– Ты знаешь, кто такие эти нортеньос и суреньос? – Собственно, в этом и состоял вопрос Штарка. Он мало знал о Мексике, но время от времени читал про зверства наркокартелей, которые управляют там целыми городами. Интересно, наркобароны любят скульптуру? А Церетели, скажем, знает крутых московских бандитов?
– Я слышал про них, – отвечал Контрерас. – Американские банды из мексиканцев. Получают из Мексики кокаин, марихуану, продают в Америке.
– Вы ведь… не знаете, как выйти на них? Мне нужно найти этого Эдуардо Рейеса. Он был с моим партнером, когда его взяли в заложники.
– У меня есть один сосед в Куэрнаваке, – сказал Контрерас задумчиво. – У него моя скульптура стоит на лужайке перед домом, такой как бы солнечный идол. Уважаемый человек… в этой среде, мой сосед. Я могу попробовать навести справки. Эдуардо Рейес, был менеджером магазина… Как его?
– «Вэлли Хоум Импрувмент». В Терлоке, штат Калифорния.
– Хорошо. Но я собирался сегодня в Афины, а только оттуда – домой. Если мой сосед окажется дома, я смогу спросить его дня через два.
– Виктор, прошу тебя, положи бумаги в ячейку, не вози их в Афины! Можно, я куплю тебе билет домой? На сегодня?
– Я не уверен, что смогу тебе помочь. Даже что удастся поговорить с этим парнем.
– Ты не представляешь себе, как я был бы тебе обязан.
Видимо, отчаяние в голосе Ивана прозвучало достаточно убедительно для скульптора.
– Я сам куплю билет, что за глупости, – сказал он. – Позвони мне по этому же телефону завтра вечером. Я попробую что-то выяснить.
Еще раз поблагодарив мексиканца, Иван дал отбой и поплелся обратно на кухню. Он отдавал себе отчет в том, что надеяться на Контрераса – чистое безумие; скульптор согласился помочь просто из какого-то своего причудливого мексиканского альтруизма.
Анечка заваривала зеленый чай, Софья, сложив на груди руки, смотрела в окно, на весеннюю улицу с оживленным движением.
– Соня, я никуда пока не поеду, – сказал Штарк, отлично понимая, что лететь в Америку все равно надо.
– Ура, – откликнулась она кисло, не оборачиваясь.
Анечка разлила чай по кружкам, поставила перед Иваном на стол, перед Софьей на подоконник.
– Не поедешь, – сказала она без вопросительной интонации. Но вопрос подразумевался, и Иван попытался ответить на него.
– Контрерас обещал помочь. Подождем до завтра, хорошо? Соня, я связался с Винником. Он не хочет ничего делать для Тома, говорит, что у него полно своих проблем. В банке могут ввести временную администрацию.
– Он может дать нам охрану, – сказала Софья. – Но ты же не спросил его об этом, правда?
– Нет. Потому что его охрана притащит за собой генерала со всей сворой. – Ивана все сильнее раздражало сопротивление Софьи. Неужели она не видит, что он делает все, что может? – Я не понимаю, чего конкретно ты от меня хочешь.
– Ничего. – И невозмутимо смотрит в окно.
– Не надо ссориться, – мягко сказала Анечка. – Я поеду к генералу. Объясню ему, что ты не будешь больше этим заниматься, а Том ни в чем не виноват и держать его бесполезно.
– Ну что ты чушь несешь, – совсем расстроился Иван. – Тебя даже не пустят к нему. А в худшем случае тоже возьмут, чтобы еще убедительнее угрожать Тому.
Анечка упрямо сжала пухлые губы.
– Если больше никому это не нужно, я сделаю, что смогу.
– Подожди сутки, хорошо? И тогда все решим окончательно. Пожалуйста.
Женщины молчали. На кухню просунулась голова Ирки.
– Все ругаетесь? – спросила она. – Анечка, пойдем по городу погуляем. Я здесь никогда не была. По – моему, их надо оставить одних.
Анечка улыбнулась:
– Да, с ними скучно. Пошли.
Усевшись на табуретку, Иван отхлебнул чаю. Анечка умела заваривать его так, как у него самого никогда бы не вышло.
– Соня, я стараюсь как лучше.
– Я знаю, – откликнулась она, по-прежнему глядя в окно.
Снаружи мимо них тек чужой город.
Штарк подошел, обнял Софью сзади, испытал секундное счастье от того, что она не оттолкнула его, поцеловал ее в шею. Она чуть повернула голову, чтобы ему было удобнее целовать.
– Я знаю, что тебе надо ехать, – шепнула она. – Просто злюсь.
– Прости меня.
– Не извиняйся. Это так дешево. – В ее голосе послышалось прежнее раздражение. – Мы возьмем машину, поедем кататься. В Одессу. Я никогда там не была. Ты можешь мне обещать, что не ввяжешься ни в какую дурацкую стрельбу? Это не твое совсем. Ты не можешь влезть в шкуру Молинари.
– Я знаю. Наверняка можно без стрельбы.
– Ты уже купил билет?
– Нет. Я не могу уехать, поссорившись с тобой.
– Мы не ссорились. Это у меня… Бунт против реальности.
– Спасибо. Не отпускай Анечку от себя, ладно? Она безбашенная, наломает дров. В самом деле поедет искать генерала.
– Не уверена, что она будет меня слушать. Мало ли что у нее на уме. Может еще увязаться за тобой.
