В этот день было рассмотрено еще два иска, касавшихся границ земельных наделов. Один спор закончился полюбовно, решение же по другому было принято проигравшей стороной с некоторой обидой, однако возражать судьям никому и в голову не пришло. Затем какая-то вдова судилась из-за участка земли с родичами покойного мужа и выиграла дело благодаря тому, что на ее стороне выступило никак не меньше семи достойных свидетелей.
Минуло утро, и Кадфаэль, то и дело оглядывавшийся через плечо на дверь, начал опасаться того, что просчитался. Вроде бы все признаки говорили об одном, но что если он истолковал их неверно? Но тогда придется все начинать заново, и в этом случае Эдвину действительно не поздоровится. Надеяться на Хью Берингара можно было лишь до той поры, пока Жильбер Прескот не вернется с празднования Рождества в Виндзоре и не возьмет бразды правления в свои руки.
Раскрасневшаяся счастливая вдова, сердечно поблагодарив судей, направилась к выходу в окружении своих свидетелей, и в этот момент церковная дверь распахнулась. Кадфаэль, как и добрая половина собравшихся, обернулся и увидел, как в церковь заходит многочисленная группа людей с Меуригом во главе. Юноша прошел в открытый придел и остановился там, а за его спиной выстроилось семеро спутников, почтенных старейшин, готовых выступить в его поддержку.
Штаны и туника молодого валлийца были те же, какие Кадфаэль видел на нем прежде. Несомненно, это его лучшее платье: он надел его, собираясь предстать перед общинным судом, так же как надевал, посещая аббатство в Шрусбери. Была у него и другая одежда, но только та, которую он носил на работе. Припомнил монах и матерчатую суму, свисавшую с пояса Меурига на кожаных ремешках. Он уже видел ее в лазарете, где этот парень трудился в поте лица, желая облегчить страдания старика и не ища никакой корысти. Такие сумы стоят немалых денег, и носят их долгие годы. Сомнительно, чтобы у Меурига была еще одна такая же.
Ничем не примечательный внешне – смуглый, крепкий, широкоплечий – этот юноша мог бы быть сыном или братом любого из собравшихся в церкви. Но сейчас он оказался в центре внимания. Меуриг стоял посередине открытого придела, широко расставив ноги и опустив руки. Во всей его позе чувствовалось напряжение – как будто он готов был в любой момент схватиться за оружие, хотя, конечно, никакого оружия, кроме обычного охотничьего ножа, при нем не было и не могло быть в этом месте, почитавшемся вдвойне священным, и как церковь, и как суд.
Меуриг был чисто выбрит, и даже в неярком свете было заметно, как напряжено было его лицо. Глубоко запавшие глаза пылали точно факелы, укрытые в глубоких пещерах, – они казались и трогательно юными, и древними, как у столетнего старца, и безумно алчущими.
– Я прошу достопочтенный суд, – произнес он высоким и ясным голосом, – позволить мне заявить прошение, ибо мое дело не терпит отлагательства.
– Вообще-то мы уже собирались закрыть заседание, – добродушно заметил главный судья, – однако мы здесь для того, чтобы служить закону. Назови свое имя и изложи свою просьбу.
– Мое имя Меуриг, я сын Ангарад, дочери Ифора, сына Моргана, которого все вы знаете. Мать же моя, Ангарад, родила меня от Герваса Бонела, который, пока был жив, владел манором Малийли. Я пришел сюда, ибо хочу предъявить права на этот манор, принадлежащий мне в силу моего рождения, поскольку я сын Герваса Бонела, причем единственный его ребенок. Я привел с собой достойных свидетелей, которые готовы подтвердить, что земля, на которую я претендую, валлийская, а значит, вопрос о наследовании ее должен решаться по валлийским законам. Эти добрые люди согласны засвидетельствовать и то, что я действительно единственный сын усопшего Бонела. И я, согласно исконным установлениям Уэльса, заявляю, что Малийли должен принадлежать мне, ибо по валлийским обычаям сын, если он признан отцом, есть законный сын, независимо от того, были ли венчаны его родители.
Меуриг глубоко вздохнул. Он побледнел от напряжения, и без того резкие черты его лица еще более заострились.
– Выслушает ли меня достопочтенный суд?
Волнение и рокот прокатились по наполнившей храм толпе – так что дрогнули, казалось, сами его деревянные стены. Даже трое судей на скамье удивленно переглянулись, однако сохранили подобающее их сану спокойствие и сдержанность.
