Задержало бы на пути к чему?
Он выругался и нажал на первый болт. Болт был проржавевшим, и ключ соскользнул.
Потеряв ход, судно повернулось бортом к волне и оказалось во власти ритмичной резкой бортовой качки. Дверца посудного шкафчика внезапно открылась, стопка тарелок выскользнула и с грохотом упала на палубу.
Гриффин накинул ключ и налег на рукоятку.
Болт сдвинулся, Гриффин ухитрился сделать пол-оборота, а затем рукоятка ключа уперлась в шпангоут. Он выдернул ключ, пристроил его опять и опять повернул. Вода поднималась.
На кокпите Элизабет лежала, раскинув ноги и упираясь в палубу ступнями, чтобы противостоять качке. Одно из посудных полотенец было свернуто в комок, и она ощупывала корпус яхты, чтобы найти двухдюймовое отверстие выхода выхлопной трубы. Она с трудом достала его кончиками пальцев и пыталась заткнуть полотенцем. Труба была слишком большой, а полотенце слишком маленьким. Оно выскользнуло из трубы и уплыло.
Элизабет услышала новый звук и застыла, пытаясь понять его. Это был звук тишины. Помпа перестала откачивать воду.
Затем она услышала голос мужа внизу:
— Радио гавани Бермуда... это яхта «Северанс»... Мейдей, мейдей, мейдей[7]... мы тонем, наши координаты... Черт!
Элизабет вытянула из-под себя рубашку, скомкала ее вместе со вторым посудным полотенцем и опять стала искать дыру.
Судно дернулось в сторону. Вода хлынула через корму, и Элизабет заскользила. Ее ступни потеряли опору. Она стала падать. Руки беспомощно хватались за воздух.
Гриффин схватил жену за руку, втянул ее на палубу и проговорил:
— Нечего затыкать дыру. Это уже не важно.
— Не важно?! Мы тонем!
— Уже нет, — Его голос был ровным. — Мы уже утонули.
— Нет. Я не...
— Ну-ну. — Он прижал голову жены к своей груди и стал поглаживать ее волосы. — Батареи погибли. Помпа не работает. Радио не работает. Яхта погибла. Что нам нужно сделать, так это убраться с нее к чертям, пока она не выскользнула из-под нас. Идет?
Элизабет взглянула на мужа и кивнула.
— Ну вот и хорошо. — Он поцеловал ее в голову. — Возьми аварийный радиомаяк.
Гриффин прошел на бак и снял покрытие с плота, привязанного на крыше каюты. Он проверил его, чтобы убедиться, что все секции надуты. Проверил прорезиненный ящик, привинченный к палубному настилу плота, чтобы убедиться, что никто на дальних островах не украл сигнальные ракеты, рыболовные лески или консервы. Он проверил свой пояс, чтобы увериться, что швейцарский армейский нож на месте, в кожаных ножнах.
К перилам яхты был привязан бочонок из пластика для свежей воды. Гриффин отвязал его и поместил на плот. Он раздумывал, стоит ли спуститься вниз и вытащить небольшой подвесной мотор, хранящийся в переднем отсеке яхты. Потом решил забыть об этом. Он не хотел попасть в ловушку в трюме, когда яхта станет погружаться.
Отвязывая последние крепления плота, Гриффин почувствовал странное удовлетворение. Он не впал в панику. Он действовал четко, так, как следовало, — методично, рационально, тщательно продумывая все детали.
«Действуй в том же духе, — сказал он сам себе. — Действуй в том же духе. И может быть, у тебя есть шанс».
Пришла Элизабет. Она принесла в пластиковом пакете судовые бумаги, паспорта и деньги, а в другой руке — аварийный радиомаяк — красный ящик, покрытый желтым пластиком, с выдвижной антенной на одном конце.
Палуба уже заливалась водой, им было нетрудно столкнуть плот через низкие перила в море. Гриффин удерживал плот одной рукой, а другой помогал жене спуститься с яхты. Когда Элизабет уселась на носу плота, он сам сошел с палубы «Северанс» и опустился на корму. Сел, включил радиомаяк, вытянул антенну и закрепил устройство в эластичном креплении одной из секций плота.
Северо-западный ветер был свежим, а плот легким, поэтому он быстро отошел от поврежденного судна.
Гриффин взял Элизабет за руку, они безмолвно наблюдали за идущей ко дну яхтой. Черный силуэт «Северанс» выделялся на фоне звезд. Корма еще больше опустилась, медленно скрылась под водой. Затем внезапно нос поднялся, как вставшая на дыбы лошадь, и плавно погрузился в пучину. Огромные пузыри выскочили на поверхность воды и глухо разорвались.
