— Я по-прежнему скучаю по бабушке Джейн.
— Мы тоже, родная.
— А когда грусть пройдет, папочка?
— На это понадобится время.
— Сколько?
— Для каждого по-своему. Ты должна дать своему сердечку время, чтобы оно выделило место для бабушки Джейн.
— А что будет, когда в моем сердечке уже не останется места?
Это невозможно, ответил он ей тогда.
А сейчас он спросил себя, сколько же скорби способно уместиться в сердце и сколько правды оно способно принять, прежде чем разорвется.
Те немногие воспоминания, что остались у Майка о Бикон-Хилл, были смутными и неясными — пьяные ночи, когда он странствовал из бара в бар в обществе Дикого Билла и остальных друзей из их белхэмской банды. Бикон-Хилл славился самыми красивыми женщинами в городе. Майк еще по прежним временам помнил, что Бикон-Хилл всегда считался прибежищем представителей элиты и денежных мешков вкупе с плохими парковками и старинными фонарями уличного освещения. Вообще район Бикон-Хилл казался маленьким, пока вы не решали пройтись по нему, и тогда убеждались, что он являет собой замысловатое переплетение живых изгородей и узких улочек с односторонним движением с мощеными тротуарами, высокими кирпичными многоквартирными домами и особняками, цена любого из которых равнялась стоимости трех-четырех славных коттеджей в Белхэме.
Узкие улочки и плохая парковка остались прежними, как, впрочем, и старинные фонари. Но, поднимаясь по Чарльз-стрит, Майк вдруг испытал странное ощущение, как будто вернулся в детство. Да, на каждом углу светились неоновыми огнями кофейни «Старбакс», и он разглядел вывеску круглосуточного супермаркета, но в остальном Бикон-Хилл, похоже, успешно противостоял вторжению известных торговых марок и брендов, жертвой которого пала деловая часть Белхэма. Хотя он не взялся бы утверждать, что ему неприятна суета на теплых вечерних улицах, люди, снующие по магазинам и спешащие домой, студенты с рюкзаками, пьющие кофе и болтающие по сотовым телефонам, и родители с колясками или ходунками.
Майк свернул налево, на улицу Сэм, нашел нужный дом и поднялся по крутым ступенькам. После того как он ушел из дома Лу, ему нужно было услышать непредвзятое мнение о том, что он собирался делать дальше, и, зная, какова будет реакция Билла, он позвонил Сэм в контору.
Майк нашел имя Сэм на латунной табличке с фамилиями жильцов, нажал на кнопку звонка и через несколько секунд услышал, как зажужжала, открываясь, дверь. Квартира находилась на третьем этаже. Он поднялся по винтовой лестнице и увидел, что Сэм уже ждет его в дверях. На ней были джинсы и черная рубашка с воротником. Из всех женщин, которых он знал, она была единственной, кто мог позволить себе одеться вот так, по-простецки, и при этом выглядеть сексуально и элегантно.
— Ты подстриглась, — сказал он. — И сделала мелирование.
— Это Энтони подбил меня на такой шаг.
— Ты выглядишь потрясающе. — Он не кривил душой.
— Мне надо было изменить внешность. Энтони пытался уговорить меня сделать вместе с ним пирсинг на пупке, но я решила, что этого довольно. Входи.
Ее квартира оказалась просторной и полной солнечного света, с необходимым минимумом мебели и высокими потолками. Левую часть комнаты полностью оккупировала на удивление изысканная кухня. Столик был накрыт на двоих, на нем стояли фарфоровые приборы, хрустальные бокалы и открытая бутылка вина. На кирпичной стене висела плазменная панель телевизора, а слева располагался жилой уголок с кожаными диванами и книжными шкафами красного дерева, плотно заставленными книгами.
— Это… У меня нет слов… — протянул Майк.
Он ожидал, что ее квартира окажется намного меньше. А на таких просторах можно без проблем завести целую семью.
— Спасибо. Один знакомый помог мне с ремонтом. Ужин ждет в духовке.
— Ты приготовила ужин?
— Всего лишь разогрела заказ, доставленный от «Антонио». Это лучший итальянский ресторанчик в городе. Когда ты позвонил и предложил поужинать вместе, я забыла спросить у тебя кое-что. Надеюсь, ты еще любишь куриное филе с пармезаном?
Он был удивлен — и тронут — тем, что она запомнила такие мелочи.
Сэм поинтересовалась:
— Что ты будешь пить?
— Кола будет в самый раз, если она у тебя есть.
Сэм босиком направилась на кухню, открыла холодильник и протянула ему запотевшую баночку ледяной колы.
