей и при этом заставлять их если не уважать ее, то хотя бы считаться с ней.
К тому же Малу была единственным человеком, который не начал относиться к ней как к прокаженной, после того как она порвала с Фредериком. Они, как и прежде, встречались, чтобы вместе пообедать или поужинать, и именно Малу приобщила ее к клубной жизни города. Малу всегда считала, что у женщины должна быть личная жизнь. Особенно если она уже «занята».
Поэтому Малу первой узнала о планах Сони. Ее решение она не одобрила.
— Ты помнишь, что я тебе говорила? Ни шагу назад!
— Сегодняшняя моя жизнь меня не устраивает.
Она рассказала ей о своих психоделических приключениях.
— Значит, ты обоняла цвета и видела голоса? И ты еще жалуешься? Дай мне адрес этого типа.
— Малу, это были не самые приятные ощущения.
— Допустим. Но это еще не повод похоронить себя заживо.
— А я и не собираюсь хоронить себя, я, наоборот, хочу воскреснуть. Горы, чистый воздух, солнце, целый день — в аквапарке!
— Аквапарк будет для других. А ты будешь массировать дряблые задницы.
— Я физиотерапевт, а не массажистка.
— Соня, не доставляй ему этого удовольствия! С какой стати ты должна отсюда уезжать?
— Пока я не уеду, до него не дойдет, что я к нему не вернусь.
— Ты ничего не понимаешь в мужчинах. Ему и не нужно, чтобы ты возвращалась. Он просто хочет, чтобы не ты его бросила, а он тебя. Поверь мудрой старухе.
«Старухой» Малу стала называть себя после того, как не отметила свой сороковой день рождения. Полгода назад.
— Я предпочитаю быть подальше от него, когда его выпустят.
— Его еще не скоро выпустят.
— Дольше, чем положено, его держать не будут.
— Он же душевнобольной. Он опасен для общества.
— Всего лишь для одной крохотной части общества — для меня.
Молодая таиландка в шелковой блузке со стоячим воротником принесла Сонин суп «Том Янг Кунг». Соня наклонилась к чашке и понюхала, потом попробовала. Суп имел красно-желтый запах, напоминающий острую спираль.
— Что-то не так? — озабоченно спросила Малу.
Это она посоветовала Соне взять суп «Том Янг Кунг», а себе заказала сатэ.
Соня погрузила фарфоровую ложку в суп, подождала, пока жидкость немного остынет, и попробовала. У нее было ощущение, как будто она проглотила горящий бенгальский огонь. Серебряные искры, заполнившие ее рот, с шипением гасли на языке. Из глаз у нее брызнули слезы.
— Что, такой острый? — удивилась Малу.
Соня кивнула и принялась медленно и сосредоточенно есть суп. Но слезы текли не переставая.
— Все еще суп? — поинтересовалась Малу.
— Все еще жизнь… — ответила Соня.
— Может, ты и права. Может, тебе и в самом деле лучше уехать отсюда.
Уже прощаясь, Малу спросила:
— А что ты думаешь делать с квартирой?
В тот же вечер позвонил Фредерик. Соня поняла, что это он, еще до того, как услышала его голос. Она молча ждала, слушая, как он дышит, и видя какой-то размытый кобальтово-зеленый силуэт.
— Что тебе нужно, Фредерик?
— Мне нужно поговорить с тобой.
Когда он заговорил, силуэт стал отчетливей.
— А мне нет.
Соня положила трубку. Кобальтово-зеленый силуэт исчез, словно растворился в воде.
Остался только стук сердца. Он сопровождал ее в коридор, на кухню, в ванную. Наконец она легла в постель, пытаясь отвлечься на другие звуки — шум воды в сточной трубе в ванной, тиканье батареи, шаги в квартире этажом выше, позвякиванье в клетке Паваротти. Стук сердца не прекращался, он лишь немного отступил на задний план.
Что же это было, эта кобальтово-зеленая тень? Понятно, что это был Фредерик, но почему она видела его по телефону?..
Нет, она не видела эту кобальтово-зеленую тень, она слышала ее.
Соня встала с кровати и прошла на кухню. В коридоре ее взгляд упал на то зловещее место на стене, в первый раз за столько времени. Гипс, которым была заделана выбоина, засохнув, оставил небольшую вмятину.
Она открыла одну из двух бутылок сицилийского вина, припасенных для особых случаев. С вином было проще: не надо было нервничать или пугаться, если оно имело красный запах или круглый вкус.
Паваротти спал в клетке-переноске, обмотанной махровым полотенцем и помещенной в маленькую дорожную сумку «Луи Вуитон». Соня еще ни разу не пользовалась этой сумкой, которую ей когда-то подарил Фредерик. Сумки «Луи Вуитон» казались ей вульгарными, но для транспортировки попугая они, по ее мнению, вполне годились.
Она сидела одна в четырехместном купе, поставив сумку с Паваротти рядом с собой, а на сиденье напротив разместив свою сумочку и дорожное чтиво. Ей надо было продержаться еще четыре минуты, пока поезд не тронется и Кур вместе с вокзалом не останется позади.
Она посмотрела на перрон сквозь покрывающий стекло узор из тонких ручейков-прожилок. Там какой-то довольно упитанный подросток бросил монету в автомат с напитками и закусками и нажал несколько кнопок. Автомат не реагировал. Он еще раз пощелкал кнопками — безрезультатно. Он нажал на кнопку «возврат денег» — ноль реакции.
Мальчишка осмотрелся и встретился глазами с Соней. Та пожала плечами.
Мальчишка стукнул кулаком по автомату. Потом еще и еще раз, все больше свирепея.
«Не иначе результат саботажно-подрывной деятельности Министерства здравоохранения», — подумала Соня и улыбнулась. Она с утра, с того момента, как передала Малу ключи от квартиры, была в хорошем настроении. У нее было такое ощущение, как будто она сбросила с плеч тяжелую ношу.
Она начинала новую жизнь налегке. Кроме Малу, никто не знал цели ее путешествия. Как и ее нового номера мобильного телефона.
Малу приняла квартиру вместе с мебелью, потому что не собиралась туда переезжать. Она была нужна ей только как «отдушина в чересчур тесных отношениях с Альфредом». В конце лета она обещала вернуть Соне ключи.
Но Соня знала, что никогда уже больше не вернется на эту постылую улицу. Никогда не поднимется по этой затхлой лестнице. Никогда не вставит ключ в новый замок, врезанный в наспех отремонтированную дверь. Никогда не будет разогревать готовые блюда из супермаркета в дешевой крохотной кухоньке-нише. Никогда не будет вдыхать запах пищи из чужих кухонь, поступающий через вентиляционное отверстие в ванной. Никогда больше не вызовет посреди ночи такси, чтобы сменить тоску квартиры на тоску ближайшего бара.
