Зуд в промежности заставил ее остановиться и почесаться. Кожа опрела, надо было, несмотря ни на что, выбрать время и как следует помыться. Но теперь ничего не поделаешь, тогда было некогда, а…
Тут вдруг ее неожиданно стошнило.
Желудок был почти пуст, поэтому вырвало ее в основном желчью; она смотрела на то, что выдавливает из себя, стараясь делать это как можно тише, и не переставала при этом удивляться. Это было совершенно неожиданно. Никакой тошноты она не чувствовала. Выдавив последний тяжелый плевок, она перевернулась на спину под фланцами, соединяющими два отрезка трубы, где дождь стекал почти сплошной струей. Она подставила рот под плещущую струю и стала полоскать и сплевывать, полоскать и сплевывать; затем принялась глотать и глотать.
«Уф!» — сказала она сама себе.
Перевернувшись на живот, она поползла дальше. Дождь скоро смоет рвоту, так что обнаружить ее по этим следам они не смогут. Снова за трубами над ее головой сверкнула молния, нарисовав на ее спине черные полосы.
Она добралась до скопления клапанов и снова взглянула сквозь косые полосы дождя на мостик и какое-то время не отводила оттуда взгляда. Там по-прежнему был только один человек. Затем откуда-то сзади появились еще двое. Они несли какую-то длинную трубу, вроде ПЗРК. Один из них взял прибор ночного видения и начал осматривать палубу; ей пришлось время от времени нырять под трубы, но по мере возможности она продолжала наблюдать. Было похоже, что один из них обучает боевика на мостике, как пользоваться зенитной установкой; он поднимал ее, наводил, потом заставлял второго повторить все свои действия. При каждой вспышке молнии она ныряла под трубы. Теперь гроза подкатила ближе, и гром гремел сильнее.
После очередной вспышки она не стала вылезать из-под труб и задумалась. Оглянулась, проверяя, куда направлены носовые камеры, но из-за сильного дождя ничего не смогла разглядеть. Ее снова передернуло; под холодными потоками воды одежда липла к телу. Она провела рукой по неровно окрашенной крышке пульта управления насосами. Ее рука замерла, оставаясь невидимой.
Она погладила железную крышку.
Замки отщелкнулись без всякого труда. Она замерла.
Долгий промежуток тьмы, затем яркая вспышка, оставившая после себя в глазах недолгое свечение. Трудно сказать, расположены ли здесь рычаги управления так же, как на пульте, который стоит на мостике; те она, казалось, помнила.
Потом она вспомнила кое-что еще и решила, что достаточно укрыта от мостика толстыми трубами и клапанами. Вынула из нагрудного кармана куртки зажигалку. Зажигалка щелкнула и брызнула искрами. Она подула на нее, резко встряхнула, потом попробовала снова, прикрывая второй рукой от дождя и ветра. Зажигалка зашипела, затрещала и, наконец, выдала язычок пламени. Треск прекратился. Не отрывая сложенной домиком второй руки, она поднесла маленькое желтое пламя зажигалки к открытому белому углублению пульта. Пламя стало уменьшаться, задрожало, шипенье затихло. Она потрясла зажигалкой, но пламя продолжало уменьшаться и, наконец, совсем выдохлось. Ничего страшного, она уже увидела все, что хотела.
Она выключила зажигалку. Подняла голову и посмотрела на мостик. Никаких признаков беспокойства, часовой по-прежнему один. Дождь звонко барабанил по трубам и палубе. Она выждала. Молния опережала гром на десять секунд, потом на пять, потом всего лишь на одну или две. Она положила руки на выключатели.
Вспышка. Раскат грома над самым судном. Наверное, в него ударила молния, мелькнуло у нее в голове. Она повернула выключатели. Еще не успело замереть эхо от грома, как палуба задрожала; это включились насосы. Перед глазами появились красные огоньки.
Она услышала шипенье и бульканье, а затем сквозь шум дождя зажурчала, выливаясь в озеро, толстая струя нефти.
Она гадала, сколько времени им потребуется, чтобы понять, что происходит. Несколько секунд она следила за мостиком. Ничего. Тот же часовой, те же движения. Она чувствовала под ногами дрожь палубы, вызванную работой мощного насоса, опоражнивающего танк в озеро.
