Уильям Айриш - Вальс в темноту

На побледневшем лице Дюрана, словно от пощечины, выступили багровые пятна, и все же он проглотил эти слова.

— Она ни в чем не виновата. Это просто совпадение. Она просто оказалась на том же пароходе, но она же не одна там была. Да и вы не можете сказать наверняка, что случилось с Джулией Рассел. Этого никто не знает. Просто она исчезла. Может, произошел несчастный случай. Такое бывает. Может, она и по сей день жива. Может, она с кем-то еще познакомилась на пароходе и сбежала с ним. Бонни виновата только в том, что воспользовалась чужим именем. А уж если я ее давным-давно за это простил…

Даунз, который до этого полурасслабленно опирался на кресло, резко вскочил на ноги и повернулся к нему, сверкая глазами.

— Вы, кажется, еще не все знаете, мистер Дюран. Так что имею честь сообщить — вам все равно это рано или поздно станет известно. Это уже не просто исчезновение. Теперь я знаю наверняка, что случилось с Джулией Рассел! Со времени нашей последней встречи кое-что изменилось. — Теперь он стоял, слегка наклонившись вперед, и глаза его сверкали тем фанатизмом, о котором он говорил несколько минут назад. — Десятого числа этого месяца ее тело прибило к скалам мыса Жирардо. Вы побледнели, мистер Дюран, у вас есть на то причины. Ее убили и мертвой бросили в воду. В легких воды не обнаружили. Я представил тело для опознания Берте Рассел. Несмотря на сильные повреждения, она его опознала. Она узнала в нем свою сестру, Джулию Рассел. По трем признакам, несмотря на то, что от лица ничего не осталось. По двум родинкам на внутренней поверхности левого бедра. Которых никто, кроме нее, уже давно не видел. По золотым коронкам на каждом глазном зубе с обеих сторон, то есть на всех четырех. И наконец, по шрамам, оставшимся у нее на боку от граблей, тоже с детства. Грабли были ржавыми, поэтому раны пришлось прижечь каленым железом.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, и на минуту установилась тишина.

Дюран стоял теперь потупив голову и опустив глаза. Может, его безысходный взгляд был обращен на пол, может — на выдвинутый ящик, откуда он извлек ларец с деньгами. Он шумно дышал, грудь его вздымалась и опускалась при каждом вдохе и выдохе, которые давались ему с видимым трудом.

— Полиции об этом известно? — наконец спросил он, не поднимая головы.

— Пока нет, но станет, когда я ее к ним приведу.

— Вы ее никогда к ним не приведете, Даунз. Она никуда не поедет. И вы тоже.

Теперь голова его поднялась. А вместе с ней и пистолет, который он уже держал в руке.

Даунз изменился в лице, на нем по очереди отразились страх, оцепенение, паника — все естественные человеческие реакции. Но он сумел подавить их и снова обрел достоинство.

Он понимал, что речь идет о жизни и смерти, но голос его не дрогнул, и лишь в первое мгновение, отступив на шаг, он твердо стоял на месте. Он не съежился и не сгорбился, а стоял, расправив плечи. Не пытаясь скрыть своего страха, он взял себя в руки, что свидетельствовало о недюжинном присутствии духа.

— Не делайте этого. Не теряйте голову. Вас никто не осудит за то, что вы связались с этой женщиной. Преступление было совершено до того, как вы с ней познакомились. Вы в нем не участвовали. Пока что ваши действия были неразумны, но не преступны. Не надо, Дюран… Остановитесь и подумайте, пока не поздно. Ради себя же самого. Уберите пистолет туда, откуда взяли.

Дюран в первый раз за все время беседы обращался, казалось, не к детективу, а к кому-то другому. К кому — он и сам не знал.

— Уже поздно. Поздно уже было, когда я впервые встретил ее. В день своего рождения я уже опоздал. В день Мироздания уже было поздно!

Он опустил глаза, чтобы не смотреть в лицо Даунзу. Опустил глаза на свой собственный палец, обхвативший спусковой крючок. Он созерцал его с отстраненным любопытством, словно палец принадлежал не ему. Словно ему было интересно узнать, что же он совершит.

— Бонни, — надрывно всхлипнул он, словно умоляя ее отпустить его.

Звук выстрела на мгновение оглушил его, а облачко дыма создало между ними кратковременную завесу. Но оно слишком быстро рассеялось, не скрыв от него нежелательного зрелища.

Он поднял глаза и увидел лицо, которое ему ни в коем случае не хотелось видеть.

Даунз, как ни странно, стоял на ногах.

Его глаза глядели с таким невысказанным, мучительным упреком, что, доведись Дюрану еще раз в жизни увидеть такое, он, наверное, лишился бы рассудка.

