Луиджи не услышал его слов благодарности – он готовился к великолепному драматическому представлению. Он пересказал историю на быстрейшем итальянском, сопровождая рассказ жестами. Говорил он на своем диалекте, абсолютно понятном синьору Чьярди. Рей же разбирал лишь четверть из сказанного Луиджи.
Синьор Чьярди кивал, смеялся, хмурился, волновался, хохотал и недоуменно покачивал головой, по мере того как повествование близилось к концу.
– А три или четыре дня спустя… – продолжил Луиджи рассказ о ночном визите Рея к нему в дом на Джудекке. – Это было как чудо! Увидеть его снова на пороге моего дома! Ту ночь он провел у нас… Ребенок моей дочери… Мы отправили гонца к тебе, дорогой Паоло…
Луиджи тараторил еще две-три минуты рассказа.
Челюсть синьора Чьярди отвисла от удивления.
– И теперь этого человека, – взвинченный Луиджи простер руку, показывая на Рея, – преследует все тот же Колеман… Вы были с ним один на один в ту ночь в лагуне? – спросил он у Рея.
– Да. На катере, – сказал Рей.
– Ну ты видишь? И теперь этот человек, – еще один драматический жест, – защищает того, кто дважды пытался его убить! Почему? Потому что он ваш тесть? – спросил Луиджи.
А Рей вспомнил еще и о пистолетном выстреле в Риме, но он не имел намерений дополнять рассказ Луиджи новыми деталями.
– Нет-нет. Он ведет себя так, потому что его дочь покончила с собой. Он словно не в себе, – сказал Рей, чувствуя тщету таких объяснений и в то же время свою обязанность наилучшим образом объяснить случившееся Луиджи и синьору Чьярди. – Я и сам горевал, потеряв жену. Может быть, слишком горевал, чтобы чувствовать ненависть по отношению к Коулману. Да, наверное, так оно и было. – Говоря это, он разглядывал видавшую виды столешницу, а теперь поднял глаза. Объясняться на итальянском было легко, простые слова не несли эмоционального заряда или фальши, они лишь отражали правду. Но его слушатели не вполне понимали аргументацию Рея. – В любом случае все выяснилось, все известно… – Итальянский вдруг перестал даваться ему. – Извините. Я неясно выражаюсь.
– Нет-нет-нет, – заверил его синьор Чьярди, слегка похлопав по столу рядом с локтем Рея. – Я вас понимаю.
– Завтра я помогу вам найти синьора Колемана, – сказал Луиджи.
Рей улыбнулся:
– Спасибо, Луиджи, но у вас много своих дел.
Луиджи подался к нему и протянул свою квадратную правую ладонь, хотя и не для пожатия:
– Разве мы не друзья? Если нужно, я вам помогаю. Когда вы собираетесь туда завтра?
Рей понял, что от Луиджи ему не отделаться. И может быть, не столько из-за преданности Луиджи, сколько из-за его интереса к делу.
– В девять? В десять?
– В девять. Приходите ко мне. Это по дороге. Я знаю, у кого взять лодку.
– Какую лодку? – спросил Рей.
– Не имеет значения. Просто знаю, и всё. Лодку даст друг. – Луиджи улыбнулся Паоло. – Мы, венецианцы, помогаем друг другу, верно, Паоло? Ты не хочешь с нами?
– Я слишком толст. Двигаюсь медленно, – сказал Паоло.
– У вас есть фотография Колемана? Нет, – сказал Луиджи Рею, заранее предвидя отрицательный ответ.
– Я могу достать его фотографию. Ее напечатали в газете два дня назад. А еще я могу описать его вам. Пятьдесят два года, чуть выше вас и крупнее, почти лысый…
В пятницу двадцать шестого ноября Коулман проснулся в прогнувшейся кровати, чувствуя себя совсем разбитым. Кровать была еще хуже, чем у Марио и Филомены, а матрац, казалось, был набит соломой, которая давным-давно утрамбовалась и потеряла всякую упругость. Его разбитая нижняя губа распухла, видимо, изнутри образовался нарыв, но Коулман надеялся обойтись без вскрытия. Он оттянул губу и посмотрел на нее в зеркало. Увидел ярко-красную ранку, но без каких-либо признаков инфекции.
Часы показывали двадцать минут десятого. Коулман решил, что хозяева давно уже встали. Он оделся, собираясь выйти за газетой и капучино, и уже направлялся к двери, когда столкнулся с синьорой Ди Рьенцо, которая несла ему поднос с завтраком. Кроме кофе и молока, он увидел ломтики хлеба, но без джема или масла. Ему, конечно, пришлось остаться и позавтракать. За круглым обеденным столом с наброшенным на него кружевным квадратиком, являвшим собой пример общей неустроенности, царившей повсюду в доме Ди Рьенцо. В его комнате было холодно, но никто не предложил ему никаких обогревательных приборов; наверное, они исходили из предположения, что люди в спальнях только спят, а во сне укрываются одеялом. В гостиной тоже стоял холод, хотя тут имелся портативный электрокамин, но Коулман не посмел включить его самостоятельно. Вчера вечером, когда ему понадобилось в ванную (там же находился и туалет), она оказалась занята – там кто-то мылся. В доме была толстая горничная лет шестнадцати на вид, и Коулман решил, что она, вероятно, работает у Ди Рьенцо бесплатно или же те используют ее из милости, поскольку она умственно отсталая. Когда Коулман говорил ей что-нибудь, она только хихикала в ответ.
