— Меня били, — прошептала я. — И повар там тоже был.
Мисс Мэддокс глянула на меня, в раздумье пожевала губами — и двинулась в обход спальни, собирая грязную одежду, подбирая с пола игрушки.
— И когда только вы порядку научитесь? — бурчала она. — Мараете, рвете, раскидываете…
— Мисс Мэддокс, да послушайте! — взмолилась я. — Со мной что-то плохое сделали. Так нельзя! — Слезы отчаяния брызнули из глаз. Почему она не слушает? Почему остальные дети молчали?
— Эва Этвуд, горазда ты сказки рассказывать. Фантазерка, каких свет не видывал. В один прекрасный день собаки поживятся твоим длинным языком.
В детский дом пришли люди из муниципалитета. Патрисия сказала «инспекция». Нам было приказано отдраить все сверху донизу, даже те страшные комнаты, в пыли и паутине, которыми никогда не пользовались. Дом был огромный, и добрая половина обычно оставалась для нас под запретом. Бетси, еще слишком маленькая, чтоб помогать, ходила за мной хвостом.
— А что такое спекция? — спросила она.
— Сама не знаю, но мне она не нравится — больно много уборки. — Я возила шваброй с мокрой тряпкой по старым половицам, от дерева шел теплый кисловатый дух. Бетси прыгала по лужицам на полу, а потом топала по сухим доскам, оставляя следы.
Их было шесть человек — пять мужчин и одна женщина, все в темных костюмах. Нас выстроили в столовой и велели петь, а гости пили кофе. Я узнала одного из мужчин — красный нос, коричневые пятна на лбу — и зажмурилась.
— Достойно всяческих похвал, — заявил один из гостей, одобрительно кивнув директору дома мистеру Либи. Мы видели мистера Либи, только когда случалось что-то непредвиденное или когда приезжал кто-нибудь из муниципалитета. — Дело у вас поставлено отменно.
Звон чашек дал понять, что кофе допит. Хлопком в ладоши один из старших воспитателей отослал нас прочь, а гости из муниципалитета как жуки расползлись по всему дому. Три дня они наблюдали за тем, как мы живем, как с нами обходится персонал, рылись в бумагах и бухгалтерских книгах, записывали, чем нас кормят. Это были лучшие мои дни в Роклиффе. Нам давали все самое вкусное, и все были добры, не только Патрисия и мисс Мэддокс. Воспитатели даже играли с нами в разные игры и разрешали смотреть по телевизору что захочется.
И вдобавок приехал папа.
— Где моя птичка Эва? — Он стоял на пороге общей комнаты.
В камине горел огонь, было тепло и уютно, повар испек пирожки. Мы с Бетси сидели на полу и собирали пазл — новенький, со всеми нужными кусочками, нам его дали только из-за инспекции. Я как раз впихивала очередной кусочек, и моя рука закрывала пол-лица на картинке и еще частичку неба.
— Папа? — ахнула я и захлопала глазами: может, я сплю?
В другом конце комнаты сидели двое из муниципалитета. Я встала, не отводя взгляда от папы — вдруг опять исчезнет? Отсиженные ноги покалывало.
— Пап, это правда ты? — Я подошла к нему. Он был все в той же своей старой дубленке.
— Птичка Эва, как же ты выросла! — Он протянул ко мне руки и прижал к груди. Я мечтала об этом целую вечность.
— Я тебя знаешь сколько ждала? — Вцепившись в косматую изнанку папиной дубленки, я подсчитала на пальцах. — Целых пять лет! — Мне ужасно хотелось стукнуть его, но руки стали как ватные. — Ты приехал забрать меня домой?
— Я приехал повидаться с Патрисией, — ответил он, шаря глазами по комнате.
Сердце оборвалось, ухнуло в живот, скатилось под ноги. Я даже плакать не могла.
— Ее здесь нет, пап. У нее сегодня выходной. — Я знала расписание всех воспитателей, чтобы держаться в сторонке, когда злые заступали на дежурство.
— Черт! — ругнулся папа. — А когда будет? Мне нужно ее увидеть. — Он выудил из внутреннего кармана пачку сигарет, зажал одну в губах, и сигарета у него во рту дергалась, пока он говорил. И он все рыскал глазами по всем углам, как будто от этого Патрисия могла вдруг появиться.
Убедившись, что зря потратил время, папа уныло свозил меня в «Макдоналдс». По дороге сообщил, что два года назад они с Патрисией поженились.
— Только она быстро от меня ушла, — добавил он, высыпая в кофе третий пакетик сахара.
Я попросила кока-колу и чизбургер. Мы сидели в зале для курящих, и я все время кашляла.
Я ничего не сказала ни про то, что он женился, ни про то, что мне и словом об этом не обмолвился, ни про то, что даже не взял меня на свадьбу. Он показал мне свадебную фотографию, всю измявшуюся у него в кошельке.
