Мужчина медленно отвел руки и посмотрел на нее. Красное, распухшее от слез лицо. Пустой взгляд. Весь его вид выражал отчаяние.
– Шорш, вам придется поехать с нами в участок. Я хочу с вами побеседовать. Вы меня понимаете?
Он всплеснул руками.
– Почему нельзя поговорить здесь?
– Так практичнее.
– Вы же не думаете, что…
– Я ничего не думаю. Просто хочу поговорить с вами в спокойной обстановке. Где другие родственники?
Снова всплеск рук.
– Азад у друга…
– Кто это?
– Мой сын.
– Понятно. Жена?
– Они с Ларой у моей кузины Наушад.
– Лара?
– Моя дочь.
– Сколько ей?
– Четырнадцать.
Что-то мелькнуло в его взгляде, когда он произнес имя дочери.
– Понятно. Вы должны пройти с нами.
Полицейское управление в Кроноберге представляет собой колоссальное здание размером с квартал. Уродливое, серое, оно вмещает в себя немыслимое количество отделений, коридоров и кабинетов. Где-то в глубине здания в комнате для допросов Йенни Линд сидит напротив шестидесятилетнего курда. Мужчина заметно волнуется. Сжимает руки, крутит пальцы. Взгляд его устремлен в пустоту прямо перед собой. Йенни Линд включает диктофон и направляет на Шорша Барзани. В планах у нее обычный короткий допрос, после которого можно будет попросить прокурора выписать ордер на арест. Но разговор затягивается, что Йенни совсем не радует. Зато он ведется без переводчика и адвоката, в чем тоже есть плюсы. Шоршу явно нужно выговориться. Уже целый час он рассказывает о Лене, о семье, о бегстве из Северного Ирака, о прошении политического убежища, о жизни с тех пор. Голова по-прежнему болит. Йенни пытается забыть о своих проблемах и сосредоточиться на словах Шорша. Все это брехня, естественно. Вешает ей лапшу на уши. Конечно, это он выкинул дочь с балкона, как это обычно делают отцы-мусульмане с неугодными дочерьми и сестрами за то, что девушки осмелились ошведиться – забыли про религию, ходят на дискотеки, курят, гуляют с мальчиками… Преступают закон.
Так и тут. Шорш Барзани убил дочь за то, что она нарушала его правила и навлекла позор на семью. Полиция уже видела это раньше. Много раз. Самые известные случаи обсуждались в газетах. Фадиме Сахиндал, двадцатишестилетней курдке родом из Турции, отец долго угрожал, прежде чем застрелить. Ее преступление заключалось не только в том, что она завела роман со шведом, но и в том, что раскрыла всему свету правду о том, как курды обращаются с женщинами.
Пела Атроши, девятнадцатилетняя курдка, была убита во время визита к родственникам в Ирак. Семья сочла, что она их опозорила. Братьев ее отца приговорили к пожизненному заключению, но через несколько лет отец сознался в том, что это сделал он.
Йенни Линд нахмурилась. Она ненавидела термин «убийство чести» и не понимала, почему политики и феминисты от него не отказываются. Для нее слово «честь» несло в себе слишком много позитивного и достойного, чтобы связывать его с «убийством». Лучше бы они называли такие случаи «убийства из-за культурных различий» или «убийства позора». В убийстве нет ничего честного, ничего достойного. Особенно если это убийство родной дочери. Современное европейское общество отвергает подобную мораль. Пусть для этих людей на первом месте религия и уважение, но для нас на первом месте закон.
Йенни Линд поймала себя на том, что мыслит предвзято. А полицейскому нельзя полагаться на субъективные мнения или впечатления, и не важно, что она видела или слышала много раз. Не важно, что мусульмане заставляют своих женщин закрывать лицо и полностью подчиняться мужчинам. Она посмотрела на Шорша, который наконец замолчал. Он много раз повторил, что любил дочь, что для него невыносима мысль, что ее больше нет с ними. Он сделал все, чтобы ей помешать. Йенни слушала вполуха. Она уже приняла решение. Йенни посмотрела на мужчину и спокойно заявила:
– Шорш, вам придется остаться здесь. Вы подозреваетесь в убийстве.
В его глазах отобразились удивление и отчаяние. И что-то, для чего у Йенни не нашлось названия.
Через два часа ей сообщили, что предварительное расследование возглавит Магнус Стольт. Скорчив гримасу, Йенни поехала в Сольню, чтобы найти его в прокурорской. Когда она поздоровалась со Стольтом, тот едва взглянул на нее.
