– В Египте александрийские крысы – тридцать два сантиметра. Лучше Италия. Испания. Там… спорадически [5] .
– Раз деньги пошли, наймем контору по Ярославскому шоссе. Наберем людей, пошьем форму – чтоб красиво. Ты будешь начальник по вылову, я – по науке. Ты закончишь диссертацию по садовой мухе. Или по муравьям. Забудешь, как пахнет павший грызун.
– Никогда не забуду. У меня будет секретарша.
Главный врач санатория в колпаке высоком, как у буфетчицы, вкатила в палату столик с телефоном. Безошибочно причалив его к Старому, пояснила:
– Сейчас позвонят.
Беременные, рассевшись на веранде кружком, перебирали гречку, сдержанно голося:
Мне не жаль самою себя,
Жаль саду зеленого, зеленого саду…
– А вот та, что беленькая…
Тут Старый так дернул меня за рукав, что я шагнул мимо ступеньки, чуть не вмазав скулой по урне, выкрашенной под бронзу.
– Брат, – разбудил я стриженого шофера «жигулей», – кто ж тебе сзади фонарь кокнул? Да сиди, я шучу. Куда повезешь?
Шофер обиделся:
– За кудыкину гору, блин. В штаб, на фиг.
Старый указал пальцем на криво наклеенную ленту «Дежурная машина»:
– Вы кого возите?
Шофер взглянул через зеркальце на меня и прошептал про разных, каких ему приходится возить.
– Под дежурку нужен вездеход, – подластился Старый. – Такую машину жалко. Вся переливается! Верблюжьи чехлы.
Шофер, улыбаясь, въехал на школьную спортплощадку, заставленную легковушками с уазиками, и объяснил:
– Своя, блин, оттого и блестит. Всех, кто по пьяни залетал, блин, гаишники отмобилизовали на фиг. Как на военные сборы на фиг. До тринадцатого, блин. Вот и раскатываю, грубо говоря. Вон вас ждут.
Под вывеской «Средняя школа № 18» топтались пиджачные товарищи; милицейский мундир, двухметровый, рыжий, уже кричал нам:
– Из санэпидстанции? А где рабочая одежда? Сейчас на объект. Летучка в восемнадцать ноль-ноль. Где пузырьки? Или руками передушите?
Нас рассматривали.
– Где мэр?
– А что вам мэр? У него свое. Вы по моему ведомству. Подполковник Баранов.
– Мы хотим есть.
Милиционер повел сам.
– В погребке, очень прилично. С оплатой я предупрежу. Примете пищу – и, пожалуйста, на летучку. Представитесь. Тут.
Подкравшемуся официанту я признался:
– Мы люди простые и кушаем без затей. Уха с гусиными потрохами. Похлебка с бараньим мозгом. Балык, куриные пупки. Свиную голову можем. Под студнем. Только чтоб с хреном и чеснока не забыть. Я вообще люблю пироги с зайчатиной. Наверное, хорош?
Официант сглотнул и глянул на Баранова. Тот велел:
– Да сделай, что есть. Здесь им не Москва.
Я нагнулся и поскреб ногтем свежий погрыз на ножке стула. Встал и прошелся вдоль стены. Богатый погреб, лакированные доски, решетки, витражи с виноградными синими гроздьями, что-то вроде музыки; прилег на стойку носом к носу напрягшейся буфетчицы:
– Сильно донимают?
– Кто?
– Крысы. Мы травить приехали.
– Ох, сильно. Я уж кота из дома принесла. Да у меня кот такой – нечего говорить: комар летит, а он лапами морду закрывает, страшно. Хуже нынешнего мужика.
– Коты не спасут. В ресторане «Узбекистан» держали тридцать восемь котов, а крысы ели со сковородок на плите…
– И у нас! Что вам, девушки-юноши? Шампанское? Знаете цену? Пожалуйста… Да куда вы глядите?
Как куда? Из-под батареи уже второй раз тянулся крысенок и, подергивая ушами, трогал вибриссами [6] бечевки, свисающие с батонов колбасы.
– Позвольте поинтересоваться. – Я топнул и прошел за стойку.
Раздвинул подносы с тортами и вымел веником сор из-за батареи, посидел над ним. Прошвырнулся через мойку на кухню и полез в подвал, за мной уже следовали две взволнованные бабы.