— Правда, она красавица? — сказал он.
Вот, значит, откуда та прическа, подумала я, вспомнив высоко подобранные волосы и завитки на щеках у Патрисии. Лет сто назад она появилась на работе в таком виде, только чуть-чуть растрепанная и очень розовощекая. А еще на фотке был мальчик в очень красивом, наверное дорогом, костюме.
И что хуже? — размышляла я, после того как сказала папе, что Патрисия очень симпатичная и что я очень за него рада, хоть она и бросила его. Что хуже, думала я, стараясь проглотить комок в горле, когда твой отец женится тайком от тебя или когда тебя насилует неизвестно кто?
Ответа я не знала. Собственно, я даже не была уверена, что меня изнасиловали. Кое-что я видела по телевизору и в школе слышала, как шушукаются старшие девочки. Но вот о чем я не догадывалась, так это о том, что все жертвы всегда хотели умереть.
В первый раз Бетси пропала на целый день. Отыскали ее на яблоне, она прилипла к дереву, как котенок, руками и ногами уцепилась за корявую ветку, а лицом уткнулась в ствол. Патрисия послала садовника за лестницей.
— Я хотела яблочко! — взвыла Бетси. — Я и тебе хотела одно принести, — сказала она мне.
Вместо яблочка она получила порку от одного из гадких безымянных воспитателей и раньше положенного, без ужина, была отправлена спать. Я оставила ей кусок своей сосиски и хлеб.
Я присела к Бетси на кровать и вытащила из кармана еду. Сосиска остыла и ощетинилась ворсинками, но Бетси было все равно. Она жевала всухомятку свой ужин и плакала, что хочет домой, хоть и не знает, где он. Помочь я не могла и от этого злилась. А когда я злилась, то скручивала свою злость покрепче и прятала подальше. Если я и себе-то помочь не могу, то как я помогу ей? Мы все здесь просто ждали, когда закончится один день и начнется другой.
Если не считать конфет, тот кусок сосиски, наверное, был последним, что Бетси съела в том году. В следующий раз она пропала как-то вечером, зимой. А утром оказалась в своей кровати и вроде бы выглядела нормально, за завтраком, как обычно, таращилась на свои хлопья, и я не стала ни о чем спрашивать, не стала выведывать секреты, таившиеся на дне молчаливых глаз, когда она зачерпывала ложкой молоко и выливала, зачерпывала и выливала. Что-что, а на это у меня уже соображения хватало. Да и не о чем было говорить. Зачем говорить о тех, кого забирали? Они пропадали, возвращались, жили дальше. А что еще мы могли сделать? Если же не возвращались, то и подавно нечего было говорить — надо было скорей делить их одежду, игрушки и, если повезет, пакетик конфет, оставшийся в шкафчике.
Когда я сказала мисс Мэддокс, что Бетси не ест и на глазах худеет, та лишь молча глянула на меня и снова принялась заполнять какие-то бланки. Иногда — это я усвоила со временем — и мой длинный язык не помогает.
Мне грозит увольнение, а Флис и Дженни — исключение из школы, однако они готовы рискнуть, особенно после моего обещания дать по двадцать фунтов каждой, чтобы держали язык за зубами.
— Даже если мистер Палмер свяжет вас и будет стегать по голым спинам ивовыми прутьями, договорились?
— Что мы, идиотки, что ли! — без тени былой ленцы, решительно отвечает Дженни.
От Флис пахнет дорогими духами, в руках у нее последняя модель iPod.
Девчонки переглядываются, словно я их престарелая мамаша, до того древняя, что они и вообразить себя не могут в таком возрасте. «Да, мам. Хорошо, мам», — а самим лишь бы улизнуть к себе и поскорей проверить е-мейл или послать эсэмэску приятелю.
— Нам лучше прямо сейчас пойти в кабинет информатики, — говорит Дженни. — Скоро урок, и никто особо не удивится, что мы там оказались. А если кто спросит, что вы там делаете, — скажем, что Флис стало плохо и я вас позвала.
— Я классно падаю в обморок, — вставила Флис с улыбкой, за которую ее родители, несомненно, отвалили ортодонту кругленькую сумму.
— Мне и нужно-то всего один раз заглянуть, — обещаю я, — и больше я к вам приставать не буду. — Я бегло улыбаюсь, чтобы они не подумали, будто я с придурью или выслеживаю кого-то в сети. Зачем мне это, им знать не полагается, а с двадцатками, зажатыми в кулаке, они и спрашивать не станут.
В кабинете информатики стоит жара и ровное гудение. На мое счастье, никого нет. Дженни запускает компьютер, а Флис подтаскивает еще два стула, чтоб видеть монитор всем троим, и сочувственно поглядывает на меня.