Придурок.
В полиции он пользовался дурной славой. Все были согласны, что фамилия Член ему подошла бы больше, чем его собственная фамилия Стольт[12]. С Магнусом Стольтом озлобленность обрела лицо. Свои предрассудки он лелеял, как редкие растения в теплице. Никто его не любил – ни на работе, ни в зале суда, и оставалось загадкой, как он до сих пор здесь держится, когда есть столько действительно хороших прокуроров.
– Присаживайся.
Стольт начал рыться в папках на столе – наверное, хотел показать, как сильно занят. Взяв две папки сверху, он поднял очки на лоб и посмотрел на Йенни.
– Тенста? – и бросив взгляд на протокол допроса. – Шо… ша Барзани?
Линд кивнула. Стольт криво улыбнулся.
– Утверждает, что невиновен. Они всегда так говорят. Но я подпишу ордер на арест, и можешь продолжать работать над делом.
Он говорил в нос и явно покровительственным тоном. Неудивительно, что людей это бесит.
Стольт поднялся, закрыл дверь в коридор и вернулся на место. Покрутил очки в руках.
– Допроси его еще раз. Но в присутствии адвоката и переводчика, иначе у нас будут проблемы. Что еще ты нашла?
– Криминалисты осматривают квартиру. Мы забрали компьютер девочки. Полицейские опрашивают соседей и ждут возвращения родных, чтобы опросить их тоже.
– Сколько родных?
– Жена, сестра и брат Лени.
Стольт поднял бровь:
– Так мало? Их же обычно там штук семь-восемь живет.
Там.
– Думаю… – Йенни не смогла закончить фразу.
– Что?
Стольт ее раздражал.
– Что он невиновен.
– Почему же?
Она пожала плечами.
– Интуиция.
Очки упали ему на нос. Стольт вернулся к папкам.
– Попроси ее помолчать, пока мы не получим протокол вскрытия и отчет криминалистов.
Йенни Линд вышла.
Тем временем в камере два на два метра Шорш Барзани в кровь разбил кулаки об стену, вопя от боли и отчаяния.
В тот вечер Йенни опять напилась. Медленно обошла дом, их дом.
Здесь должна была цвести их любовь.
Здесь должен был расти их ребенок.
Чем больше она пила, тем сильнее становился ее гнев. В ярости она хватала его одежду из шкафа и швыряла на пол, рвала фотоальбомы, разбивала фотографии в рамках, ломала подарки и сувениры. В одном из ящиков Йенни нашла вибратор, который они когда-то, краснея и стесняясь, купили в магазине для взрослых. С отвращением она выбросила его в помойку, даже не вынув батарейки. Ее стошнило. Она блевала в туалете, а потом снова напилась. И продолжила уничтожать все свидетельства того, что они пять лет жили вместе. Нужно было уничтожить все.
Его. Ребенка. Дом.
И не важно, что будет потом.
На следующее утро ее осенило. Йенни поехала на квартиру в Тенсту. Хозяевам туда доступ запретили, и им пришлось ночевать в другом месте. Где? У друзей? В приюте? Йенни сделала глубокий вдох. Ее ждал целый день допросов. Криминалисты прочесали квартиру, и, собственно говоря, Йенни там было делать нечего. Вряд ли они что-то упустили. Но ей хотелось взглянуть на квартиру еще раз. Прислушаться к интуиции. Попытаться понять. На десять назначен новый допрос Шорша. Он сказал, что ему не нужен адвокат, но его предоставило государство. От переводчика Шорш тоже отказался, но того все равно вызвали.
Магнус Стольт зашел в комнату перед началом допроса. Йенни пила холодную воду – от тошноты. Допрос она начала, как обычно, спокойно. Но с течением времени заметила, как нарастало раздражение прокурора. Он изображал скуку, зевал, вздыхал, барабанил ручкой по столу. Подозреваемый выглядел разбито. Глаза покраснели. Седые волосы стояли торчком. Шорш настаивал на своей невиновности. Он только пытался помешать Лене сброситься с балкона. При этих словах Стольт хмыкнул. Адвокат посмотрел на него с удивлением. Барзани самостоятельно отвечал на все вопросы. Переводчик сидел без дела. Да, разумеется, Шорш занимался воспитанием дочерей. Запрещал им пирсинг и татуировки, учил гордиться своим происхождением и следовать Священной книге. Но он также скрепя сердце позволял им одеваться, как им хотелось, слушать популярную музыку и даже ходить на дискотеку. Однако он воспользовался своим правом решать, за кого им выходить замуж.