– Я тоже об этом подумал.
Они услышали Алин плач. Штарк отпустил жену.
– Ну, иди уже, покупай билет, – сказала она, вставая. – Только, Ваня, не забывай, что ты не один, ладно?
Лос – Анджелес, 1973 годОна догадывалась, почему Хаммер назначил собеседование в «Беверли Хилтоне», а не в вествудском офисе «Оксидентал петролеум». Но не хотела додумывать свою мысль до конца: посмотрим, как пойдет.
– Искусство для меня – не бизнес и не страсть, – объявил Арманд, усадив ее на диван. Сам он не сел, а пустился расхаживать по номеру. Она призналась себе, что так ей легче смириться с его грузной фигурой. Росточка он небольшого, а весит не меньше фунтов двухсот, и к тому же он очень немолод – эти морщины, складки кожи на лице, ему никак не меньше семидесяти. Но – такие стремительные движения, как у крупного хищника!
– Искусство для меня, – продолжал он, – способ… вы можете рассмеяться мне в лицо, и да, я знаю, что это прозвучит высокопарно, – это способ обрести бессмертие. Остаться в вечности. Я хочу собрать такую коллекцию, чтобы имена великих мастеров после моей смерти ассоциировались с моим именем. Ведь я, вы знаете, всерьез занялся коллекционированием совсем недавно, хотя моя галерея существует с конца двадцатых, и я продал, наверное, больше предметов искусства, чем кто-либо в Америке. Я был профаном, меня высмеивали критики. Когда я впервые выставил мою коллекцию в Вашингтоне, один написал: «Никогда еще такие хорошие художники не были представлены такими плохими картинами». – Хаммер усмехнулся и взглянул на нее: оценит ли она его способность смеяться над собой. Но она слушала с неизменной серьезностью, и сама ее поза – сурово сдвинутые колени, безупречно прямая спина – говорила о строгости и сдержанности. – Я нанял экспертов, мне посоветовали избавиться от половины моей коллекции. Один из этих молодчиков заявил мне в лицо, что я понимаю в искусстве не больше, чем Аль Капоне. Но я не уволил его, я следовал всем рекомендациям, и теперь у меня действительно одна из лучших в мире коллекций.
Он замолчал, походил еще по комнате своей звериной походкой. Она старалась не следовать за ним взглядом.
– Но этого мало, – снова обернулся он к ней. – Коллекцию надо развивать; надо, чтобы она получила признание, выставлялась в лучших музеях. Я не могу все делать сам. Мне нужен человек, способный выполнить эти задачи. Поэтому я обратился к вам.
Только сейчас она начала понимать, что никакое это не собеседование, что она единственный кандидат. Но на какую, собственно, должность?
– В тридцатые годы, когда я продавал сокровища… – он осекся, не произнес фамилию, – сокровища русского искусства, у меня работал князь Михаил Гундоров. Вам знакомо это имя?
Она пожала плечами. Вот отец ее, тот разбирался в генеалогии знатных русских родов. Ей – не было надобности. Тот мир ушел, а в нынешнем место ее семьи оказалось еще более неопределенным, чем у большинства других людей. Даже настоящей родины у нее не было, хотя появилась на свет она здесь, в Калифорнии.
– Наш князь Михаил был вроде бы очень древнего рода, – продолжал Хаммер. – Его родители жили в замке в Германии. Но он был, кажется, третий или четвертый сын, и беден, как церковная мышь. Ни на какое наследство он рассчитывать не мог, зато у него имелись связи и титул. И вот он работал у меня… князем. Расхаживал по галерее и просто вел себя, как князь. Иногда, может быть, что-то деликатно советовал покупателям. Но, знаете, его присутствие окупилось сторицей. Он примирил со мной русских эмигрантов. Для них было неприемлемо, чтобы какой-то еврей из Бронкса, – тут он пристально посмотрел на нее: знает ли она вообще, что он еврей? – чтобы какой-то жид торговал их национальными святынями… бывшей собственностью императора… Но когда еврею помогает князь – ничего, это уже почти нормально.
– Вам снова нужен человек, который будет «работать князем»? – впервые заговорила она.
– О нет, нет, нет. Вы меня неправильно поняли. В тридцатые годы у меня было торговое предприятие. Я раздобыл в Москве клейма Фаберже – оригиналы, – которые его фирма ставила на свои творения. Если бы вы знали, на скольких фальшивках теперь есть оттиски этих инструментов! Мне даже смешно вспоминать, что мы вытворяли в то время. Сейчас-то я уже могу признаться, что у меня не было ни гроша за душой. Но я ездил в галерею на «Роллс – Ройсе», да. Нужно было, чтобы меня принимали всерьез. Я заговорил о тех временах, чтобы вы поняли, как изменился я с тех пор, как изменились мои задачи. С вашим блестящим образованием – и с вашей фамилией, конечно, – вы сможете вывести мою коллекцию на совершенно новый уровень. Да, кстати, я хочу, чтобы коллекция выставлялась в России. В Эрмитаже. И, знаете, я думаю, ваше имя способно теперь открывать двери и там. Россия очень изменилась с тех пор, как я побывал в ней впервые в 1921 году. За последний год я был там десять раз, так что я знаю, о чем говорю. Уважение к прошлому, к корням… Сейчас многие в Москве стараются найти у себя дворянские корни. Вы были в России?