В тот день утренние газеты ничего не сообщали ни о нем, ни о Рее. Он прикинул, чем Рей может заниматься теперь и где находится. В газетах не написали, где он остановился. Позволила ли полиция Рею покинуть Венецию, если у него есть такие намерения, или задержала по подозрению в убийстве и нанесении тяжких телесных повреждений? И опять Коулман подумал, что ему нужен сообщник, который написал бы в квестуру, что вечером во вторник видел, как в канал сбросили человека. Потом Коулману пришло в голову, что Рей, возможно, и сам ищет его. А если Инес сообщила в управление о поездке Коулмана на рыбалку в Кьоджу, то незваные гости вполне могут наведаться и сюда. Полицейские или Рей.
Коулман, которого тревожные предчувствия застали на улице, быстро оглядел маленькую площадь и беспокойно нахмурился. В газете ни словом не обмолвились о продолжении его поисков, и этот факт навел Коулмана на мысль, что ищейки непременно наведаются в Кьоджу, чтобы застать его врасплох. Коулман прежде не думал о том, что Рей, возможно, рассказал полиции о том, как Коулман скинул его с катера в лагуну, или о выстреле в Риме. Но не исключено, что Рей все-таки сделал это.
Местре, сообразил Коулман. Местре на материке. Вот куда ему нужно. Коулман двинулся в парикмахерскую, чтобы побриться, но потом решил экономить каждую лиру; в ванной он наверняка найдет бритвенный прибор синьора Ди Рьенцо и воспользуется им. Коулман вернулся в дом под номером сорок три – номер он запомнил, когда выходил отсюда, – и нажал кнопку звонка Ди Рьенцо. Ему показалось, что сегодня благоразумнее оставаться в доме. Должно быть, у хозяев найдутся какие-нибудь книги.
Ему удалось побриться, после чего он улегся на кровать и некоторое время читал (он набрался смелости и спросил у синьоры Ди Рьенцо, можно ли ему взять электрообогреватель в комнату за небольшую дополнительную плату), но в половине двенадцатого дом начал наполняться шумными детьми – их набежало, наверное, не меньше десятка. Коулман встал, чуть приоткрыл дверь и выглянул наружу. Синьора Ди Рьенцо принесла подносы с выпечкой и поставила их на стол, вокруг которого трое детей с визгом гонялись друг за другом. Раздался звонок, длинный и громкий, и Коулман решил, что пришли еще дети.
Не без негодования он вышел из своей комнаты и направился в ванную, зная, что столкнется с синьорой Ди Рьенцо или толстой горничной. Служанка и вправду шла открывать дверь. Он спросил:
– Что происходит? Детский праздник?
Дурочка закрыла ладонью пухлый подбородок и, согнувшись, взорвалась смехом.
Коулман поискал глазами синьору Ди Рьенцо, она как раз вышла из кухни. На этот раз она несла на подносе большой белый сладкий пирог с глазурью бирюзового цвета.
– Buon giorno, – вежливо поздоровался Коулман уже второй раз за день. – У кого-то день рождения?
– Si, – весело и с большим чувством подтвердила она. – Сынишке моей дочери сегодня исполняется три года. – Ради Коулмана она произносила слова очень четко. – У нас сегодня будут двадцать два ребенка. Еще не все пришли, – добавила она, словно Коулман с нетерпением ждал их прихода.
Коулман кивнул.
– Очень хорошо. Benone, – сказал он, исполняясь решимости как можно скорее убраться из этого дома. Не то чтобы он не любил детей. Но шум! Он не стал спрашивать у синьоры, как долго будет продолжаться праздник. – Я пойду куда-нибудь поесть, – сказал он, и синьора Ди Рьенцо, которая уже отвернулась от него и пошла в кухню, озабоченно кивнула.
Коулман расположился в кафе-баре, заказал эспрессо и стакан белого вина и задумался о том, как ему раздобыть деньги. И о том, осмелится ли он написать письмо в полицию. Решил, что стоит попробовать. Написать сейчас, отправить почтой из Кьоджи, а потом переехать в Местре. Коулман попросил у бармена лист бумаги, дешевой, с крохотными голубыми квадратиками. Конверт можно будет купить в табачной лавке. Шариковая ручка лежала у него в кармане. Он расположился поудобнее и написал печатными буквами по-итальянски:
