— Ну мы-то не туристы, — выпалил Джексон. — Профессор Рид вон — из Оксфордского университета.
Сорсель рассмеялся:
— Я был в Оксфорде. В молодости я посетил все столицы учености. Париж, Берлин, Оксфорд. Я сидел у ног самых великих из ученых мужей и расспрашивал их о Троянской войне. Они смеялись надо мной. Даже когда Шлиман доказал, что Гомер был прав, они не могли с этим согласиться. Они распространяли о нем ложь — что он приправлял свои находки безделушками, купленными на афинских рынках, что его отчеты о раскопках были придуманы, что он сам не мог различить культурные слои в своих находках. Клевета! Когда он поехал в Трою, они говорили, что он ничего не найдет. Когда он нашел, да не один, а с полдесятка городов, они заявили, что ни один не подходит для того, чтобы называться Троей, — одни слишком ранние, другие слишком поздние, или в слоях не прослеживается никаких признаков военных действий. Они высмеивали его, потому что их слабого воображения не хватало на то, чтобы ему поверить. И эти люди решили, что я — еще один Шлиман, богатый мальчик, который хочет потратить свои деньги на то, чтобы строить воображаемые замки. Для них не было времени героев. Они — маленькие люди с ограниченным умом, который не может понять настоящего масштаба героев. Их мнение для меня мало что значило. И я решил, что, насколько смогу себе позволить, стану собирать памятники эпохи героев и с почестями хранить их славу. К тому же Белый остров не спрятан, как не были спрятаны ни Троя, ни Микены. Если люди потеряли его, так только потому, что в него не верили. Вы же знаете историю Кассандры, троянской пророчицы, чьим уделом было говорить правду, но ей никогда не верили? Это она — настоящая героиня истории, а вовсе не Елена, Ахилл или Одиссей. В течение трех тысяч лет правда истории Трои была известна каждому поколению, и каждое поколение, по слабости ума, отказывалось в нее поверить.
— Но все источники друг другу противоречат, — наконец вставила слово Марина. — В зависимости от того, кому веришь — Плинию, Павсанию, Ликофрону, Страбону или Арриану, — остров может быть в устье Дуная или Днепра или вообще где-то в открытом море.
Сорсель одобрительно кивнул. В его взгляде проскользнуло нечто почти родительское, словно отец восхищался старательной дочерью, но в то же время было там и что-то ненасытное, жадное, будто он вышел на охоту. Он встал, пересек кабинет и подошел к стене. Снял с одной из полок тонкий коричневый томик и положил его на низкий стол посередине комнаты. Раскрыв книгу, на развороте страниц которой помещалась карта, он разгладил корешок. Гости подались вперед, чтобы лучше видеть.
— Черное море. — На толстой кремовой бумаге море выглядело как какой-то орган тела, опутанный, словно венами, реками, притоками и проливами. — Вот, — Сорсель указал в северо-западный угол, — здесь устье Дуная, а здесь самый северный объект — Днепр. Между ними, посередине, — Днестр. Между каждым из них — сотня километров. Alors…[43]
Из жестяной коробки он вынул деревянный циркуль и вручил его Марине.
— Мадемуазель, покажите нам расстояние в пять сотен стадий от устья Днестра.
Марина развела ножки циркуля в соответствии с масштабом карты, потом поставила одну иглу на узкий залив и повернула. Круг, который она описала, коснулся и устья Днепра, и устья Дуная.
— Не понимаю, куда это может нас привести, — произнес Рид.
Сорсель не стал ему отвечать.
— Плиний — hareng saur, как вы говорите, — «копченая селедка», сбивает со следа. Здесь, — он постучал серебряным карандашиком по устью Днепра, — находилась греческая колония Ольвия. Она была основана в шестом веке до Рождества Христова переселенцами из Милета, которые приехали покупать у скифов меха и драгоценные камни. Ахилл был местным героем — святым покровителем, понимаете? На маленьком острове, в том месте, где река впадает в море, они построили в его честь храм. Но сделали они это потому, что знали историю о Белом острове, потому, что имя Ахилла уже было связано с этими местами. Много веков спустя писатели и географы вспомнили истории о Белом острове, вспомнили, что на острове возле Ольвии был храм, и решили, что это одно и то же.
— Значит, если он не там, то в дельте Дуная.
— C'est possible.[44] В это верили Павсаний и Ликофрон, а в месте впадения Дуная в море расположено очень много островов. Но Павсаний никогда не бывал на Черном море. Он повторил то, что вычитал в старом источнике. И неправильно перевел при этом. Правильно было бы читать не в дельте Дуная, а напротив.
