Когда были объявлены результаты контрольной, то он был потрясен обнаружив «F» за его работу. Первая «F» в его жизни. Он обратился к Брату Лайну, за что затем себя возненавидел. И Лайн отказал, мороча ему голову всякими ненужными разговорами: «…у меня сейчас дела поважнее», - сказал ему Лайн. «F» осталась. Она была отметкой позора и манипуляции учащимися «Тринити».
- Пожалуйста… - умолял его Брат Лайн. Он словно обращался к суду присяжных. Его голос дрожал.
- Уже поздно о чём-либо просить, - сказал Дэвид, восхищаясь игрой своих слов. «Просьба о помиловании. Вот видишь, Брат Лайн, я не глуп - та «F» была не случайна. Я каламбурю с ножом у твоего горла и вот-вот тебя им убью». - И уже слишком поздно для «А».
«А»… «F»… - полоскал горло Брат Лайн. - к чему все эти «А» и «F»?
Наконец теперь можно было выложить Брату Лайну всё и от души.
- И ещё «С», Брат Лайн, не забудьте - «С». Никогда в своей жизни я ещё не получал «C» до того, как вы поставили «F». А затем была ещё одна «F», потому что я уже не старался. И затем «C» от Брата Арманда по математике, чего никогда не было прежде.
Лайн посмотрел на него недоверчиво:
- И что ты имеешь в виду, говоря об этих оценках? «F» и «С»? - и он захихикал, как идиот, будто проблема решалась быстро и легко, и только было непонятно, причём здесь отметки? И это сильно возмутило Дэвида, и нож ещё сильнее углубился в горло Лайна. И Девид подумал, как сильно ещё нужно нажать на рукоятку ножа, чтобы пошла кровь. И затем он начал говорить, в каждое слово вкладывая злость:
- Да, об отметках и о моей жизни, и ещё о моём будущем. О моей матери и об отце, которым теперь не даёт покоя вопрос, что случилось с их замечательным сыном Дэвидом, который никогда не приносил других отметок кроме «А». Они ничего не говорят. Они слишком добры ко мне, чтобы что-то ещё говорить, но их сердца разбиты. Они смотрят на меня с болью в глазах, потому что они знают, что я приношу домой «F». Я, который не заслуживает такой оценки. Я - отличник, - слова звучали во весь голос, заставляя Лайна ощутить свой грех. Необходимо было дать миру узнать, что произошло. – Я заслуживаю «А». Моя мать плачет по ночам в своей комнате… - он не мог признать правду в её слезах до этого момента. - Потому что я стал…
- Да, да, я теперь вспомнил, - сказал Брат Лайн, его голос подкрадывался и убаюкивал. - Та «F»… конечно… была оплошностью. Я думал, что исправлю её, поставлю тебе оценку, которую ты заслужил. Но у нас в «Тринити» был ужасный период. Болезнь директора школы, насилие во время шоколадной распродажи… и что мне было не понять - так это твою чувствительность к отметкам. Всё можно изменить.
- Здесь не только отметки, Брат Лайн, - Дэвида не увлекали аргументы Лайна. - Вы можете изменить отметку, но это уже слишком поздно. Есть ещё многое другое, что вы уже не измените…
- Что? Скажи мне. Нет ничего необратимого…
Внезапно Дэвид устал, почувствовав, как начала таять энергия в руке, держащей нож, и во всём его теле. Ему больше не хотелось спорить, и он знал, что больше никогда не сможет выразить Брату Лайну или кому-либо ещё всё, что накопилось у него на душе, о жизни, потерявшей смысл и надежду. Он цеплялся только за одно - за голос, звучащий внутри него, пришедший от изломанной музыки фортепиано, голос - дающий ему команду. Команду, которую он не сможет игнорировать или не исполнить, хотя это полнило его тоскою. Тоскою от всего, что могло бы быть дальше и не быть больше вообще. Брат Лайн сказал: «Нет ничего необратимого». А что-то уже не изменить. И даже теперь - то, что он намеревался сделать, держа нож у горла Лайна. Он это сможет сделать, если только найдёт мир.
- Послушай… - сказал Брат Лайн всё ещё неподвижными губами, чтобы не потревожить нож. - Послушай, что там происходит…
Дэвид вслушался, исполняя последнее предсмертное желание Лайна. Звуки Дня Ярмарки с трудом пробивались через закрытые окна, доносясь, словно издалека. Взрывы смеха, голоса. Отчего у Дэвида на душе становилось всё мрачнее и мрачнее.
- Это - «Тринити», Дэвид, - шептал Брат Лайн. - Это не только отметки, не только «F», «A» и «C»… Образование… семья… слышишь голоса… ученики... и их родители … радость…
- К чему бы всё это?
И Дэвид понял, что Брат Лайн морочит ему голову, отвлекает внимание, чтобы в удобный момент вырваться из его объятий. Его голос убаюкивал. Лайн ждал, когда Девид расслабится, рассредоточится, забудет о ноже, который у него в руке. Он уже поймал себя на том, что повернул голову в сторону окна, откуда доносилась смутная палитра звуков. И вдруг внезапно, без предупреждения он почувствовал, как кто-то сильно сжал его запястья. Резкая боль электрическим током разбежалась по его костям. Его ладонь разжалась, и он выронил нож. Чёрная материя укутала его лицо, и Дэвид закрыл глаза. Он бил руками, сам не видел куда. Кто-то подкрался сзади, пока он разговаривал с Братом Лайном. Гнев, безумие и что-то ещё кроме этого овладели им. Он крутился, обеими руками вцепляясь в нападавших, нанося удар за ударом, слыша, как рвётся чья-то одежда, и испытывая во рту тёплый, солёный вкус.
