– Я смотрю, у тебя в крови любовь к горам.
– В Техасе или в Канзасе я бы просто умер. Даже прекрасный вид на море меня удручает. Должно быть, я унаследовал гены Сумасшедшего Гарри.
– А на меня такое мрачное небо и промозглый холод действуют отвратительно. Сразу вспоминается Англия. Ужасный, непредсказуемый климат. Я здесь всего лишь год, но уже привыкла каждое утро видеть солнце, знаю, что оно будет светить весь день, знаю, в чем мне выйти на улицу. У нас дома за одно утро, а то и за час, сменяются четыре времени года. Меня это ужасно раздражало.
– Несмотря на такое вступление, тебе бы очень понравилось в долине.
Что-то в его голосе заставило Карен внимательно взглянуть на него.
– Я уверена, что понравилось бы, – сказала она.
– Возможно, когда все это закончится, мы сможем по-другому взглянуть на нее, по крайней мере попытаемся. А в перспективе – я продам свой дом. Мне хотелось бы, чтобы ты помогла мне подобрать новый. Очень хотелось бы.
– Мне тоже.
Часы на приборной панели были отчетливо видны, но Карен, нервничая, взглянула на ручные. Было без десяти девять.
Она вздохнула.
– Как ты думаешь, должен же он позвонить? А вдруг это розыгрыш? Нет, не может быть. Больше звонков в редакцию не было.
– Что ж, разумно.
– А все же мне не верится, что он позвонит, а если позвонит, думаю, ничего путного из этого не выйдет. Здесь какой-то подвох.
– Какой?
Карен улыбнулась:
– Не знаю. Может быть любой.
Дотянувшись до заднего сиденья, она взяла свою сумку, переложила ее себе на колени, вынула магнитофон, протерла микрофон и вставила его в телефонную трубку.
– Ну, парень, я готова. Давай нам свою информацию.
Светящаяся стрелка часов на приборной панели показывала без восьми девять. Карен и Драммонд напряженно ждали звонка. Карен с шумом втянула через соломинку остатки кока-колы из банки и засмеялась:
– Сразу вспоминается детство. Так и слышу голос мамы: "Это неприличный звук, Карен. Если придется пить из банки, оставляй каплю на дне".
Драммонд улыбнулся:
– Твоя мама тоже так говорила? Как будто у нас с тобой была одна мать.
– Но чувства у тебя ко мне вовсе не братские.
В наступившей тишине слышалось мерное тиканье часов.
Они следили, как минутная стрелка подходит к пяти. Карен прошептала:
– Он не позвонит. Он умер десять минут назад от нервного напряжения. Они схватили его. Он катается где-нибудь по полу и хохочет.
– Nil desperandum[11].
– Ты учил латынь?
– Учил и забросил.
– Я тоже учила. Я была прилежной ученицей. Non nobis solum sed toti nundo nati. Мой школьный девиз, один из многих.
– И ты веришь в это?
– Во что?
– В то, что он означает?
– А что он означает?
– "Не только нам одним, но и всему миру".
– Очень интересно. Продолжай, Драммонд.
Зазвонил телефон.
– О мой Бог... спокойно... спокойно... Теперь я спокойна. Я спокойна... да запускай же этот чертов магнитофон, Биил... давай же, возьми трубку. – Руки у нее так дрожали, что она чуть не выронила трубку. – Алло!
– Миз Карен Биил?
– Слушаю. – Она обернулась к Драммонду: – Это он.
– Миз Биил, у меня есть сведения, которые вы ждете. Но я хочу кое-что взамен.
– Взамен? Что вы имеете в виду? – Карен со значением посмотрела на Драммонда – вот он, подвох!
– Я хочу получить пять тысяч долларов. Наличными. Двадцатками.
– Ого!
– Сейчас вы наверняка думаете: это обманщик, этот человек заберет мои деньги – и тю-тю... Если бы этот человек знал Тома Кигана, для своего старого дружка он сделал бы это бесплатно. Какая-нибудь такая ерунда, а, миз Биил?
– Как вас зовут, сэр?
– Зовите меня Амброуз. Это не настоящее мое имя, но его легко запомнить.
– В чем-то вы правы, Амброуз. У меня мелькнула примерно такая мысль. И, однако, пусть моя журналистская подозрительность не мешает нашему дальнейшему разговору. Могу ли я спросить, зачем вам нужны пять тысяч долларов?
Драммонд улыбнулся и понимающе кивнул головой.
– Конечно можете. Потому что я на мели.
– Довольно веская причина. А почему всего пять тысяч?
– Потому что я не жадный. И потому что, я думаю, "Таймс" не может позволить себе большее.
– Вы очень хитры, сэр.
– А вы очень хорошо разговариваете. Спасибо, что вы так вежливы со мной.
– Пожалуйста. Ну, а если мы достанем пять тысяч долларов, что получим за наши деньги?
– Пленку. Кассету с информацией о куплете, то, что вас интересует.
– А как я могу быть уверена, что вы все это не выдумали?
Амброуз на минуту задумался.
