Внутри ее как бы зажегся свет. Она светилась, казалось, что она растекается и приобретает новые очертания.
– Ну, слава богу за это. Я, по крайней мере, могу теперь лечь спать с чистой совестью. Я не стою тебя, девочка, дело это пустое. Предупреждаю тебя, у нас нет будущего. Над дверью этой спальни должно быть объявление: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
– Это мы еще посмотрим, – сказала она. – Я принесу тебе рагу. – И пошла к плите.
Позже, лежа на старой бронзовой кровати и обняв ее одной рукой, он наблюдал за отблесками огня на потолке и чувствовал себя более удовлетворенным, в большем согласии с собой, чем на протяжении многих лет.
На столике с ее стороны кровати стояло радио. Она включила его, затем прижалась животом к его бедру и вздохнула с закрытыми глазами:
– Как чудесно было. Можно, мы когда-нибудь еще это повторим?
– Ты дашь парню время перевести дух?
Она улыбнулась и погладила его по животу:
– Бедный старикан. Послушай-ка.
По радио передавали песню:
Когда этот человек умрет...
В один прекрасный день пронесется весть,
Что под лужайкой
Лежит сатана с усиками.
– Я буду рада, когда это произойдет, – сонно сказала Молли.
– Что? – спросил Девлин.
– Сатана с усиками, спящий вечным сном под лужайкой, – Гитлер. Думаю, тогда все кончится, а? – она прижалась к нему теснее. – Что с нами будет, Лайам? Когда кончится война?
– Бог знает.
Он лежал, глядя на огонь. Через некоторое время дыхание ее выровнялось, и она уснула. После того, как кончится война. Какая война? Он был на баррикадах то с одной стороны, то с другой вот уже двенадцать лет. Как ей это рассказать? У них славная маленькая ферма, и им нужен мужчина. Господи, до чего жалко! Он прижал ее к себе, а ветер выл вокруг старого дома тряся окна.
* * *
А в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе Гиммлер все еще сидел за столом, методично изучая десятки донесений, статистических данных, в основном относящихся к экспериментальным подразделениям, которые в захваченных странах Восточной Европы и в России ликвидировали евреев, цыган, душевно и физически неполноценных и всех тех, кто не вписывался в план Великой Европы фюрера.
Раздался вежливый стук в дверь, и вошел Карл Россман. Гиммлер поднял голову:
– Успехи есть?
– Простите, господин рейхсфюрер, он не раскалывается, а мы уже перебрали все. Я начинаю думать, может, он действительно не виновен?
– Этого не может быть, – Гиммлер протянул листок бумаги: – Я получил этот документ сегодня вечером. Подписанное признание сержанта артиллерии, который два года был его вестовым и все эти два года по приказу генерал-майора Карла Штайнера занимался деятельностью, наносящей ущерб безопасности государства.
– Что же теперь, господин рейхсфюрер?
– Мне бы все-таки хотелось иметь подписанное лично генералом Штайнером признание. Оно сделает весь материал гораздо убедительнее. – Гиммлер слегка нахмурился. – Давайте пустим в ход психологию. Помойте его, пришлите к нему эсэсовского доктора, хорошенько кормите. Вы знаете, как это делается. Скажите, что все это было ошибкой, что мы просим прощения, но не можем пока выпустить его, надо еще выяснить несколько моментов.
– А затем?
– После, скажем, десяти дней такой жизни примитесь за него снова. Внезапно. Без предупреждения. Шок сможет помочь нам.
– Сделаю, как вы сказали, господин рейхсфюрер, – сказал Россман.
В четыре часа дня в четверг, 28 октября, Джоанна Грей въехала во двор коттеджа и нашла Девлина в сарае, где он возился с мотоциклом.
– Я пыталась поймать вас всю неделю, – сказала она. – Где вы были?
– В разных местах, – весело ответил он, вытирая старой тряпкой руки, испачканные смазкой, – то тут, то там. Я же говорил вам, что мне нечего делать до встречи с Гарвальдом, вот и осматривал окрестности.
– Об этом я слышала, – угрюмо сказала она. – Катались везде на мотоцикле с Молли Прайор на заднем сиденье. Вас видели в Холте на танцах во вторник вечером.
– Очень стоящее дело, – сказал он. – Крылья победы. И ваш друг Верекер оказался там и произнес страстную речь о том, что бог поможет нам сокрушить проклятых гансов. Мне это показалось иронией, потому что, куда бы я ни пошел в Германии, всюду видел плакаты «С нами бог».
– Я ведь велела вам оставить ее в покое.
– Я пытался, но не получилось. А вообще, что вам нужно? Я занят. У меня что-то барахлит магнето, а мне нужно, чтобы эта штука работала безотказно для поездки в Питерборо сегодня вечером.