Вновь возникшую в комнате тишину нарушило похожее на вздох сожаления приглушенное слово.

— Брат, — прошептал кто-то из них, и позже у Дюрана было странное ощущение, что это сделал он.

Ноги Даунза медленно подкосились, и он с шумом рухнул на пол. Из-за этой задержки падение показалось более стремительным, чем если бы оно произошло сразу. Он лежал мертвый — ошибиться тут было невозможно — с открытыми, чуть подернутыми поволокой глазами, с приоткрытым покрасневшим ртом.

То, что он, Дюран, проделал потом, ему помнилось смутно, словно это он, а не Даунз канул в безвременье, и, даже действуя и видя, что делает, он не вполне это осознавал. Как будто действовали его руки и тело, а не его мозг.

Он помнил, что долго сидел на стуле, на самом краешке стула, где ему было очень неудобно, но подняться он никак не мог. Он понял, что сидел на стуле, только после того, как в конце концов встал на ноги. Все это время он продолжал держать в руке пистолет, похлопывая стволом по колену.

Он подошел к секретеру и положил пистолет на место. Тут он заметил, что на откинутой крышке все еще стоит шкатулка с деньгами, а вокруг валяются не поместившиеся в нее банкноты. Он положил их на место, запер шкатулку на ключ и тоже убрал. После этого запер ящик и положил ключ в карман.

Да, пришла ему в голову смутная мысль, все можно исправить, кроме одного. Теперь уже нельзя вернуться к тому, что было раньше. Эта мысль, словно порыв холодного ураганного ветра, чуть не сбила его с ног, заставив пошатнуться и, дрожа всем телом, опереться о край секретера.

Время исчезло, как будто ему навсегда предстояло остаться здесь наедине с этим мертвецом. С мертвецом, который раньше был человеком, одетым как человек, но теперь уже превратившимся в предмет. Он не чувствовал побуждения немедленно выскочить вон из комнаты; инстинкт подсказывал ему, что здесь, под защитой этих стен, оставаться безопаснее, чем где бы то ни было. Но взгляд его ежеминутно обращался на то, что лежало перед ним на полу, на то, что, помимо воли, приковывало его внимание.

Даунз лежал наискосок на уголке прямоугольного ковра, так что одна сторона высовывалась у него из-за плеча, а ноги, наоборот, не помещались. И всякий раз, когда взгляд Дюрана падал на возвышавшийся на полу горельеф, это грубое нарушение симметрии тоже действовало ему на нервы.

Он, наконец, подошел к трупу и, присев на корточки, прикрыл мертвое лицо краешком ковра, словно толстой шерстяной простыней. Но, не почувствовав, облегчения, переместился — не вставая, на корточках — к ногам трупа и накрыл противоположным углом ковра его ступни и голени. Неприкрытым теперь оставался только торс.

Вдруг, осененный внезапной мыслью, он перевернул тело, а вместе с ним и ковер. А потом еще раз. Теперь оно полностью исчезло, спрятанное в грубом шерстяном коконе. Но все-таки он еще раз скрутил ковер, так что тот превратился в длинный цилиндр. Всего лишь скатанный ковер, ничего поразительного, осуждающего или обвиняющего.

Но он валялся на дороге. Он загораживал проход к двери.

Дюран опустился на четвереньки и покатил сверток через всю комнату к противоположной стене. Он катился неуклюжими, неравномерными рывками, скорее под воздействием своего собственного веса, а не его манипуляций. Ему пришлось остановиться и выпрямиться, чтобы отодвинуть стоявшее на пути кресло.

Затем, вернувшись к свертку, он уже не стал больше касаться его руками. Стоя, он потихоньку принялся подталкивать его ногой в том же направлении, пока, коснувшись плинтуса, не примостился незаметно у стенки.

По дороге из коврика выпала перламутровая пуговичка от воротника и осталась лежать на полу позади него. Он поднял ее и забросил внутрь через одно из отверстий; правда, он уже не знал наверняка, что находилось с той стороны — голова или ноги.

Изнеможенный, он неровными шагами побрел через комнату и, выбрав стену подальше от трупа, поближе к двери, устало опустился рядом с ней на пол, опершись спиной и плечами, и застыл неподвижно в таком положении.

Так она и застала его, когда вернулась.

У него уже не было сил реагировать на ее приход. Он не придал ему никакого значения. Услышав, как хлопнула входная дверь, он повернул ничего не выражавшее лицо в сторону прихожей, которая была ему не видна. Через минуту она заглянула в комнату и, остановившись на пороге, принялась сосредоточенно стягивать перчатки.