Щурясь в попытке рассмотреть происходящее сквозь завесу дождя, она еще какое-то время понаблюдала за боевиком, освещенным узкой полоской красного света. Ничего; nada. He заметил даже, как эта чертова жидкость хлещет из борта. Не заметил даже, как на грузовом пульте на мостике зажглись лампочки. Она взглянула на зажигалку, которую все еще держала в руке; подумала, не поджечь ли поток нефти, льющийся в озеро; затем с открытым ртом посмотрела наверх, в ночь и, кинув быстрый взгляд на зажигалку, убрала ее, присела на корточки и стала думать. Подумав, кивнула, потом долго всматривалась сквозь дождь в маленький промежуток между трубами, которые, как она надеялась, должны были спрятать ее от прибора ночного видения и от молнии. Молнии начинали ее беспокоить.
Через некоторое время у нее от усталости закружилась голова. Гроза удалялась, дождь стал более ровным; молнии сверкали не так отчаянно и часто, а гром следовал за ними с ощутимым опозданием и был не таким трескучим.
Он чувствовала, как под ее ногами гудит палуба, и легла под дождем, наполовину укрытая толстой трубой.
Она свернулась в клубочек и уснула.
Хисако Оноде снилось кровавое озеро, огненное небо. Она наблюдала из глубин космического пространства и видела, как огромный стержень ударил в земной шар — тот фальшиво задребезжал, содрогнулся и разлетелся на части, разделившись по странам и верованиям, надеждам и предрассудкам, которые так раздирали его все эти годы, а сейчас рассеялись на все стороны, как созревшие семена.
Она то и дело просыпалась; ей постоянно мерещились шаги или голоса. Но, как она подумала позже, может быть, ей только казалось, что она просыпается.
Кровь и огонь. Эти сны всегда поджидали ее и возвращались, едва ей стоило задремать.
Когда она действительно проснулась, дождь уже перестал, первые лучи рассвета пытались пробиться под темную крышу неба, палуба продолжала дрожать, воздух был густым, а озеро — полно крови.
Отец умер за три месяца до ее рождения; он ни разу не держал ее на руках. Но говорили, что ей повезло, потому что она могла бы родиться и уродом. Это было через много лет после Пикадона, и, может быть, он и без того умер бы от рака. Так получалось по статистике. Все сводится к вероятности; клетчатая картина опасной неопределенности, которая лежит под физическим миром и является его абсолютным, хотя и абсолютно неопределенным, основанием. Так что, возможно, его убила бомба, а возможно, и нет.
Его разрезали, надеясь удалить опухоль из живота, но когда увидели, что там внутри, то не стали трогать и просто зашили. Он остался в больнице, вернулся оттуда ненадолго, чтобы побыть с беременной женой, но через несколько недель боль стала такой нестерпимой, что его снова госпитализировали.
Он был со своим подразделением в Каите — городке, расположенном в нескольких километрах от большого города, где произошел Пикадон. Из своей казармы они видели в небе одинокий бомбардировщик, малюсенький на фоне неба. Один из них уверял, что видел даже бомбу: как от самолета отделилась падающая точка. Они услышали, как в городе завыли сирены, и пошли чистить свои карабины.
Затем еще одно солнце осветило плац и казармы. Они почувствовали жар и, заслоняя глаза ладонью, безмолвно наблюдали, как сияние постепенно померкло, а в небо бесшумно поднялось огромное облако, напоминающее голенище гигантского сапога, который раздавил город. Звук пришел гораздо позже и напоминал тяжелый продолжительный гром.
Отправившись на помощь, они по дороге в город встречали обожженных людей, а один раз прошли мимо группы таких же молоденьких солдат, только эти все, как один, были черные и брели цепочкой по пыльной дороге, положив руку на плечо впереди идущего, следуя за вожаком. У солдата, возглавлявшего эту странную молчаливую колонну, остался цел один глаз, все остальные были слепыми. Это были не негры. Это были японцы. Они оказались ближе и все время следили за бомбой, пока та не взорвалась над самым городом, и это было последнее, что они увидели; сияние расплавило им глаза. На их угольно-черных щеках еще остались следы вытекшей из глазниц влаги.
Они шли, встречая по пути все более страшные разрушения и дымящиеся развалины, и наконец вышли к центру, где почти все здания были сметены, словно гигантской метлой.
На стенах он видел тени, бывшие когда-то людьми.
Его часть пробыла в Хиросиме несколько дней среди пыли и обломков. Они сделали что смогли. Через десять лет четверти его армейских сослуживцев уже не было в живых. А через одиннадцать лет умер и он.
Его вдова рожала в палате по соседству с той, в которой он умер. Хисако запуталась в пуповине, пришлось делать кесарево сечение; вынул ее из материнской утробы тот же хирург, который годом раньше обнаружил смертельную тень метастазов у ее отца.
