— Ну, есть что-нибудь? — спросила девушка «Хьюго», заранее зная, каков будет ответ.
Дежурный, разговаривавший по телефону, кратко покачал головой.
— Спасибо за возможность привести себя в порядок, — благодарно прошептала Финн, с улыбкой помахала «Хьюго» рукой и выбежала наружу.
Несколько минут спустя она уже находилась на Гудзон-стрит, подыскивая местечко, чтобы разобраться с ключами.
Майкл Валентайн отыскивал сведения на бесконечных стеллажах «Экслибриса», следуя собственной загадочной системе кодирования, настолько далекой от обычной десятичной системы Дьюи, насколько это вообще возможно. Утро и значительную часть дня он провел, сверяясь с дюжиной различных энциклопедий Нью-Йорка, старыми кадастровыми книгами, планами подземки, церковными записями, архивами полудюжины приходов и комплексными социологическими отчетами по Гринвич-Вилидж, ведущимися с тридцатых годов, где значились все до единого предприятия и организации, дом за домом, улица за улицей. По мере того как Валентайн прокладывал дорогу сквозь дебри пыльных томов, подшивок и папок, у него начинала складываться картина того, что представлял собой ранее участок вокруг Гудзон-стрит, 421.
Первоначально, конечно, эта местность являлась пригородной и относилась к маленькой, прилепившейся к берегу реки Гудзон деревушке Гринвич. К началу 1800-х годов поля, принадлежавшие семье Варик, были проданы церкви Святой Троицы, которая, в свою очередь, переуступила право пользования этой землей благотворительному обществу Св. Марии Магдалины. В то время участок земли, ограниченный Гудзон-стрит, Кларксон, Мортон и Варик, вместе с небольшой территорией, примыкавшей к нему с севера, уже использовался как приходское кладбище при Епископальной церкви Святого Луки. В 1820-х годах там была воздвигнута римско-католическая церковь Спасителя, а напротив нее, через Гудзон-стрит, красный кирпичный комплекс женского монастыря и монастырского приюта для девушек, попавших в «затруднительное» положение. Как раз в тот период в данном районе жил Эдгар Алан По, и его угрюмую, сутулую фигуру частенько видели среди надгробных плит кладбища. Со временем территория кладбища была разделена между разными владельцами, и на месте, ставшем впоследствии Сент-Люк-Плейс, были выстроены первые жилые дома. Дорога, ставшая продолжением Ле-Руа-стрит, прошла на запад до Варика. В 1865 году церковь Спасителя сгорела, и заботу о погребениях взяли на себя церкви Святого Павла на юге и Святого Луки на севере. К 1870-м годам в районе участка 421 стали прокладывать первые надземные рельсовые пути, посягая на монастырскую собственность. Пожар в 1877 году привел к закрытию монастыря, а в 1881 году руины снесли, чтобы освободить место для восьмиэтажного складского здания, которое занимает это место в настоящее время. К началу двадцатого столетия от монастыря, церкви и кладбища не осталось и следа. Погост стал парком, Сент-Люк-Плейс перешла в ведение мэрии Нью-Йорка, а по Гудзон-стрит загромыхали туда-сюда трамваи и конки.
С виду здание «Америкэн меркантил» ничем особенным не выделялось, однако должна была существовать причина, побудившая Корнуолла и его когорту из Фонда Грейнджа арендовать помещение для размещения своего подозрительного груза именно здесь. С этим же явно был связан и выбор места для офиса, однако, по свидетельству арендных, платежных, страховых и прочих документов из пыльной коллекции Валентайна, фонд вселился в фешенебельный особняк на Сент-Люк-Плейс уже после исчезновения груза.
Перенеся с полдюжины справочников обратно в свой кабинет, Валентайн рухнул в кресло и закрыл глаза, пытаясь разрешить загадку логическим путем. Итак, что такого особенного мог знать Корнуолл об этом месте, что ускользает от внимательного и заинтересованного взгляда человека, перелопатившего великое множество исторических материалов, или, если быть точным, целые вороха справочников и документов, окружающие его сейчас? Досадуя на то, что никак не может найти ответа, Валентайн повернулся к компьютеру, загрузил адаптированную для него Барри поисковую программу и ввел имя Корнуолла. Почти сразу на мониторе появилась краткая биография.
«Имя: Корнуолл, Джеймс Косберн
Дата рождения: 1904
Место рождения: Балтимор, штат Мэриленд
Дата смерти: 2001
Место смерти: Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Жизнеописание: Джеймс Корнуолл родился в семье Мартина и Лоис Корнуолл. Его мать, выдающийся дизайнер интерьеров, преподавала в Балтиморской школе искусств. Юный Корнуолл обучался в нескольких частных школах, где проявлял особый интерес к монастырской и церковной архитектуре, а затем продолжил образование в Европе. После двух лет обучения в Парижской „Ecole Sebastien“ в 1922 году он вернулся в Соединенные Штаты, где в следующем году стал студентом Йельского университета. Закончив обучение cum laude в 1927 году, он в том же году поступил на работу в Музей Паркер-Хейл в качестве ассистента в отделе декоративного искусства. В 1929–1932 годах Корнуолл занимал должность помощника хранителя, а с 1932 года — хранителя музейных фондов. Начиная с 1930 года он под руководством директора Паркер-Хейл Джозефа Тигъю (1885–1933) принял участие в создании нового музейного отдела средневекового искусства, в каковой и был переведен из декоративно-прикладного отдела с последующим повышением в должности. В 1942 году вступил в брак с Кэтрин Меткаф. В 1943 году он поступил на службу в армию, быстро получил звание лейтенанта и был направлен в Седьмую армию Западной группы войск в качестве офицера подразделения по розыску и спасению исторических памятников, произведений искусства и архивов. В его основные обязанности входило обнаружение и спасение художественных сокровищ, похищенных и укрываемых нацистами. Помимо всего прочего Корнуолл был причастен к обнаружению и возвращению награбленных коллекций Геринга, Геббельса и Альфреда Розенберга. Вернувшись в Паркер-Хейл, он был назначен директором в 1955 году. В июне 2001 года, после резкого спора, возникшего на совещании правления, скончался от инфаркта. Его преемником на посту директора стал его протеже Александр Краули (см.)».
По существу, биографическая справка не содержала ничего нового в сравнении с тем, что Валентайн знал и до этого, но в глаза ему бросилось название из библиографии научных трудов Корнуолла. Диссертация на соискание степени доктора философии Йельского университета на тему: «Джованни Баттиста де Росси и катакомбы Сан-Каллисто: Биография и архитектурное творчество».
Отталкиваясь от этой работы как от отправной точки, Валентайн продолжил поиск в Интернете, собирая разрозненные фрагменты мозаики. Как оказалось, интерес Корнуолла к подземному миру не закончился с получением докторской степени. За последующие годы он опубликовал на эту тему дюжину статей и даже консультировал создававшуюся для Исторического телеканала серию передач о склепах, подземных захоронениях, мавзолеях, кладбищах и катакомбах по всему миру. Последняя программа в этой серии называлась «Подземелья Нью-Йорка».
Не прошло и часа, как детали головоломки сложились и Валентайн получил ответ. А вновь просмотрев материалы по истории Гринвич-Виллидж, окончательно убедился в правоте этой догадки.
— Боже мой! — прошептал он, когда причина, побудившая Корнуолла остановить выбор на складском здании по Гудзон-стрит, стала для него очевидной.
Там, где нынче на лужайках парка играли детишки, некогда находилась подземная крипта церкви Спасителя, соединенная с монастырем по ту сторону дороги «богослужебным» туннелем, прорытым для того, чтобы монахини и девушки из приюта могли ходить в церковь, не привлекая к себе внимания мирян. Стараниями Корнуолла и его подельников двадцать семь тонн ящиков и коробок — груз шести грузовиков с награбленными произведениями искусства — исчезли под улицами Нью-Йорка.
И по-прежнему находились там.
Ложный священник двигался по захламленным комнатам сырой и загаженной квартиры на Ладлоу-стрит, расположенной намного ниже магазинчиков, обрамлявших узкую улицу с односторонним движением, проходящую над Дилэнси. Внимательно осматривая жалкие комнаты, он держал «беретту» наготове. Обыск, учиненный в Квинсе, в квартире убитой старухи, привел его сюда, но место оказалось пустым. Здесь обитали лишь страшные призраки и воспоминания. Пол покрывал некогда, по-видимому, голубой, а ныне выцветший, заляпанный грязью и потрескавшийся линолеум. Потолок провисал в швах и бугрился, угрожая расколоться, как перезревший фрукт. Каждый шаг человека из Рима заставлял все новых перепуганных тараканов разбегаться по щелям за полуотодранными плинтусами или прятаться под валявшиеся там и сям обрывки старого ковролина.
Эта жутковатая берлога, несомненно, представляла собой пристанище безумца. Осыпающуюся штукатурку и ветхие цветочные обои покрывали вырезки из газет, рисунки и картинки из журналов, снабженные рукописными примечаниями, исполненными почерком столь бисерным, что они не поддавались прочтению. С репродукциями картин соседствовали потрескавшиеся и кое-как скрепленные гипсовые фигурки святых и ангелов, кое-где прибитые гвоздями, а кое-где просто поставленные в ниши, которые были выскреблены ложкой в мягкой, пористой штукатурке стен. Это был музей, посвященный безумным метаниям души, одержимой навязчивой идеей, суть которой не поддавалась анализу или логическому постижению — за тем лишь исключением, что она имела какое-то отношение к минувшей войне и людям, принимавшим в ней участие, к творцам и их произведениям, к великому множеству погибших за двадцать веков безвестных людей и, главное, к жизни и времени одного-единственного человека. Человека в очках со стальной оправой и с папской тиарой на голове.
