но, милостивый боже, помогало ей меньше переживать из-за разговора.
– Риски в случае, если болен один из родителей, довольно-таки высоки, а если оба – высоки чрезвычайно, – сказала она, когда Вад зубами спустил чулок по ноге. – Моя мать много лет слышала голоса и видела галлюцинации. По всей видимости, после моего рождения стало хуже. Она никогда не причиняла мне вреда, но не всегда была рядом. Очень долгое время она боялась, что меня заберут, если я буду общаться с кем-то, кроме нее.
– Поэтому она держала тебя при себе, обучала дома и никуда не отпускала, – заключил Вад, и Корвина легла на крышку фортепиано, смотря в потолок.
– И откуда ты все это знаешь? Но да, – шепотом призналась она. – Она очень меня любила, но не знала, как любить меня правильно. Это не ее вина. Ей никто никогда не помогал.
– А ты ей помогла?
– Разве ты не знаешь?
– Я же сказал: хочу услышать это от тебя.
Корвина кивнула, и на глаза навернулись слезы, когда она вспомнила тот день.
– Еще подростком я поняла, что что-то не так. Раз в неделю она отпускала меня на почту, чтобы отправить заказы. Там-то я и собрала информацию и наткнулась на этот институт. Несколько месяцев я размышляла, стоит это делать или нет. Я ведь осталась бы одна, если бы ее забрали, понимаешь? – На последних словах ее голос дрогнул.
Вад оставил нежный поцелуй на ее коже.
– Но ты все равно это сделала, так ведь, храбрая, красивая девочка?
От его слов что-то расцветало у нее внутри. Она почувствовала, как слезинка стекла с уголка глаза.
– Это случилось в день моего восемнадцатилетия. Я позвонила им, а на следующий день они приехали и забрали ее. Она была безумно зла, – прошептала Корвина.
– Она до сих пор злится?
Корвина издала невеселый смешок.
– Порой мне хочется, чтобы злилась. Теперь она почти не узнает меня. Ее расстройство прогрессировало. Лекарства, на которых ее держат, притупили память. Таков побочный эффект.
– Ну а ты, вороненок? – спросил он, прижавшись губами к ее коже. – Что насчет тебя?
Она сглотнула, понимая, что ее признание может все изменить.
– Я тоже слышу голоса. Всегда слышала, в особенности один голос. Иронично, но именно он сказал мне, что моей матери нужна помощь.
– Он? – В его голосе слышалось любопытство.
– Мо, – ответила Корвина.
– А, – хмыкнул Вад. – Даже не знаю, стало ли мне легче оттого, что в твоих мыслях был голос, а не другой мужчина, когда я тебя трахал.
Корвина перевела взгляд на красивую люстру из стекла и металла в тот миг, когда его пальцы отодвинули трусики в сторону.
– Значит, ты слышишь голоса.
– Раньше слышала только Мо, – поправила она. – Может, еще один или два, но очень редко. Я рассказала об этом в институте, когда забрали маму, чтобы и мне провели обследование. Просто, чтобы знать, понимаешь?
– И?
– Результат отрицательный, – сказала она, а его пальцы начали выписывать круги по нежной коже между ног, заставляя сжать мышцы. – Врачи сказали, что у меня нет никаких симптомов, и, по сути, списали Мо со счетов как способ моего подсознания справиться с отсутствием отца в семье. Но тогда я была слишком юна, чтобы можно было увидеть явные признаки, и мне велели держать руку на пульсе.
– А были другие признаки? – спросил он, выдыхая теплый воздух прямо возле ее лона.
Корвине потребовалось несколько мгновений, чтобы сосредоточиться на его словах и не содрогнуться всем телом.
– С тех пор, как я приехала в Веренмор, все обострилось. Я начала слышать больше голосов, видеть галлюцинации, – сказала она. Страх от воспоминаний о случившемся с зеркалом и удовольствие от прикосновения его рта спутывали ее разум. – Раньше такого не случалось.
– Думаешь, дело в твоем разуме или в этом месте? – Вад задал вопрос, мучивший ее несколько месяцев.
– Я правда не знаю, – тихо сказала она, нащупала край крышки фортепиано и крепко сжала, когда Вад прикоснулся к ней языком. – Отчасти мне хочется верить, что виной тому Веренмор, что испытанное мною происходит вовне. Но не понимаю, чем такой вариант лучше, ведь я все равно слышу голоса и переживаю видения. Неважно, происходит это в моих мыслях или вне их, все равно это значит, что со мной что-то не так.
– Вполне может быть, что все дело в этом месте, – проговорил он, уткнувшись в ее кожу. – В мире происходит очень многое, чему невозможно дать разумного объяснения и что напрочь лишено логики. Я бы не стал отметать такой вариант.
Ее грудь тяжело вздымалась, когда Вад, произнеся последнее слово, вновь провел по ней языком. Одной рукой Корвина сжала его волосы, едва он придвинул ее бедра к краю, держа их на весу и направляя так, как хотел. Все ее тело в этот миг принадлежало ему, и он мог управлять им, как пожелал. Он больше не стал задавать ей никаких вопросов, погрузил язык в ее лоно, затем вынул и, нащупав клитор, принялся ласкать его с мастерством, которое, как она знала, было присуще ему изначально и вместе с тем отточено со временем.
Корвина вцепилась в его волосы, выкручивая их пальцами, а бедра задвигались сами собой, едва он ввел в нее один палец, не прекращая орудовать ртом. Соски напряглись до предела, не стесненные бельем под тканью свитера, а рот со стоном приоткрылся, когда Вад согнул палец внутри нее, нащупав в глубине местечко, прикосновение к которому послало по всему ее телу волны удовольствия, затмевающего разум и заставлявшего сердце с каждым ударом биться о ребра.
– О боже, боже, боже, – повторяла она, пока ее тело содрогалось.
Она болтала ногами в воздухе, пытаясь найти опору, какой-то якорь, что не дал бы ей пропасть. Вад крепко держал ее, позволяя обуздать одну волну удовольствия за другой с такой раскованностью, на какую она до этого момента считала себя неспособной. Неспешные прикосновения его губ сбавили интенсивность чувственного натиска, давая ей опуститься обратно на фортепиано.
Корвина моргала, отрешенно глядя в потолок, ее ноги обмякли, руки лежали на крышке, груди вздымалась от жадных глотков воздуха. Она не сразу поняла, что Вад поправляет ее трусики, натягивает чулки и опускает подол юбки. Приподнявшись на локтях, она увидела, как он неспешно встал и навис над ней, упершись руками в крышку по бокам от ее тела. Его волосы растрепались от ее пальцев, губы блестели от следов ее удовольствия.
Ее охватил трепет, едва она увидела, как он взбудоражен из-за нее, как его невозмутимый образ треснул и открыл перед ней необузданного