– Вы заметили? Все двери мы железом набили!
– Крыса, девочки, не любит через дверь. То закрывается, то открывается – ненадежно как-то. Крыса любит свой ход. Видите, погрызли за дверной коробкой. И так у каждой.
Грохнули засовы, взвизгнули петельки.
– Вот охота вам, в Москве не налазились? Нам и то противно. Да мы тут постоим, правда, Валя?
Так ведь запрут и хрен отыщут. Три ступени, сваренные из толстых прутков, уперлись в белую пыль, и я вольно вздохнул в родных угодьях. Полки, трубы. Отопление. Это? Вода. Понагибался в углы. С нижней полки заглянул на верхнюю. Коробки сметаны все до одной ощерились рваной фольгой. Веером пролегли сметанные тропы. Порезвились твари.
Мука, капуста, что такое? – рис. Консервы. Холодильник… Мясо. Закрывается, изоляция нарушена. Ни одного целого мешка.
Посреди прохода какой-то дуролом поставил две давилки дореволюционного возраста. Крыса, сынок, ходит по теням. Надо к трубе. Я опустился на колени – и сдох, почуяв волосами чье-то тревожное внимание над головой. На трубах.
Забыл глянуть на трубах.
Не дергаться. Чтоб не испугать. Хоть бы ладонью накрыть шею. Мне дело по душе, но ненавижу работать, когда они смотрят. И встречаться глазами – все понимают. Да, сейчас я виноват. Если бабы заорут?
Я сидел с похолодевшей спиной. Двинул на полу капкан (хрен теперь они его тронут) и как бы случайно задел им трубу, над головой снялся царапающий перетоп и умелся, скатившись в угол, судя по звуку, – на картон, и дальше – в глубины. И я разогнулся. Минуту просто постоял.
Я обнаружил баб в каморке с красным вымпелом. Вместо ожидаемого мешка с продовольственными редкостями я увидел парня с приплюснутой мордой, одетого как спортсмен. Не те времена!
– Ну как? – осторожно хохотали бабы.
– По-хорошему, надо закрываться, девчонки. Даже мука в крысиной моче. Закладывать приманки, норы бетонировать. Изолировать коммуникации. Полы перестилать. Капитальный ремонт. Асфальтировать двор. Это я еще мусорку не глядел. Ну а так, конечно, работайте. Спасибо, крысятник на уровне. Небось, чешетесь?
Все хохотали. Хоть бы раз взгрустнули. Я показал им коричневый комок в мятой фольге:
– Что это?
– Ни разу не видели. Может, вы с собой принесли. Не знаем.
– Я знаю. Это, девочки-мальчики, шоколад. Я скажу откуда. На торт «Птичье молоко» шоколад выдавливается из формы, да? Всегда немного остается. Можно собирать и в плиточки переплавлять. Это дело обычное, тут краснеть нечего. Я понимаю, что торопитесь воровать, но за каким тыкать в каждую щель? Сделайте себе ящик железный, скидывайте туда. А так, посмотрите. Это погрыз. А крыса – это сто пятьдесят заболеваний. Мало того, что отходами кормите. До первого больного ребенка. Тогда будете сплавлять не шоколад, а лес по северной реке.
Спортсмен пусто взглянул на меня и нагло сказал, отвернувшись к бабам:
– Смотри. В одном городе живем.
Старый сидел с набитым ртом и улыбался танцующему народу.
– Представился? Теперь уж – как бог даст.
Я разорвал калач и уперся в уху. Уходя, свернул из салфетки кулек и пересыпал ломаный шоколад из вазочки: люблю.
Совещались в школьном спортзале за партами. На полу лежал огромный чертеж города. Полковник в полевой форме катил по нему связку игрушечных машин, изображая караван гостей.
– Улица Мокроусова, прохождение – шестнадцать секунд. Приветствующие, – читал над ним рыжий Баранов, – сто семьдесят шесть человек. Двадцать четыре на балконах. Шестнадцать из окон. Плакатов девять, флагов сорок шесть. Одежда из запасника гражданской обороны.
– Ладно, – заключил губернатор и спустился с вышки для волейбольного судьи.
