— С золотой ручкой, украшенной брюликами! — вновь я пьяно перебил рассказчика.
— Нет, Гермес, ты не собьешь меня с толку. Я расскажу все до конца, и твоя память проснется, — холодно и упрямо стоял на своем мой верный Гипнос. — Вспомни! — взмахнув килькой, воскликнул рассказчик. — Оскопив Урана, Кронос бросил свой серп и плоть отца одним взмахом руки на дно моря у мыса Дрепан, где они и лежали все то время, пока на земле царили олимпийские боги. Вспомни! Из той пены, которая вспенилась в море от падения плоти Урана, родилась Афродита, богиня любви.
И Гипнос откусил кильке голову.
Я поднял вверх руки, изображая покорность.
— Слушай и вспоминай! Упавший серп Кроноса и оскопленные чресла Урана охранял на дне моря беспощадный змий Клохис, который убивал каждого, кто даже просто проплывал по морю над священным местом, но Герса справилась с Клохисом. Лобзая чудовище — голову Медузы Горгоны, — она достала ее из сумки, и взгляд василиска превратил змия в бесполезную кучу камней. И ужасное святотатство свершилось! Левой рукой она взяла срам Урана, а правой — серп Кроноса из седого железа и спрятала святыни Олимпа в свою ужасную сумку.
Я хотел перебить рассказчика словами о том, что срам Урана как две капли воды похож на парчовый мешочек, в каком спрятаны духи в форме хрустального сердца… но глаза Гипноса были изваяны с такой силой на гневном челе, что я не решился ставить очередную подножку.
— Собрав свою страшную жатву, Герса прошла по дну моря, где бушевал ночной шторм, к коринфскому берегу, а выйдя на берег, направилась в Дельфы, чтобы похитить запеленатый камень Дия, — и, поймав новую тень непонимания в моих глазах, Гипнос уточнил: — Вспомни, Гермес, историю Кроноса. Вспомни про то, что, боясь своих сыновей, Кронос проглатывал всех детей, которых ему рожала великая Гея. Возмущенная этим Гея, родив третьего сына Зевса, отдала Кроносу вместо младенца камень, который тот и проглотил, уверенный, что это не камень, а его новый новорожденный сын.
— Ты занял у окна мое место в психушке?
— Ты меня с кем-то путаешь, — он выплюнул изо рта голову кильки в ладонь и уложил костяной лепесток на клеенку. — Когда спрятанный матерью Зевс вырос и возмужал, он убил своего отца Кроноса. Но прежде он наступил ногой на кроново горло и заставил отца изрыгнуть проглоченных братьев: Аида и Посейдона. Вместе с ними отец изверг и запеленатый камень. Тогда Дий взял этот камень, двойник его божества, и велел установить в святилище в Дельфах для жертвоприношений для умащения маслом и украшения шерстяной куделью.
— Да, — кивнул я и показал рукой в сторону квадриги Аполлона на крыше ипподрома, — я узнал этот камень, Гипнос, из него сделано это чудное здание.
Гипнос выразительно покрутил пальцем у виска, но ответить мне не успел — вновь раздались частые удары колокола, объявляя начало девятого заезда.
— Минуту! — мой собеседник снова впился глазами в окуляры бинокля.
Стартовая машина выровняла лошадей.
Судья дал старт.
Жокеи рванули поводья — кони помчали по кругу сквозь завесу дождя. Полетела из-под копыт быстрая грязь. Ожил динамик над ипподромом: «Первой идет Лета… сбавил Рубин… сбавила Греза… четверть пройдена за три и шесть десятых… сбавила Лета… первым идет Аль-Капоне…»
Когда вместо Леты, на которую ставил Гипнос, девятый заезд выиграл Аль-Капоне, настал черед пузолицего букмекера показать неудачнику палец, что он и сделал с наслаждением сатира.
