— Возможно. Лучше спросите об этом в полиции.
— Обязательно спрошу.
— Поймите, мистер Кауэрт, прокурорам совсем не улыбается выглядеть дураками на новом суде. Лица, занимающие выборные должности, терпеть не могут, когда их публично унижают. Полагаю, сейчас они предпочитают тянуть время, чтобы люди потихоньку обо всем позабыли. А потом они соберутся где-нибудь за кулисами, втихомолку посовещаются и снимут с Фергюсона все обвинения. При этом козлом отпущения окажется судья Тренч, объявивший недействительным признание Фергюсона. А он скажет, что во всем виновато государственное обвинение. При этом хуже всего придется этим двоим тупым полицейским. Вот и все, все так и закончится. А что тут удивительного? Разве вам неизвестны случаи, когда расследования уголовных преступлений ничем не заканчивались?
— Да, конечно… Но вот так — сначала сидел в камере смертников, а потом взял и поехал учиться в Нью-Джерси…
— Именно так. Бывает и такое, хотя, конечно, нечасто. Однако лично для меня в этом нет ничего нового или невероятного.
— Значит, после трехлетнего перерыва Фергюсон вернулся к нормальной жизни?
— Совершенно верно. К тихой и нормальной жизни. И все будет нормально, кроме одного…
— Кроме чего?
— Кроме того, что убийца Джоанны Шрайвер так и не найден.
Кауэрт позвонил Тэнни Брауну:
— Фергюсон вернулся в Нью-Джерси! Вы это знали?
— Это ни для кого не секрет. Об этом писали в местной газете. Там было сказано, что он хочет окончить учебу. А еще Фергюсон заявил корреспонденту этой газеты, что в Пачуле ему не найти работы, потому что все на него косятся. Но я не знаю, действительно ли Фергюсон искал работу в Пачуле. Как бы то ни было, он уехал. Наверное, он решил унести отсюда ноги, пока с ним тут не расправились.
— Ему кто-нибудь угрожал?
— Про угрозы не знаю, но многие были недовольны тем, что его выпустили. Но были и такие, которые против этого не возражали. Мнения разделились. А большинство местных жителей, наверное, просто пришли в замешательство.
— А кто был недоволен?
— Например, я, — немного помолчав, ответил Тэнни Браун. — Разве этого недостаточно?
— И что теперь произойдет?
— А что, по-вашему, должно произойти?
Кауэрт не нашелся что на это ответить.
Он не написал статью, которую задумал. Вместо этого он вернулся в редакцию и погрузился в работу, освещая предстоящие местные выборы. Часами репортер брал интервью у кандидатов, изучал их предвыборные программы и спорил с коллегами о том, какую позицию по всем этим вопросам должна занять их газета. Споры были увлекательными, и тонкости местной политики в Южной Флориде, такие как вопрос об объявлении английского государственным языком в ряде округов штата, проблемы восстановления демократии на Кубе, а также контроль над оборотом огнестрельного оружия, отвлекали Кауэрта от досужих мыслей. После выборов он написал ряд статей по вопросу экономии пресной воды на островах архипелага Флорида-Кис. Для этого Кауэрту пришлось изучать бюджет и насущные проблемы экологии, его стол был завален бумагами со схемами и таблицами. Но, погружаясь в изучение безликих и бесстрастных цифр, Кауэрт даже испытывал определенное облегчение.
В начале декабря состоялся суд под председательством судьи Тренча — и с Роберта Эрла Фергюсона было снято обвинение в умышленном убийстве. Немногочисленным журналистам, прибывшим на это заседание, сообщили, что без добровольного признания Фергюсона в распоряжении прокурора осталось слишком мало улик. При этом и прокурор, и защита очень много рассуждали о том, что установленные правила гораздо важнее частных обстоятельств того или иного конкретного дела.
Тэнни Браун и Брюс Уилкокс на этом заседании отсутствовали. Когда Кауэрт заехал к ним в полицию, Браун заявил журналисту, что ему сейчас не до Фергюсона, а Уилкокс воскликнул: «Да я же к нему практически не притронулся! Да если бы я его действительно ударил, он был бы весь в синяках и без зубов! Да я бы оторвал ему его поганую голову!»
Вечерело. Кауэрт проехал мимо школы, в которой училась Джоанна Шрайвер, мимо ивы, у которой она села в машину убийцы. Притормозив на перекрестке, Кауэрт несколько мгновений всматривался в дорогу, по которой убийца увез девочку на болото, а потом повернул к дому Шрайверов. На лужайке Джордж Шрайвер подстригал живую изгородь, его рубашка была насквозь мокрой от пота. Увидев журналиста, он выключил триммер и с трудом перевел дух, глядя на Кауэрта, вытаскивающего блокнот и авторучку.