Как нажрешься – горло печет, я подсел к минеральной воде, под бок облысевшему очкарику-деду. Дед даже не повел башкой, усохшей до черепа, рассматривал губернатора.
Шестаков высился под флагами России и Объединенных Наций, кулаками опершись на дубовый президиумный стол, заросший телефонами и мигающими армейскими рациями, и ждал, когда я зубами открою минералку.
– Время. Время уходит, – зашептал Шестаков, как только я напился и обтер губы. – Задачи большие. Но мало людей. Ждем три роты милиции из области. Призваны запасники. На случай глупостей округ выделил еще три батальона. Они готовятся в Крюковском лесу. Но, чтоб не осквернить такой день, нужна дивизия, танки. Что ж делать. Выкрутимся. Гарнизон у нас боевой. Так, товарищ Гонтарь?
– Боевой, – откликнулся полковник, встав.
– Четвертого числа начинаем операцию «Чистое поле». – Шестаков глядел вниз, на телефоны, щеки его ходили ходуном. – Выдворение из Светлояра посторонних лиц. Шестого – операция «Чистое небо»: вывоз в сельские школы жителей центра города, улиц въезда и выезда гостей. Ответственный – Баранов, милиция. Я владею ситуацией. Исключим любые глупости. Глупые попытки обратиться к Президенту. Или спросить. Попрошу ничего не записывать.
Все настороженно оглянулись. Особенно на Старого – он кусал на подоконнике шоколад. И на дверь – там дежурили двое штатских с автоматными магазинами, торчащими из-под пиджаков.
– С нашей стороны ближайшими к гостям будут люди товарища Клинского. – Губернатор указал на щуплого чиновника с гладкой, словно мокрой, черноволосой головой, он один сидел без галстука, приложив к голове наушники. – Город почти разорен. Вот итог деятельности мэрии. Вывозимому населению придется оплатить двухсуточный прогул, горячее питание. Придется охранять. Мало ли что. Населению не объяснять ничего! Иначе всё обратят против нас. Есть два узких места, о них мое сердце болит. Первое – для изображения населения по пути следования и на месте праздника у монумента «Исток Дона» кто-то нужен. Вроде жителей. Массовики посчитали: около десяти тысяч надо. Ведь будет телевидение. С мужчинами понятно: солдат оденем, курсантов. Театр поможет с прическами. Детей немного есть. Распределим два детских сада, наших детей в первые ряды. – Шестаков выдохнул. – С женщинами беда. Где взять столько женщин? Наших жен не хватит. Только первые ряды закрыть. А на задах? Пятьдесят единиц выделит артель слепых, их можно попарно с солдатами-поводырями в отдалении. Может, успеют переодеться артистки балета после концерта, они из области, их можно использовать. Основную же массу мы вынуждены просить у исправительно-трудового учреждения. Эшелоном сюда, эшелоном обратно. Пятьсот женщин с трудной судьбой. Как объяснить их проход от вокзала и назад под конвоем? Может, имеет смысл представить это как легкоатлетический кросс солдатских матерей? На площади их придется расставлять только с офицерами в соотношении трое на одну. Уследить в давке трудно. Тоже думаем. Разуть? Или соединить наручниками за плечевой сустав? Решим. Из артистов областного театра драмы и ветеранов право– охранительных органов собираем оперативную группу, где-то около ста человек. Они разместятся в двух фургонах «Телевидение» и будут сопровождать движение гостей на случай, если… – Шестаков накрыл ладонями щеки и глухо продолжил: – Если гостям захочется поговорить с людьми. С людьми занимаются, учат слова. Как вы понимаете, это крайность. Лично я в нее не верю. А я владею ситуацией! Но улыбнуться, поздороваться, я подчеркиваю, каждый обязан уметь. Праздник с обедом займет час сорок. Но сопровождающие прибудут раньше, поэтому праздновать придется около шести часов подряд. Я все-все понимаю. Нам неподъемно тяжело. Но тут, как говорится, пан или пропал. Решается жизнь наша навсегда, на века, товарищи. Встретим достойно – на уровне председателя правительства решится вопрос о включении Светлояра в Золотое кольцо и в перечень памятников государственного значения. Это, товарищи, валюта, она решит, как вы понимаете, все наши узкие места. Нас будет чем вспомнить.