– Ну, тут вы попали в точку. Только вот не знаю, как вам гарантировать, что все чисто. Я в не мог поступить плохо с ветераном Нама, особенно таким больным, как Том Киган, а уж с Томом-то...
– А как я могу быть уверена, что вы вообще знали Тома Кигана, Амброуз?
Амброуз издал хриплый смешок:
– У вас много хороших вопросов, миз Биил. Сказать по чести, про такие вопросы я не подумал. У меня нет на них ответов вот прямо сейчас! Сегодня утром я прочитал эту статью в газете... Про то, что меня давно распирает... Когда я увидел тот заголовок с "триц", прямо не поверил своим глазам. И имя Тома. Я часто удивлялся, что с ним случилось, с Томом Киганом. – Внезапно он изменил тон: – Миз Биил...
– Да, Амброуз?
– Этот звонок прослушивается?
– Нет. Я записываю для себя.
– Вы одна?
– Нет. Со мной доктор Драммонд, психолог, который помогает Тому. Амброуз, мы хотим с вами встретиться. Хотим задать вам несколько вопросов...
– Нет, мадам. – Ответ был несколько тороплив. – Это невозможно. Миз Биил... вы просто не знаете, в какое дело вы вмешиваетесь. – В голосе Амброуза внезапно прозвучали властные нотки, словно он отдавал военную команду. – Поймите, пожалуйста, это очень серьезное дело... Здесь замешаны... чертовски опасные люди. Здесь можно действовать только одним способом, как я предлагаю. По телефону я про себя ничего не скажу. Я уже записал все на пленку, все, что знаю про "триц". Пленка со мной. Если она вам нужна и если вы найдете пять тысяч долларов, предлагаю сделку. Но никаких встреч, никаких интервью, никаких вопросов. Просто пленка. Хотите берите, хотите нет.
– Я беру ее. Как мы договоримся?
– Даю вам двадцать четыре часа, чтобы достать деньги. Завтра в девять вечера я позвоню вам по этому же телефону. Приготовьтесь покататься по городу. Когда я сочту момент подходящим, я остановлю вас, и мы совершим обмен. Вы поняли?
– Абсолютно все.
– И очень вас прошу, миз Биил, сделаем, чтобы все было просто и честно, и только между нами. С вами может быть только доктор, и больше никого. Я буду за вами следить. Ни копов, ни камер. Если что увижу, сделка не состоится. Это для Тома. Пользуйтесь пленкой как хотите, но никаких фокусов.
– И с вашей стороны тоже, да?
– Насчет меня можете не сомневаться. – Амброуз повесил трубку.
Облегченно вздохнув, Карен положила трубку и перемотала пленку.
Ни она, ни Драммонд не проронили ни слова, цока не прослушали пленку от начала до конца.
– Ну, и что ты думаешь? – спросила Карен.
– Интересно, как меняется характер. Сначала овечка, а потом – сержант на плацу.
– И все же звучит довольно правдиво.
– Да, это верно. Парень очень зол и чувствуется, что задет за живое. И не только из-за Тома Кигана, но и из-за себя тоже, а может быть, и из-за многих других.
– За тех сто "зеленых мужчин в саду" и за Марти, который упал с дерева?
– Именно это и чувствуется.
– Теперь... что мы будем делать, Пол?
Драммонд глубоко вздохнул.
– Да, предприятие довольно рискованное. Разъезжать вечером по городу с пятью тысячами в мелких купюрах... Он может заманить нас куда-нибудь в уединенное местечко и открыть пальбу из автомата...
– Знаю. Такое часто случается в делах с наркотиками.
– Это же может случиться и с нами. Да и с ним тоже. Так что, если что-нибудь заметим – никакой сделки. И никаких уединенных мест, никаких темных аллей. Но если не пойти на риск, ситуация получается тупиковая. Никто ничего не получит.
– Знаю. И мы пойдем на риск.
– Ты-то уж точно, – улыбнулся Драммонд и взял телефонную трубку. – Дик, он позвонил. Все записано на пленку. Хорошо, через пятнадцать минут. – И повесил трубку. – Гейдж спрашивает, чего же мы ждем: пиво греется, пицца стынет.
В двенадцать они уже были у Дика дома.
Четверг.
Санта-Моника.
20.55.
Карен и Драммонд снова сидели в автомобиле "ХР-3" и снова внимательно следили за светящейся стрелкой часов, быстро перемещавшейся на панели приборов. И снова их обуревала целая гамма чувств: от надежды к сомнению и снова к страстному ожиданию того, что должно свершиться. Временами им просто не верилось в успех предприятия – все это просто наваждение, сон, не имеющий никаких реальных оснований.
Реальность же состояла в том, что они слишком долго ждали. Решив, что Амброуз может позвонить раньше девяти, они заранее предприняли все необходимые меры и уже в восемь засели в автомобиле возле дома Карен. И вот теперь минутная стрелка тащится по циферблату, как сонная улитка, нервы натянуты до предела, в душе бушуют эмоции, заставляя верить всему и одновременно не верить ни во что.