– Долг предписывает нам выслушать всякое обращение, – невозмутимо произнес главный судья, – если истец считает его срочным, в какой бы форме оно ни было подано, – в устной или в письменной, с участием законника или нет. Так мы и поступим, но я должен предупредить тебя, что нам, возможно, придется отложить решение, чтобы собрать дополнительные свидетельства. Имей это в виду, и можешь говорить.
– Тогда, достопочтенные судьи, я начну с того, что касается земель Малийли. Здесь со мною четыре уважаемых человека, которых все знают. Они владеют землей, граничащей с этим манором, и девять десятых протяженности границ Малийли приходится на границы с их наделами. Весь манор лежит по валлийскую сторону старой границы. Я сказал, теперь прошу выслушать моих свидетелей.
Первым выступил самый старый из пришедших поддержать Меурига:
– Манор Малийли находится на земле Уэльса, и на моей памяти вопросы, касавшиеся и его границ, и его внутреннего управления, по меньшей мере дважды решались по валлийскому закону, несмотря на то, что манором владел англичанин.
Правда, некоторые дела разбирались в английском суде в соответствии с английским законом, но тем не менее сам Гервас Бонел дважды предпочел обратиться именно в валлийский общинный суд и, таким образом, сам признал, что валлийский закон имеет силу на его земле. Я же считаю, что обычаи Уэльса никогда не теряли силы в здешних краях, – кто бы ни был владельцем этой земли, она все равно относится к округу Кинллайт.
– И я придерживаюсь того же мнения, – подтвердил второй свидетель.
– Вы все так полагаете? – спросил главный судья.
– Да, – единодушно ответили свидетели.
– Есть ли здесь кто-нибудь, кто считает иначе?
Таких не нашлось. Напротив, несколько человек сочли своим долгом выступить в поддержку сказанного. Нашелся даже один свидетель, которому в свое время довелось судиться с Бонелом из-за отбившегося скота, и тяжба разбиралась здесь, в этом самом суде. Более того, один из трех заседавших сегодня судей принимал участие в слушании того дела. И, разумеется, он вспомнил об этом и охотно подтвердил.
– Суд принимает свидетельства соседей, – объявил главный судья, причем все совещание судей по этому вопросу свелось к обмену кивками и взглядами. – Мы признаем бесспорным, что земля, о которой идет речь, находится на территории Уэльса, и стало быть, всякий, кто на нее претендует, имеет право требовать, чтобы его дело было рассмотрено в соответствии с валлийским законом. Продолжай!
– С позволения достопочтенных судей я перейду ко второму существенному вопросу, – промолвил Меуриг, облизав сухие от волнения губы. – Я заявляю, что довожусь Гервасу Бонелу родным сыном, причем единственным сыном, других детей у него не было. Я прошу тех, кто знает меня с рождения, подтвердить это перед лицом досточтимого судьи, и пусть любой, кто также знает правду о моем происхождении, выступит в мою поддержку.
И на сей раз дело не ограничилось заявлениями приглашенных Меуригом свидетелей. Многие из собравшихся в церкви поднимались по очереди, чтобы заверить судей в том, что истец говорит чистую правду, – Меуриг, сын Ангарад, дочери Ифора, сына Моргана, появился на свет в маноре Малийли, где была в услужении его мать, и еще до его рождения все знали, что она беременна от своего господина. Это не было ни для кого секретом, а когда мальчик родился, Бонел оставил его в своем доме и заботился о его пропитании.
– Все это так, – сказал главный судья, – но есть одна сложность. По закону, общего мнения недостаточно для того, чтобы признать кровное родство, ибо люди могут ошибаться. Даже если кто-то взял на себя обязательство заботиться о ребенке, это, само по себе, еще не может служить доказательством. Необходимо предъявить свидетельство того, что отец сам признавал этого ребенка своим сыном. Лишь при наличии такого свидетельства суд может признать за молодым человеком все права, принадлежащие ему в силу рождения, в том числе и право наследовать отцовскую землю.
– Сложности здесь нет, – гордо ответил Меуриг и достал из-за пазухи свиток пергамента. – Взгляните на это. Отдавая меня в обучение ремеслу, Гервас Бонел заключил соглашение, в котором именовал меня своим сыном, и заверил документ своей печатью.
Юноша подошел и вручил свиток судейскому писцу, который развернул пергамент и внимательно изучил его.
– Все так, как он говорит. Это соглашение между Мартином Белкотом, плотником из Шрусбери, и Гервасом Бонелом. Здесь написано, что Бонел отдает молодого человека в обучение ремеслу плотника и резчика. Он прямо называет его "моим сыном" и обязуется выплачивать ему небольшое содержание. Печать в полном порядке. Сомневаться не приходится – отец этого человека признавал его своим сыном.
