Сама Емельянова никаких подметных писем не получала, но вся ее семья была осчастливлена манифестом. Теперь безопасностью семьи занималось Главное разведывательное управление и сводная группа безопасности из таких структур, о существовании которых обычно узнают после успешных переворотов или по прошествии десятилетий после произошедших событий.
Анна Глебовна и породила в принципе всю эту бесталанную и шумную компанию плясунов и горлопанов. Они прожили сыто и ненатужно последний десяток лет, повидали мир, обросли жирком и вальяжностью. Счастливый котоподобный муж Емельяновой, неплохой, наверное, мужик, по слухам, сломался и уговаривал супругу бежать из страны. Она была непреклонна.
* * *
— Юра, зайди.
Зверев знал, зачем его вызывают наверх. Он давно готовился к этому разговору, ждал его и страшился. Зверев Юрий Иванович являлся сейчас преступником, спасшим с места преступления убийцу, вошедшим в сговор с подпольной организацией, имеющей целью, кажется, изменение общественно-политического строя, и оказал ей немалое содействие. Такие вот образовывались пироги.
— Заходи, Юра. Чаю хочешь?
— Хочу, — просто ответил Зверев.
— С сухариками будешь?
— С горчичными?
— Лучше, Юра! Лучше! Ванильные с изюмом. Не ожидал?
— Не мог предполагать и во сне.
— Тебе с сахаром?
— Нет. Без сахара и покрепче…
Зверев пил чай, рассматривал кабинет начальника, кушал сухарики. Потом отряхнул крошки с рук.
— Ну, рассказывай, Юра. Как личная жизнь? Не женился опять?
— Нет. Зарплата не позволяет.
— Ладно тебе.
— Нет. Я серьезно.
— Ну и я серьезно. А что дамочка твоя, корреспондентка?
— Отследили?
— Юра. Это же секрет полишинеля.
— Я и слова-то такого не знаю.
— Я тебя предостеречь, Юра, хочу. Не пара она тебе.
— Я ее досье смотрел. Ничего предосудительного.
— Я не о том, Юра. Ты человек государственный. Тебе другая нужна. Соратница. Хочешь, приказом назначу?
— Вы зачем вызвали-то?
— Да вот за этим самым. Ты место для свиданий как-то неудачно выбираешь. Аккурат возле туннеля для террористов.
— Совпадение. А кто же нас видел?
— Юра, нашлись люди. Видели. Вот только воркование ваше не услышали. Аппаратура оказалась неисправной. Или помехи какие-то. Шум в эфире. Что скажешь?
— ФСБ?
— Какая тебе, Юра, разница? То «Б» или другое.
— И что теперь?
— Да ничего. Вот только зачем ты торчал возле этой будки в момент преступления? И почему так быстро уехал? И главное дело, с кем?
Зверев смотрел мимо генерала. Окно было плотно занавешено тяжелыми бархатными портьерами бордового цвета. Они чуть колыхались от потока воздуха. Значит, плохо окно заклеено. Поддувает.
— Я вывез Хохрякова.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что сейчас только что сказал?
— Отдаю.
— Так. Во-первых, откуда ты узнал о туннеле? Во-вторых, где сейчас Хохряков?
— О туннеле я узнал из оперативной проработки от Гражины Никодимовны Стручок. Где сейчас Хохряков, сказать не могу. Я его отпустил.
— Юра, может быть, ты сухариков переел?
— Я его отпустил.
— Зачем?
— Чтобы выйти на контакт с преступниками. Таким было условие.
— Так. И что же? Вышел?
— Вышел. Мой человек сейчас у них.
— Что за человек?
— Проходивший по делу об ограблении одного акционерного общества, а также свидетелем по пулковскому убийству.
— Так. Как его?
— Пуляев.
— И что же? Он так и пошел?
— Естественно, не так. Я его готовил на конспиративной квартире. Курс молодого бойца.
— Нет. Пошел-то он зачем? Там же смерть над ним висит и клювом помахивает.
— Я его пообещал сдать фирме, у которой он украл деньги. Они от денег отказались. Черная наличка.
— Так. И где они? Деньги.
— Вещдоки. Где и должны быть. Если парень вернется живым, дадим ему на жизнь и пусть едет.
— Куда?
— В Астрахань.
— А почему туда?
— Он там не был никогда. Посмотреть хочет.
— И дальше что?
— Дальше, если не арестуете, пойду туда, откуда пришел Хохряков.
— А откуда он пришел?
— А вот это я не очень хорошо знаю. Схожу, а там посмотрим.
— Что я отвечу по этому поводу? Я тебя действительно звал, чтобы допросить и арестовать. У тебя с головой-то все в порядке?
— Не все, наверное. По делу проходит колдун. Однажды он заколдовал меня. Я уснул и не видел, как колдун Телепин пришел за своими книгами.
— Какими книгами?
— Волшебными.