Марина пальчиком провела по нарисованной карандашом дуге — от дельты Дуная через открытое море обратно к северному берегу. Палец скользил по карте и на самой дальней точке дуги на миг замер. У кончика ногтя на бумаге виднелось темное пятнышко, почти перечеркнутое карандашной линией. Это могла быть чернильная клякса или мушиный след, но Марина, вглядевшись, увидела…
— Это остров. — Она поморгала, чтобы снять напряжение с глаз. — Какой?
— По-турецки он называется Илонда. — Сорсель улыбнулся, увидев, что они не понимают. — По-гречески — Офидонис.
— Змеиный остров, — почти одновременно произнесли Марина и Грант.
Сорсель кивнул.
— Вам известно символическое значение змеи. Она вползает в темные норы в земле, в самые дальние глубины, куда не может проникнуть ни один человек. Она имеет власть над смертью, но и над жизнью тоже.
— Над жизнью? — с сомнением переспросил Грант.
В углу страницы Сорсель изобразил вертикальную волнистую линию и разделил ее надвое прямой.
— Вам известна эмблема фармацевтов? Змея, обвившаяся вокруг жезла. Это древний греческий знак, жезл Асклепия. Змея — один из самых ранних символов первобытной жизни, без пола, без возраста, она способна обновляться, сбрасывая старую кожу. Змеи также ассоциировались с даром пророчества. Пророчице Кассандре, когда родители оставляли ее одну, змеи лизали глаза и уши, и она получила свой дар. Жрицей Аполлона в Дельфах была Пифия, змея-питон в женском обличье; она входила в транс, чтобы объявить пророчество.
— Как минойская женщина-змея, — вставил Грант.
Женский образ со змеями, обвившимися вокруг грудей и бедер, преследовал его неотступно.
Сорсель иронически поднял бровь, словно учитель, которого удивил ученик с последней парты:
— Très bien.[45] По версии Арриана, в храме Ахилла на Белом острове был оракул. Так где же ставить храм в честь неумирающего героя, где быть входу в мир мертвых, как не на Змеином острове?
— Так это же в чертовом СССР![46] — взорвался Джексон. Он ткнул пальцем в книгу. — Вы что, хотите сказать, что эта штука и так все время была у Советов?
За окнами, в долине, сверкнула раздвоенная молния, и капли дождя застучали по стеклам, словно пули. Все заполнил шум воды, бегущей по крышам, канавам и просто по склону горы.
— А там кто-нибудь бывал? — более спокойно, чем Джексон, спросил Мьюр.
Сорсель взмахнул мундштуком, словно жезлом.
— В тысяча восемьсот двадцать третьем году там высаживался офицер русского Черноморского флота капитан-лейтенант Крицкий. Свой отчет он отправил одному из академиков Императорской академии наук и изящных искусств.[47]
Все пятеро напряглись и подались вперед на своих стульях. Огонь трещал и плевался искрами, которые подпрыгивали и улетали в дымоход.
— Нашел он что-нибудь?
— Он нашел, что остров заслуживает свое название. — Сорсель закурил новую сигарету и вставил ее в мундштук. — Там было полным-полно змей. Также там было много птиц. Он не мог сделать и двух шагов без того, чтобы не наступить на них. Вы читали Арриана? — спросил он, внезапно поворачиваясь к Марине.
Она медленно кивнула:
— Он утверждал, что на Белом острове много птиц. Каждое утро они спускаются к берегу и обмакивают свои крылья в море, а потом взлетают и разбрызгивают воду над храмом. После чего приземляются и подметают крыльями двор храма.
Джексон поерзал на стуле:
— Может, пропустим сказки? У нас нет времени, особенно если дядюшка Джо хранит эту вещь у себя на заднем дворе. Этот Крицкий, или как его там, нашел что-нибудь важное?
Сорсель смерил его тем взглядом, которым только француз может смотреть на американца. И произнес, намеренно поворачиваясь к остальным:
— Он обнаружил античный храм.
Слов ни у кого не нашлось. Гости смотрели на Сорселя, оцепенев от надежды, жадности, от страха услышать его следующие слова.
— А еще что-нибудь? Что-нибудь… ну, ценное?
Сорсель, прищурившись, окинул Джексона недобрым шершавым взглядом:
— Странный вопрос. Интересно, мистер Джексон… Я отвечал на ваши докучливые вопросы как мог, я впустил вас в свой дом, хотя вы принесли мне опасность, но теперь мне бы хотелось знать — отчего вы так интересуетесь Белым островом? Вы археолог? Что привело в наше опасное время пятерых разных и, простите, странных людей к моему порогу? Вы сами-то мне все рассказали? Мне так не кажется. — Он оглядел комнату: Мьюр сидел с вызывающим видом, Джексон был просто раздосадован, Рид смотрел на свои туфли. Никто не поднял на него глаза.