— Можем сразу садиться за стол, — сказала она, — а можем сначала поговорить. Как скажешь.
— Давай поговорим, если не возражаешь.
Сэм прихватила бокал с вином и пошла к алькову, где стояли два огромных мягких кресла, между которыми приткнулась оттоманка. Большое венецианское окно вы ходило на улицу и овальную лужайку с декоративным забором, которая почему-то показалась ему знакомой.
— Что это за район? — поинтересовался Майк, кивая на окно.
— Это Луисбург-сквер. Если у тебя есть лишние восемь миллионов, могу помочь приобрести здесь домик. Правда, без ремонта.
— Восемь миллионов…
— И не забывай о налоге на недвижимость, который потянет примерно еще на пятьдесят тысяч в год.
Майк поставил колу на маленький приставной столик и, перед тем как сесть в кресло, вынул из заднего кармана конверт. Сэм опустилась в кресло напротив и, вытянув ноги, положила их на оттоманку, так что ступни ее оказались в нескольких дюймах от его коленей. Майк вспомнил, что раньше они часто сидели вот так. Сэм нравилось видеть его лицо, когда они говорили о чем-нибудь серьезном. Иногда она даже клала ноги ему на колени, и Майк растирал ей ступни.
— Я даже не знаю, с чего начать, — помолчав, признался он.
— Начни сначала.
— Если я последую твоему совету, то мы проговорим ночь напролет.
— Что ж, так тому и быть.
И тогда он вспомнил…
Луисбург-сквер. Рождество. Каждый год мать приводила его в Центральный парк Бостона полюбоваться на сверкающую огнями елку, а потом они шли в Бикон-Хилл на прогулку, и гид приглашал их совершить пешую экскурсию, которая неизменно заканчивалась на Луисбург-сквер. Разумеется, особняки и многоквартирные дома были закрыты для всеобщего обозрения, но иногда, если занавески на первом этаже не были задернуты, можно было заглянуть в большие окна и увидеть новогоднюю елку в состоятельных семействах. Была, правда, одна странность — его мать, кажется, больше интересовали люди вокруг, чем рассказ экскурсовода о многомиллионных особняках, в которых некогда жили писательница Луиза Мэй Олкотт и семейство Кеннеди.
Вспомнил он и кое-что еще. На их последнее Рождество мать выглядела особенно рассеянной и не спешила уходить после того, как экскурсия закончилась. Пошел снег, против которого он ничего не имел, но стало холодно, и это маленькому Майку уже решительно не нравилось. В воздухе висела сырость, ледяной ветер забирался под одежду, и ему хотелось уйти отсюда побыстрее. Но мать сказала, что еще рано и что она ждет своего друга. Да, друга. Именно это слово она использовала. Друг. Помнится, Майк еще изрядно удивился, потому что друзей у матери не было, — по крайней мере, она никогда о них не говорила. Впрочем, Майк удивился еще сильнее, когда выяснилось, что ее друг — мужчина.
Был ли он тем самым Жан-Полем? Майк не знал. Он не мог припомнить, как тот человек выглядел или во что он был одет, зато ему вспомнилось, как он пожал мужчине руку и как тот нежно обнял мать за талию и отвел ее на угол, где они стояли и разговаривали, кажется, целую вечность. Время от времени мужчина поглядывал на Майка…
— Ты не обязан изливать мне душу, Салли. Мы можем просто посидеть, отдохнуть и приятно провести вечер.
Майк коснулся конверта, который лежал в кармане.
— Ты поддерживаешь дружеские отношения со своим бывшим мужем?
— Господи, нет, конечно.
— Значит, вы расстались плохо.
— Это еще мягко сказано.
— Ты не против, если я спрошу, как именно вы расстались?
Сэм пригубила вино и сказала:
— Ну, целых три года мы пытались зачать ребенка, а когда естественным путем этого сделать не удалось, решили прибегнуть к искусственному оплодотворению. Пилюли, уколы гормонов — я даже трижды делала ЭКО, экстракорпоральное оплодотворение. Все впустую. Поэтому мы попытались справиться с разочарованием так, как это делают взрослые люди: мы оба стали работать дольше и почти перестали разговаривать. Мы начали отдаляться друг от друга, а потом в один прекрасный день он пришел ко мне и сказал, что несчастлив. Я ответила, что испытываю те же чувства, и мы решили развестись. Матт отчаянно хотел детей и, поскольку я не могла дать их ему, решил, скажем так, поискать счастья в другом месте. Об усыновлении он и слышать не хотел. Я всегда подозревала, что именно поэтому он и изменял мне.