Генерал был заслуженным боевым работником. Он знал, что Зверев говорит правду, правду, и одну только правду. Он даже в колдуна поверил. Он не знал только, как ему выпустить Зверева из кабинета. Его ареста и передачи сегодня же следователям Генпрокуратуры требовали из Москвы. Министр сменился после кончины Иоаннова. И более того. Он подозревал, что Зверев в конце концов дело раскрутит. Только вот как быть с лучшей певицей всех времен и народов? Генерал знал отчетливо и наверняка, что ее уничтожат вместе с семьей, и сделают это опять блистательно. Тогда и ему не сидеть в этом кабинете. Оставалось или бежать вместе со Зверевым в сопредельную страну, или застрелиться.
— Что тебе нужно, Юра, для победы?
— Прежде всего выйти отсюда.
— Допустим. А потом?
— Вы уверены, что нас никто не слушал?
— Абсолютно.
— Нет ничего абсолютного.
— Нас никто не слушал, Юра. Я перед твоим приходом делал проверку. «Жучков» нет. Шторы у меня специальные. Экранируют снятие звука со стекла. Что делать-то будем? Передадим все это туда, наверх?
— Они ничего сделать не смогут. Только дров наломают. И дверки закроются. Я тогда не жилец. Я слово дал.
— Что за колдун?
— Настоящий. Не шарлатан.
— Потусторонние силы, что ли?
— Получается, что так.
— И что он?
— От него очень многое зависит. Без него мне туда не войти.
— Так. Что будет с Емельяновой?
— Я попробую их уговорить.
— А для этого я должен тебя отпустить.
— Естественно.
— Вот что. Я тебе времени даю одни сутки.
— Одних мне мало. А потом что?
— А потом арестую.
— А я не дамся.
— Сейчас выйдешь из кабинета. Я официально установлю за тобой наружку. Это нормально. Вроде бы ты после разговора должен задергаться. Допустить ошибку. Вывести нас на твоих подельников.
— А я от наружки уйду.
— Тогда меня снимут.
— И что же делать?
— А вот ты уж постарайся. Будь под колпаком. Да и не одним. Дело сделай. Живым останься. А потом получи звезду на погоны и оклад сверху. Или ты что-нибудь другое предлагаешь?
* * *
Снег, теплый и милосердный, нашел Зверева, опустился к нему, обласкал. Это был не тот снег, преждевременный и зыбкий, что приходил к нему в Литве. Тот был липким и чужим. Снег этого мига просветленного, мига падения ниц, опускался с неба, словно маленький Бог, без колесниц, без соглядатаев и одежд. Снег этот будет падать, знал Зверев, три дня на крыши, сочащиеся холодом, пока в них не зашевелится тайное тепло, ведь все-таки это не листы железа и брусья. Это скорлупа жилищ. Будь благословенна, крыша, и будь ты проклята. Потом снег идти перестанет, немного устав, и тогда те, кто еще может слышать музыку иных сфер, поймут, что посвист ветра в вентиляционных окошках, лязг плохо закрепленной жести и прочая музыка небесных полусфер — это блистательная фуга с листа, которую играют для них сиятельные артисты. И в постылые комнаты, в которых любили и ненавидели, пили и протрезвлялись, из которых выносили на полотенцах гробы и где праздновали свадьбы, на время возвратятся печаль и тепло. И тогда услышавшие эту музыку поймут, что когда-то они были красивыми не в меру, что время то не вернется, да и это-то уже кончается. И тогда услышавшие придут в белые скверы, где вожделенные пальцы черных дерев подняты к небу, и вспомнится, что когда-то, может быть даже не в этой жизни, они уже здесь были и где-то недалеко прячется прошлая и ясная вера вместе с невознесенными душами, пересиленными грехом и гордыней. В этот тронный и робкий миг русского снегопада вокруг бело так, что смотреть на это больно. Снег пал на жилые коробки и уже не сможет взлететь. Он станет мутной и грязной водой. Иначе зачем существует круговорот воды в природе? Самый божественный и светлый закон. Но прежде придет черед дороги в ад канализационных труб и черных туннелей. И только потом очищенные и познавшие в очередной раз истину воды воспарят…
Зверев уже три часа слонялся как бы без цели. Он давно не был на Невском просто так. И теперь, выйдя из метро у Лавры, решил достичь Адмиралтейства, время от времени заходя в маленькие кафе, строго на одной стороне проспекта. Таких остановок получилось уже три. В первый раз он выпил две чашки неплохого кофе недалеко от Суворовского, помедлил, но водку брать не стал, затем все же попросил сто граммов в дорогой забегаловке, недалеко от Литейного, и неожиданно для себя сменил маршрут и свернул направо. Испытывая желание съесть тарелку супа, заглянул в грузинский подвальчик на Белинского и, недовольный собравшейся там публикой, вышел. Уже на самой Моховой, пропутешествовав по ней в обоих направлениях, нашел бар, где заказал пельмени, и, пока они то ли варились, то ли разогревались, выпил еще две стопки, глотнул томатного сока, затем долго ел. Пельмени, слепленные вручную были хороши, и он попросил еще порцию.