Пользуясь паузой, я заказал еще водки, а на закуску — бутерброды, только не с килькой, а с астраханской селедкой. Мой Гипнос благодарно опрокинул по маленькой, от души нанюхался йодного ожога на рукаве и, только проглотив пару кусков хлеба с селедочкой, продолжил рассказ:
— Слушай и вспоминай, несчастный Гермес! Как только ужасная богопротивная Герса подняла со дна моря срам Урана и серп Кроноса, по всей Элладе прошел гул землетрясения и об этом тут же узнали все олимпийские боги, все, кроме Зевса, который продолжал спать на ложе Герсы на острове Сарин. Тогда ты, Гермес, вестник богов, ты примчался ко дворцу Полидекта и, озаряя ночной шторм блеском кадуцея, распахнул окно в ее спальню и громким голосом разбудил Зевса. Именно от тебя, Гермес, Дий услышал ужасную весть. Он тут же взлетел на Олимп, где взял свои молнии, и тут же метнул перуны в Герсу, которая уже стояла рядом со священным камнем-младенцем в Дельфах и спокойно смотрела в небо огромным глазом циклопа, который открылся в середине ее лба. Но то был вовсе не глаз, а всего лишь привязанное сыромятным ремешком зеркало, то самое, взятое из боевой сумки из меха и кожи черной овцы. Рукоять зеркала закрывала нос, как оперение шлема, а зеркало — лоб Герсы плоским адовым оком. Светало. Мертвая тишина воцарилась в Элладе: все боги и все люди, все деревья и звери, все камни и рыбы, все чудовища, герои и тени умерших в Аиде следили за грянувшей битвой. Когда молнии ударили в Герсу, она легко отразила их своим зеркалом, словно щит гладиатора — брошенный камешек. Только теперь всем стало ясно, каким страшным оружием она владеет, ведь суть зеркала — отражая, удваивать наличие предмета. И отраженные молнии с удвоенной силой полетели обратно и сотрясли ударами непобедимый Олимп. Впервые с начала веков над золотой обителью богов разразилась гроза и пошел холодный дождь с градом, и каждая градина была размером с куриное яйцо. Там, где никогда не заходил свет, потемнело от туч. Зевс был напуган таким сокрушительным сопротивлением и, превратившись в тысячу диких вепрей, помчался по склону с высоты Олимпа на чудовищную богомерзкую Герсу, что стояла под Дельфами. Но его враг даже не дрогнул. Сохраняя выдержку воина, Герса запустила руку по локоть в свою боевую сумку, достала священные гениталии Урана и метнула в небо над лавиной бегущих вепрей. И срам, сверкая на солнце, превратился под тучами в невиданное от века исчадие силы без образа и облика под именем Ураниса, и в нем ожил гнев оскорбленного оскоплением бога. И тот Уранис вытянул с неба тысячу рук и схватил сразу всю тысячу диких вепрей за загривки и, оторвав от земли, зашвырнул все стадо назад, на вершину Олимпа. От падения вепрей Олимп просел в почву Эллады на половину своей высоты. Никогда еще Зевс не встречал такого сопротивления, похожего на атаку. В панике громовержец потерял присутствие духа и слился телом с горой, надеясь таким жалким способом уйти от врага. Но беспощадная Герса, оставаясь на том же самом месте у камня-младенца в Дельфах, где был убит священный оракул, вновь запустила по локоть руку в свою боевую сумку, откуда вынула кремниевый серп Кроноса, которым тот — в начале времен — оскопил своего отца, и метнула его в помощь Уранису. И тот поймал брошенный серп и ухватил его рукоять силой тысячи рук. Так возмездие за отца наконец получило права совершить обряд мести — Уранис шагнул на Олимп и, узрев тело Дия внутри горы, ударил лезвием из седого железа в зевесово чресло и разом оскопил громовержца. Вся земля содрогнулась от боли так, что Олимп раскололся на две половины, Пелопоннес откололся от материка, а лошади бога Гелиоса, влекущие по небу встающее солнце, в панике порвали поводья огненной колесницы и умчались на самый край Ойкумены, в Египет. Лето разом сменилось зимой, над Элладой пошел снег. В голом небе осталась только Луна. Люди укрылись в своих жилищах от холода, рыбы спрятались на дно рек, птицы — в дупла, змеи — в пещеры, водопады уползли на вершины, даже тени умерших в огненном Тартаре стучали зубами от стужи. От страха олимпийские боги тоже бежали за Гелиосом в Египет и поспешили спрятаться на берегах Нила в густом тростнике, приняв облик самых разных существ. Арес превратился в цаплю, Аполлон — в ворона, Дионис — в козла, Артемида — в кошку, Афина — в рыбу, Эрот — в