— Мы всё знаем, — негромко проговорил Джордж Шрайвер. — Нам звонил Тэнни Браун. Значит, теперь это официально… К этому дело и шло, но все равно мы были к этому не готовы. Впрочем, Тэнни говорил, что обвинения против Фергюсона держатся на волоске. Вот этот волосок и оборвался, точнее, вы его оборвали.
Кауэрту было не по себе рядом с этим огромным потным мужчиной с красным лицом, но он решился и задал свой первый вопрос:
— Вы по-прежнему считаете, что это Фергюсон убил вашу дочь? А как же Салливан? Он же написал вам письмо.
— Я больше ничего не понимаю. Мы с женой больше ничего не понимаем. И по-моему, все остальные понимают в этом не больше нас. Но в глубине души я по-прежнему считаю, что нашу дочь убил Фергюсон. Не могу забыть, как он вел себя на суде.
В дверях показалась миссис Шрайвер со стаканом холодной воды. Кауэрт заметил в ее глазах смесь любопытства и ужаса.
— Я не понимаю одного, — пробормотала она, протянув воду мужу, — зачем нас заставили вновь через все это пройти! Сначала вы, потом журналисты из других газет и с телевидения. Такое впечатление, словно нашу дочь убили по второму разу, а потом еще раз и еще. Дошло до того, что я боялась включать телевизор, чтобы не увидеть ее фотографию. Дело не в том, что нам не давали ее забыть, — мы сами не хотим ее забывать. Но все это было как-то не так. Все говорили только о том, что сказал этот Фергюсон, и что сказал этот Салливан, и что они сделали, и все такое. Как будто самое важное — они, а не то, что наша дочь убита. Это было очень неприятно, мистер Кауэрт, это очень больно. — По ее щекам текли слезы, но она плакала беззвучно.
Джордж Шрайвер сделал большой глоток воды:
— Я не хочу вас ни в чем обвинять, мистер Кауэрт, хотя, не скрою, вы причинили нам большую боль… Но, наверное, это потому, что все это с самого начала пошло не так, как надо. Конечно, вы в этом не виноваты, совсем не виноваты. Все и без вас висело на волоске, и этот волосок порвался.
Джордж Шрайвер взял жену за руку, и, оставив Мэтью Кауэрта рядом с брошенным триммером, они удалились в свой темный опустевший дом.
Позвонив Фергюсону, журналист поразился радостному голосу бывшего заключенного. Казалось, тот стоит рядом с Кауэртом, а не разговаривает с ним по телефону.
— Огромное вам спасибо, мистер Кауэрт! Если бы не вы, не знаю, что со мной стало бы.
— Наверное, рано или поздно все кончилось бы хорошо.
— Нет, я знаю, что это случилось только благодаря вам. Если бы не вы, я по-прежнему сидел бы в камере смертников.
— Что вы собираетесь теперь делать?
— О, у меня грандиозные планы, мистер Кауэрт! Я хочу многого добиться в жизни. Прежде всего я окончу учебу. Потом я буду делать карьеру! — заявил Фергюсон и добавил: — У меня такое чувство, что теперь я могу делать все, что мне заблагорассудится.
Слова Фергюсона почему-то поразили Кауэрта, но он отогнал сомнения и спросил:
— Как ваша учеба?
— Теперь, когда жизнь меня многому научила, — усмехнулся Фергюсон, — я знаю гораздо больше, чем раньше. Я все как-то по-другому воспринимаю. Наверное, я не зря сидел в тюрьме.
— Вы собираетесь жить в Ньюарке?
— Точно не знаю. Я и забыл, что тут бывает так холодно. Наверное, лучше поеду на юг.
— В Пачулу?
— Вряд ли, — немного поколебавшись, ответил Фергюсон. — Когда я вышел из камеры смертников, мне в Пачуле не очень обрадовались. Люди странно смотрели на меня на улице. Я слышал шепот за спиной, на меня часто показывали пальцем. Стоило мне зайти в какой-нибудь магазин, как к нему тут же подкатывала полицейская машина. Такое впечатление, словно в Пачуле все ждали, что я вот-вот кого-нибудь убью. Когда по воскресеньям мы с бабушкой заходили в церковь, на нас оборачивались все прихожане. Я начал искать работу, но мне везде говорили, что уже кого-то нашли. Так вели себя со мной все — и белые, и черные, как будто я был прокаженным, которого они вынуждены терпеть в своей среде. Мне это очень не понравилось, но что я мог с этим поделать?.. Однако во Флориде есть не только Пачула. На днях мне позвонили из церкви в Окале и попросили приехать к ним, чтобы рассказать прихожанам о том, что я пережил. Мне уже не раз звонили с такими просьбами. Выходит, меня не везде считают бешеной собакой, — может, так думают только в Пачуле? Боюсь, они не изменят своего мнения обо мне, пока жив Тэнни Браун.