– В Мелтам Хауз вошли войска, – сказала она. – Они прибыли во вторник ночью.
Он нахмурился:
– Мелтам Хауз – это то место, где тренируются специальные подразделения?
– Правильно. Милях в восьми по прибрежной дороге от района Стадли.
– Что за войска?
– Американские рейнджеры.[7]
– Понятно. Их пребывание здесь что-либо меняет?
– Не думаю. Обычно они далеко не отходят от базы. Там густой лес, соленое болото и песчаный берег. Просто этот факт надо принять во внимание.
Девлин кивнул:
– Правильно. Сообщите об этом Радлу в следующий сеанс связи, и вы выполните свой долг. А теперь я должен продолжить работу.
Она повернулась, чтобы идти к машине, но заколебалась:
– Мне не нравится этот Гарвальд.
– И мне тоже, но не беспокойтесь, любовь моя. Свои когти он выпустит не сегодня, а завтра.
Она уехала, а он склонился над мотоциклом. Двадцать минут спустя со стороны болота появилась Молли верхом на лошади. К седлу была привязана корзинка. Молли соскользнула на землю и привязала лошадь к кольцу над корытом.
– Я привезла тебе пастуший пирог.
– Твой или мамин?
Молли швырнула в Девлина палку, но он ловко увернулся.
– Ему придется подождать. Сегодня я должен съездить в одно место. Поставь пирог на плиту, я разогрею его, когда вернусь.
– Можно мне с тобой поехать?
– Ни в коем случае. Слишком далеко. И кроме того, это деловая поездка. – Он шлепнул ее. – Чашечка чая, вот о чем я мечтаю, хозяюшка, а то и две, поэтому иди, ставь чайник.
Он снова протянул к ней руку, но Молли схватила корзинку и побежала в дом. Войдя в гостиную, она поставила корзинку на стол. На другой стороне его стоял саквояж, и когда она повернулась, чтобы подойти к плите, то зацепила его. Саквояж упал на пол, раскрылся, и из него высыпались пачки денег и части пистолета «стен». Молли опустилась на колени. Окаменев на мгновение, она похолодела от мысли, что с этого момента все пойдет по-другому. За ее спиной раздались шаги, и Девлин спокойно сказал:
– Пожалуйста, будь хорошей девочкой и положи все на место.
Она подняла голову, побледнев, и яростно спросила:
– Что это? Что это значит?
– Ничего для маленьких девочек, – сказал он.
– А деньги?
Она подняла пачку пятерок. Девлин взял у нее саквояж, запихал обратно деньги и оружие и вставил дно. Затем открыл шкафчик под окном, вынул из него большой конверт и бросил ей.
– Десятый размер. Я не ошибся?
Она открыла конверт, заглянула внутрь, и по липу ее разлилось благоговение:
– Шелковые чулки. Настоящий шелк, две пары. Где, скажи на милость, ты их достал?
– У человека, которого я встретил в пабе в Факенхеме. Если знать, к кому обращаться, достать можно что угодно.
– Черный рынок, – сказала она, – вот чем ты занимаешься, да?
В глазах ее отразилось некоторое облегчение, и он усмехнулся:
– Что-то в этом роде. Теперь, может, ты поторопишься приготовить чай? Мне надо к шести уехать, а с мотоциклом еще придется повозиться.
Она колебалась, сжимая в руках чулки, и подошла ближе.
– Лайам, тут ведь ничего плохого нет?
– А почему должно быть? – Он нежно поцеловал ее, повернулся и вышел, проклиная себя за глупость.
Впервые он по-настоящему увидел, что совершил с этой девушкой. Пройдет чуть больше недели, и весь ее мир перевернется. Неизбежно. И все, что он мог бы сделать, это оставить ее – он вынужден будет сделать это – и нести боль в одиночку.
Вдруг он почувствовал приступ тошноты и яростно ударил по упаковочному ящику.
– А, ты ублюдок, – сказал он, – мерзкий ублюдок, Лайам.
* * *
Рубен Гарвальд открыл глазок в воротах мастерской гаража Фоггарти и посмотрел в него. По растрескавшемуся бетону двора, в котором заброшенно стояли два ржавеющих бензиновых насоса, хлестал дождь. Гарвальд быстро закрыл глазок и вернулся в помещение.
Мастерская эта, когда-то сарай, была удивительно просторной. Деревянная лестница вела на сеновал, один из углов занимала разбитая машина, но еще оставалось вполне достаточно места для грузовика-трехтонки и фургона, в котором Гарвальд с братом приехал из Бирмингема. Бен Гарвальд нетерпеливо ходил взад-вперед, иногда обхватывая себя руками. Несмотря на теплое пальто и шарф, он сильно замерз.
– О господи, ну и дыра, – сказал он. – Не видно еще этого ирландского пидера?