гиппопотама, Посейдон — в дельфина, а Аид, Афродита и ее муж Гефест превратились в тени умерших и затерялись среди душ покойников в Тартаре… ты, Гермес, превратился в длинноголового ибиса, а я трусливо спрятался в снах спящего в аду трехголового Кербера. Найти меня сразу в трех песьих снах было никому не под силу. Только три богини — сама Гера, Гестия и Деметра, три верные женщины, остались стоять на Олимпе, ломая в отчаянии руки и не веря своим глазам: повелитель небес, отец времени, громовержец Зевс лежал на склоне горы, и из его страшной раны скопца текла вниз река горячей крови и впадала в Эгейское море малиновой дельтой. Чудовищной Герсе пришлось идти вверх против течения зевесовой крови — сначала по щиколотку, затем — по колено, и наконец — по пояс. Но она шла, сохраняя выдержку воина, и при этом держала над головой, на вытянутых руках, огромный камень-младенец из Дельф, завернутый в белые пелены, умащенный благовониями и увитый куделью. Несчастная Гера звала на помощь Дию бежавших богов, но ни Посейдон, ни Арес, ни Аид, ни Аполлон не откликнулись на ее мольбу. Каждый из них уже жадно думал о том, что вот-вот займет диево место и станет владыкой небес. Тем временем вся кровь до последней капли вытекла из Зевса на землю, и, когда наконец неотвратимая Герса подошла к его ране вплотную, ее сандалии уже ступали по чистому белому снегу — так силен был густой снегопад над Олимпом. Она придавила грудь громовержца камнем, который принесла с собой из Дельф, и это был единственный камень в мире, равный по силе тяжести силе самого Зевса. И раненный в пах Дий не смог сбросить с груди тяжесть каменного кронида, потому что это была еще и тяжесть его вины перед отцом. Так в античный мир шалостей пришла тяжелая поступь христианской морали: Зевс был виновен и потому не мог быть богом. Отныне небесный престол предназначался невинности. Но самое ужасное было впереди, никто не мог и помыслить подобного унижения и попрания Дия! Кошмарная Герса нашла в снегу отрезанный серпом Кроноса горячий, истекающий семенем фаллос громовержца, взяла его в кулак и, погрузив свою руку по самое плечо, словно в сумку, в широкую рану скопца, овладела вооруженной рукой лоном титаниды Метиды, что жила в утробе Зевса, и Метида тут же зачала плод от зевесова млека. Так все исполнилось по слову оракула — все, что сказано, будет исполнено, и плата, и пени будут уплачены сполна, и Метида родит того самого долгожданного сына, который будет сильнее отца, — ведь Слово стоит в начале мира, ведь по Слову творится сказанный мир, и Слово нельзя отменить! И, оплодотворив титаниду, Герса вспорола фаллосом живот Зевса и вытащила на свет луны проглоченную Метиду, словно новорожденного младенца в крови, и вся Эллада ужаснулась при виде такого вот дитя с волосами до пояса и зрелой грудью женщины, с подвесками в проколотых ушах и насурьмленными веками, дитя, которое еще содрогалось от плотской утехи и закатило в экстазе глаза. Стон прошел по Элладе при виде родов Зевса! Верная Гера склонилась над умирающим мужем, умоляя Зевса обнять как прежде, изо всех сил. Последним усилием воли он обернулся пестрой легкой кукушкой, как бывало в дни их первой любви, и, вылетев из-под титанического камня, он спрятался птицей на груди супруги, и богиня Гера отчаянно прижала кукушку к телу. Обернувшись сугробом на склоне Олимпа… От вида такой любви прослезилась Эллада. Но неумолимая Герса пустила в ход чистую руку и, погрузив ее в снег по локоть, вытащила раненую кукушку и размозжила пестрое тельце о священный камень, в том месте, где пелены оголили угол скалы, размозжила до шлепка и кинула теплые птичьи потроха голодному хорьку в овраге на дне Фокидской долины, и хорек вылез из норы и съел кукушку. Таким был конец Зевса. В руке неистребимой Герсы осталось только холодное яйцо, которое снесла кукушка в ладонь Герсы. Это был весь античный мир — Ойкумена, и его можно было теперь разбить одним пустячным броском на любой первый попавшийся на глаза камень. Герса спрятала яйцо в боевой сумке. А когда тень Зевса не явилась в Аид, ужас охватил и все подземное царство мертвых: выходит, даже покойникам грозит новая смерть! Только тут наконец всем ослепшим богам и людям стало ясно, что Герса подводит черту под бессмертием, что вызов античному миру брошен неземным существом.
