Он сел. Осмотрелся вокруг и увидел в полутора метрах от себя "ремингтон". Вытер лезвие "рэндолла" о свои камуфляжные брюки и засунул его в косо нашитый на грудь карман-ножны. Быстро проверил свое снаряжение: два пистолета, фляга. Подобрал "ремингтон", но на то, чтобы искать потерянную во время схватки шляпу, времени уже не оставалось. Облизал губы. Он рассек кожу на макушке, когда боднул северовьетнамца, из ссадины вытекло немного крови, и струйка дотянулась до уголка рта; соленый вкус потряс его. Боб повернулся и посмотрел на убитого.
Почему это оказалось настолько легко? Почему этот человек оказался таким слабым?
Ответ был очевиден: солдату исполнилось от силы лет четырнадцать. Он еще никогда в жизни не брился. Его мертвое лицо было очень грязным, но в общем-то безмятежным. Раскрытые глаза были яркими, но совсем пустыми. Белые зубы. Прыщи на лбу и щеках.
Боб смотрел на окровавленную кучу, которая только что была мальчиком, и на него нахлынуло непреодолимое отвращение. Он согнулся, его затошнило, он срыгнул несколько комьев не успевшего перевариться сухого пайка, перевел дыхание, вытер кровь с рук и повернул обратно на предстоявший ему путь, путь, который вел к вражеской колонне.
"Я война, – думал он, – и это моя работа".
* * * * *
Фук Бо, политический офицер батальона Хуу Ко, был непреклонен. Коренастый низкорослый человек, обучавшийся в русском штабном училище, Фук Бо обладал тупой напористостью партийного аппаратчика; этот человек жил и дышал ради дела партии и был виртуозом диалектики.
– Брат полковник, вы должны двигаться дальше, чего бы это ни стоило. Тратить впустую время означает лишиться нашего драгоценного преимущества. Сколько народу может убить один человек? Ну, допустим, сорок, пусть даже пятьдесят! Это примерно двадцатипроцентные потери, с точки зрения Партии они вполне допустимы. Иногда бывает необходимо жертвовать жизнью бойцов, чтобы выполнить задание.
Хуу Ко задумчиво кивнул. Впереди опять послышался частый огонь, и колонна снова остановилась. Никаких сообщений от фланговых патрулей и от отозванных назад саперов пока что не поступало. А американец продолжал атаковать их точными прицельными выстрелами, безошибочно выбирая командиров.
Как он их узнавал? Кадровые командиры не имели никаких броских знаков различия, наподобие хлыстов для верховой езды, сабель или особых головных уборов. Командиры ничем не отличались от рядовых бойцов и согласно партийной теории, и на практике. И все же этот американец как-то инстинктивно угадывал их и когда стрелял, то выбивал лидеров. Пусть это происходило не каждый раз, но все равно достаточно часто для того, чтобы нанести непоправимый урон.
– Он выбивает наши кадры, брат политический офицер. И что будет, если мы пойдем дальше, а он будет продолжать расстреливать нас на всем протяжении нашего пути? И когда мы доберемся до цели, то останемся без командиров и наша атака закончится неудачей? Что тогда скажет партия? Кто подвергнется тогда самой громкой критике?
– Наши бойцы могут сами выдвигать командиров из своей среды. В этом наша сила. В этом наша мощь.
– Но командиров необходимо обучать, а потеря подготовленных командиров ради самолюбия политического офицера, который хочет обрести славу на том, как его колонна уничтожит американский форт в самом конце уже выигранной войны, может само по себе рассматриваться как поступок, требующий определенных выводов.
– Я все думаю, дорогой брат полковник: не осталось ли в вашей душе следов западного гуманизма, этого отброса упаднического обреченного общества? Вы слишком уж сильно переживаете по поводу таких вещей, как малозначащие отдельные жизни, тогда как ваши мысли должно занимать движение масс, соотношение исторических сил, наши великие цели.
– Я склоняю голову перед тонким и проницательным критическим анализом, который проделал мой брат, – ответил полковник. – Но все равно продолжаю верить в то, что терпение является залогом успеха долгого пути, и в то, что упорство есть добродетель.
– Любезнейший полковник, – сказал политический офицер, побагровев, – я поклялся комиссару, что американский форт будет взят. И поэтому я требую, чтобы приказали двигаться дальше, невзирая на…
Фук Бо внезапно умолк. Трудно говорить, когда у тебя нет нижней челюсти и языка. Он попятился. Из безобразной дыры, возникшей там, где только что был рот, с бульканьем полилась кровь, хлынула яркими струями на грудь. Похоже, что он все еще пытался продолжать говорить, но его аргументы звучали так невнятно, что при всем желании полковник не мог бы понять их и последовать им. А в следующее мгновение глаза Фук Бо потускнели, обретя цвет старых двухфранковых монет. Он умер, стоя на ногах, и уже мертвый упал навзничь, примяв высокую траву, и его падение на мокрую землю сопровождалось всплеском грязной воды.