Гриффин проговорил:
— Господи...
Оно было настороже, оно пребывало в таком состоянии уже некоторое время, и его рецепторы получали сигналы о растущей опасности.
Что-то большое приближалось сверху, откуда всегда появлялся его враг. Животное чувствовало, как вытесняется огромное количество воды, чувствовало перемещение волн давления.
Оно приготовилось защищаться. Химические механизмы заработали во всем громадном теле, посылая топливо в массу плоти. Хроматофоры[8] внутри плоти воспламенились, и окраска животного из темно-бордовой превратилась в более светлую, яркую, красную. Не кроваво-красную, потому что кровь его была так пропитана гемоцианином[9], что фактически была зеленого цвета, а в алую, предназначенную природой исключительно для устрашения.
Животное подтянуло и насторожило два своих самых длинных, подобных бичам щупальца, затем повернулось спиной вниз, чтобы смотреть в том направлении, откуда приближался враг.
В нем не было чувства страха, оно не думало о бегстве.
Но оно находилось в замешательстве, потому что сигналы, идущие от его врага, казались необычными. Не было ускорения, не было агрессии. И главное, не было обычных звуков, указывающих, что враг производит эхолокацию, — никакого щелканья или писка.
То, что приближалось, вначале двигалось беспорядочно, а затем — без остановки — под углом вниз.
Что бы это ни было, оно прошло мимо и продолжало двигаться вглубь, оставляя след странных звуков. Скрипов и треска. Мертвых звуков.
Окраска твари изменилась опять, ее щупальца расслабились и раскрутились по воде.
Случайное течение подняло животное на расстояние ста футов от поверхности, и его глаза вобрали мерцающие блики серебра звезд. Так как свет мог означать добычу, тварь позволила себе подняться в направлении его источника. Когда животное было в двадцати футах от поверхности и на его движении начало отражаться волнение наверху, оно почувствовало что-то новое — нарушение, препятствие в свободном течении воды, перемещающееся вместе с водой, но не движущееся самостоятельно, плывущее по течению, держащееся на поверхности воды, но не являющееся частью ее.
Теперь существом управляли два импульса: импульс убить и импульс насытиться. Голод взял верх, голод, который становился все более и более острым по мере того, как животное тщетно искало добычу в глубинах моря. Когда-то голод был простым намеком, сигналом кормиться, и существо реагировало на него по заведенному порядку — кормилось, когда желало того. Но теперь пища была предметом охоты, потому что добыча стала редкостью.
Животное вновь было наготове: но не для защиты, а для нападения.
Гриффин запустил сигнальную ракету, и, держась за руки, они наблюдали за желтой дугой и яркой вспышкой оранжевого цвета на фоне черного неба.
Затем их взоры вновь обратились к тому месту, где недавно было судно. Несколько смытых с палубы предметов проплыли мимо них раньше — подушки с сиденья, резиновый кранец, — но теперь не было ничего, никакого признака того, что судно когда-либо вообще существовало.
Элизабет почувствовала напряжение, твердость в руке Гриффина, она прикрыла ее своими руками и проговорила:
— О чем ты думаешь?
— Я упражнялся в старой избитой игре «если бы только».
— Что?
— Ну, ты знаешь: если бы только мы вышли на день раньше или на день позже, если бы ветер повернул, если бы нам не пришлось включать двигатель... — Он замолчал, а потом его голос зазвучал с горечью: — Если бы только я не был таким проклятым лодырем и не поленился залезть под палубу, чтобы проверить эту трубу!
— Перестань, Говард.
— Хорошо.
— Никто в этом не виноват.
— Наверное, так.
Она была права. Даже если и нет, то, чем он занимался, было бессмысленно. Хуже, чем бессмысленно.
— Эй, — сказал он, заставляя себя быть бодрым. — Я тут подумал кое о чем. Помнишь, когда Роджер продал нам страховку? Помнишь, мы хотели самый дешевый страховой полис, какой только могли получить, а он сказал: нет, мы никогда не сможем вновь построить деревянное судно таких размеров в наши дни за такую сумму, и заставил нас подписаться на самую большую страховку. Помнишь?
— Кажется, да.
— Конечно, помнишь. Суть дела в том, что судно застраховано на четыреста пятьдесят тысяч долларов. Мы бы никогда не получили столько от продажи.
Элизабет понимала, что он делает. Она была рада и хотела что-нибудь сказать, но плот сорвался с верхушки волны и скользнул во впадину.
Они начали опрокидываться. Элизабет так и знала — им не под силу помешать стихии. Она взвизгнула. Затем плот выровнялся и мягко взлетел на следующую волну.