- Берегись…
- Держи его…
Он открыл глаза и увидел перед собой Брата Лайна и Брата Арманда.
Они преследовали его с мантией в руках, пытаясь накрыть его ею, словно он был вырвавшимся на свободу животным.
- Сдавайся, Керони, - вопил Брат Лайн. - Ты не уйдёшь… - голос Брата Арманда был мягче, чем у Лайна, но в нём была воля. - Тебе помочь, Дэвид? Мы сможем тебе помочь…
Но его внутренний голос был сильнее: «Уйди. Оставь это место. Уже слишком поздно выполнять эту команду. Ты всё испортил».
И он себе ответил: «Но я могу сделать что-то ещё - то, что я не испорчу».
Нож валялся на полу, и теперь он был бесполезен.
Он знал, что у него был лишь один выход - за его спиной была дверь.
Он осторожно сделал шаг назад в надежде на то, что у него за спиной нет кого-либо ещё: «Пожалуйста, Боже Милостивый…» - молился он тихо. - «Позволь мне уйти и затем покончить со всем этим…»
Наконец, он оказался у открытой двери.
Он видел, как рука Брата Лайна потянулась на стол к телефону. Вызов полиции был бы для него тем, что для кого-либо другого стало бы гибельным.
Он знал, что наступил момент, когда ему нужно действовать - уходить. И всё же он ждал команду. Он стоял, затаив дыхание. Наконец команда поступила. Он развернулся и побежал.
---***---
Территория «Тринити» выглядела, словно после побоища, а длинные тени деревьев от садящегося солнца походили на синяки. Лужайка и автостоянка опустели. Сотни играющих, пьющих, поглощающих пищу, скачущих, пляшущих и поющих в атмосфере карнавала Дня Ярмарки незаметно растворились. Команда дворников сметала в совки коробки от попкорна, обёртки от хот-догов и другой накопившийся мусор. Лужайка была затоптана и помята, заброшенные киоски и столы со стульями своими очертаниями напоминали скелеты неуклюжих животных в угасающем свете.
Это был обычный День Ярмарки, где гулял и стар и млад, где тратились деньги, и поднималось настроение. Единственным инцидентом, нарушившим веселье, был визит полицейского рейда где-то в полдень. Полицейская машина с сиреной и мигалками ворвалась на территорию школы и остановилась у главного входа резиденции братьев, где офицеров полиции встретил сам Брат Лайн. Они повыскакивали из машины, и часть из них поспешила за Лайном в помещение резиденции. Кучка детей направилась к машине, и тут же поползли слухи. Бомба - говорили одни, что звучало неправдоподобно. Грабёж, шептали другие, которому помешал Брат Лайн, кто-то еще говорил, что грабитель убежал по Майн-Стрит. Фактически все видели, как Брат Лайн, разговаривая с полицейскими, показывал в направлении этой улицы. Когда немного погодя прибыла ещё одна полицейская машина, то первая тут же поспешила по Майн-Стрит. Тем временем, большой круглолицый полицейский с огромным животом и массивной челюстью пробирался через толпу, расталкивая собравшихся. «Всё кончено», - бросил он, и отказался отвечать на какие-либо вопросы.
Спустя несколько минут голос Брата Лайна затрещал по трансляции, перемешиваясь с мелодиями диско.
«У нас в резиденции был небольшой повод для беспокойств, но всё осталось по-прежнему», - объявил он. - «Пожалуйста, продолжайте веселиться. Нет никаких причин для тревоги или волнения в этот прекрасный день».
Снова зазвучала музыка, и вернулась праздничная атмосфера. К этому времени ярмарка уже закончилась, в небе заиграли вечерние краски, и о полицейских рейдах все тут же забыли, говоря о них просто из праздного любопытства, вообще не видя в этом ничего серьезного.
Рею Банистеру хотелось, чтобы этот инцидент был серьезным… достаточно серьезным, чтобы сократить хотя бы на половину всю программу Дня Ярмарки и лучше, если всю её вечернюю часть. Опустив голову, он неохотно брёл к главному зданию школы, словно искал потерянные монеты, хотя ему нужны были не деньги, а повод для отмены вечернего представления. Он честно себе признался, что всё это ему вообще не нужно. Раньше, конечно, его возбуждала возможность выступить на сцене перед всеми учащимися «Тринити», потому что он мечтал о напряжённом внимании и аплодисментах. Но в последние несколько дней подозрительное поведение Оби усложнило ему жизнь. Оби вёл себя словно сумасшедший, который в безумии прилетал к Рею домой, чтобы всего лишь ещё раз отрепетировать свою маленькую роль - роль ассистента фокусника. Его глаза горели, и он слишком много говорил, расхаживая из стороны в сторону, и вдруг внезапно замолкал.