Люди, окружавшие старшего полковника, поспешно попадали на землю в поисках укрытия, но старший полковник чувствовал, что американец не станет стрелять в него. Он знал, что на этот раз уцелеет. Ему стало ясно, что американец не просто снайпер, но еще и психолог и стремится удалить из массы людей самых важных с виду, кичливых, властных. Политический офицер Фук Бо был вспыльчивым человеком и говорил со своим старшим полковником настойчиво, с оживленной, почти драматической жестикуляцией, говорил громко и злоупотреблял повелительными жестами. Присмотревшись к его поведению, американец решил, что это и был командир, распекавший своевольного подчиненного. Так что полное отсутствие у старшего полковника тщеславия и напыщенности сделало его как бы невидимым в снайперском прицеле.
Прогремел еще один выстрел; в изрядном отдалении от командира вскрикнул и повалился сержант.
Старший полковник отвернулся от невидимого стрелка – единственный человек, стоявший во весь рост среди залегших в траву солдат, – и спокойно, будто рассуждая на отвлеченную тему, сказал своему заместителю:
– Нужно выслать еще один взвод: боюсь, что от первого нашему противнику удалось ускользнуть. И прикажите всем укрыться в траве. Мы вовсе не обязаны погибать из-за излишнего самолюбия хоть партии, хоть какого-то американского охотника за славой. Приказ был немедленно передан. Старший полковник снова повернулся к холмам, откуда американец все еще продолжал охотиться на них.
"Да, мсье, – подумал он на языке своей молодости, почти забытом за минувшие годы, – вы, мсье, tres formidable"*. Потом он вернулся к размышлениям о том, как покончить с этим человеком.
* * * * *
Пуллер последними словами ругал тучи, которые нависали низко над землей, были напитаны влажностью, густы и казались темнее, чем кровь на полу палатки, куда складывали раненых, а тучи ответили на его гнев новым ливнем струи которого, падая в жидкую грязь, словно пули, вздымали жидкие фонтанчики.
Никаких самолетов.
Нет, сегодня они не прилетят, только не сегодня, когда это небесное дерьмо прямо-таки придавило землю. Он окинул взглядом свою погибающую империю из грязи, неряшливых блиндажей, развалившихся хижин командиров и разбитых нужников, вокруг которых все было засыпано разбросанным взрывами содержимым выгребных ям. Над тем местом, где находился взорванный вчера склад боеприпасов, все еще курился легкий дымок. Вьетнамцы и американские солдаты сидели за валами или, низко пригибаясь, перебегали с места на место, с великой опасностью для жизни выглядывали из-за заграждений и стреляли из винтовок. Грязь воняла буйволиным навозом, кровью, но все это забивал резкий острый запах пороха.
Неподалеку взорвалась мина, и майор поспешил укрыться за парапетом. Тут же раздались крики:
– Врача, черт возьми, врача!
Но ни врача, ни хотя бы санитара не было. Джек Димс, бывший с майором с шестьдесят пятого года и хорошо владевший как приемами оказания первой помощи, так и подрывными работами – на самом деле очень хороший профессиональный солдат, – вчера был убит пулей, попавшей в грудь. Истекая кровью, он громко призывал своих детей.
Пуллер содрогнулся.
Взорвалась еще одна мина. Слава богу, у вьетконговцев были только 60-миллиметровые минометы, которые швыряли в "Аризону" мины размером не больше ручной гранаты; такие мины могли убить человека только при столь редкой удаче, как прямое попадание, или если бедняга во время разрыва оказывался под открытым небом и принимал на себя смертоносный град осколков. А вот когда заявится старший полковник Хуу Ко со своими гадкими мальчишками… У него будет с собой целый взвод минометов "чи-ком-53" с трубой аж в 82 миллиметра, а это совсем другое дело. Если они решат не кидаться с ходу в атаку, то могут своими камушками разнести "Аризону" на мелкие кусочки, а потом без помех войти и добить раненых. Да, так оно и будет, а потом они бесследно скроются в холмах. Так можно было бы переместить на другое место всю линию фронта. Получился бы очень изящный план, особенно сейчас, когда американские силы тают прямо-таки на глазах, но у армии ДРВ не хватает уверенности в себе, зато искушение слишком велико, чтобы от него отказаться, и потому они, впервые с шестьдесят восьмого года, все же отказались от своей обычной оборонительной стратегии.
