Сегодня я понимаю, что в глубине моего чувства к Джейн лежала неуверенность в себе. Чем сильнее я хотел уехать и оставить привычный круг общения, тем страшнее мне становилось. Мне предстояло отправиться туда, где я никого не знал и никто не знал меня. В глубине души я понимал, что отчаянно молод, наивен и беспомощен в общении с посторонними, все детство провел в мечтах и грезах наяву и теперь трушу, что этот защитный кокон, этот пузырь из фантазий и снов наяву лопнет. В каком-то смысле Джейн была таким же хрупким пузырем: тем, что защищало меня и что я сам стремился защитить. Мои чувства к Джейн подстегнула смерть Адама. Он ушел, оставив меня наедине с гаснущими воспоминаниями, а теперь вот и она собиралась меня покинуть. Я цеплялся за Джейн из страха, что без нее мое прошлое рассеется без следа.
Наконец-то мы сдали последний экзамен — английский устный — и теперь были свободны как ветер. Стоял жаркий летний полдень. Мы собрались вместе, все две дюжины выпускников: кто-то радостно жег тетрадки и учебники, кто-то бросал печальные взгляды на здание школы, которое нам предстояло оставить навсегда. Затем мы отправились в паб через дорогу от школы, где сначала навалились на сэндвичи и чипсы, а потом принялись методично накачиваться пивом.
События того дня совершенно изгладились из моей памяти. На следующее утро я проснулся в своей постели полностью одетым. Голова раскалывалась. Я пытался сложить в уме части головоломки, а они никак не хотели складываться. Дверь отворилась, и с чашкой чая в руках вошел Филипп Бейтс. Наверняка он тоже мучился похмельем, но, кажется, пребывал в превосходном расположении духа.
— Ну ты вчера и отколол…
— В первый раз, что ли?
— Неужели ничего не помнишь?
— Э… кое-что помню.
— Ну ты даешь!
— О чем ты?
— Я и не знал, что ты так сохнешь по Джейн Липскомб!
— Не знал? По-моему, это бросалось в глаза.
— Да нет, я, конечно, видел, что она тебе нравится, но…
— Что но?
— Ты же просто сошел с ума по ней!
— Брось, на английском мы с ней такое проделывали…
— Что-то не припомню, чтобы на английском ты рыдал.
— Рыдал?
— Пару часов, не меньше. Да ладно, неужели не помнишь?
После часа мучительных препирательств я вытянул из Филиппа горькую правду. Начал я с поглаживания ее колена. Затем принялся целовать руки, щеки, шею Джейн и клясться ей в вечной любви. Она только улыбалась — что взять с пьяного? Однако когда я потянулся к ее груди, Джейн заволновалась. Я уселся ей на колени и поцеловал Джейн в губы. Я умолял ее не уходить, обещал быть хорошим, просил стать моей женой. Джейн сказала, что у нее уже есть приятель и ему вряд ли понравится, если она выйдет за другого.
— Чертов Трев, — пробормотал я, — тупая скотина.
— Скотина и есть, — спокойно отвечала Джейн, — поэтому год назад я его бросила.
Так значит, целый год Джейн была одна и ждала, что я предложу ей встречаться! А я? Я сходил с ума по Клэр Бадд, а когда снова вспомнил о Джейн, она уже встретила Марка, своего нынешнего. Я проворонил свой шанс! Осознав это, я залился слезами, и меня вывели из паба, чтобы не мешал посетителям. Джейн пыталась успокоить меня, но я так ушел в свои переживания, что ничего не желал слышать. Вскоре она ушла, а я даже не попрощался с ней. Что было потом, не так уж важно: мы ехали в такси, меня рвало в унитаз, я снова рыдал. Филипп уверял, что я битый час изводил его пьяными бреднями об Адаме Дрейкоте и темноволосой школьнице, мимолетности жизни и величии поэзии.
— Я пытался вникать, но ты был так пьян и нес такую околесицу, что я почти ничего не понял, — признался Филипп.
Я поблагодарил его за то, что дотащил меня до дома, а спустя два дня укатил в Париж.
В Париж я приехал ранним вечером и сразу же отправился на поиски дешевых хостелов, указанных в путеводителях. Однако куда бы я ни обращался, мест не было. Мне объяснили, как добраться до дешевой гостиницы, но я заблудился, устал и присел на пороге какого-то административного здания. На часах было около полуночи. Я боялся сам не знаю кого: не то хулиганов, не то полиции. Никогда бы не подумал, что смогу уснуть в таких условиях, но когда я снова пришел в себя, занимался рассвет.
Я открыл глаза. Солнечные лучи просвечивали сквозь зелень листвы. Даже воздух был другим: теплее, мягче, ароматнее. Я не мог поверить, что нахожусь в Париже и всю ночь проспал на чужом пороге. Я был одинок, дрожал от холода и так зажат, что ни за что на свете не смог бы обратиться к кому-нибудь по-французски или просто заглянуть незнакомцу в глаза. И все-таки я ощущал себя бесконечно счастливым. Все происходило именно так, как мечталось когда-то. Наконец-то и для меня наступило долгожданное будущее!
Набравшись смелости, я отправился на прогулку по туристическим достопримечательностям: Эйфелева башня, Нотр-Дам, центр Помпиду. Три ночи я провел в хостеле, а потом сел на поезд, идущий на юг, в Ниццу. Никогда не забуду, как проснулся на следующее утро и увидел за окном виноградники и оливковые деревья в розовых солнечных лучах; открыл окно, и в ноздри ударил теплый аромат. О, прекрасный юг! Я снимал комнату вместе с двумя ирландскими девчонками, одна из которых (к явному неудовольствию своей подружки, которая полночи вертелась и тяжко вздыхала, давая нам понять, что не спит) делила со мной кровать. Затем я посетил Венецию, Верону, Рим и Мюнхен, где утратил девственность в громадной палатке с одной вусмерть пьяной австралийкой. Когда я кончил, она прошептала чье-то имя — Джон? Джефф? Уже не помню, в любом случае, не мое. Потом я долго гадал, не ошиблась ли она палаткой, но, скорее всего, моя пьяная подружка просто вспомнила парня, с которым ей когда-то было хорошо. Когда на следующее утро я проснулся, она уже ушла. Я даже не помню, как она выглядела.
Именно в это утро, в одиночестве поедая завтрак, я впервые задумался о смысле жизни, вернее, об отсутствии в ней логики. Годами я воображал, что первый секс в моей жизни станет началом или кульминацией каких-то отношений, что кроме мимолетного физического удовольствия во всем этом должен быть какой-то смысл, какая-то цель. Если бы все произошло с Джейн Липскомб, то это событие стало бы завершением многолетнего флирта, непонимания и обид. Наши отношения с Джейн придали бы этому простому действу форму и содержание. Вряд ли когда-нибудь я увижу ее вновь. Выходит, все было зря? А то, что случилось со мной и той австралийкой в палатке, — случайность? Ее плачевное состояние; то, что я никогда не узнаю ее имени; ее уход еще до моего пробуждения — все это придавало происшедшему оттенок нереальности. Наверняка она уже и думать забыла о том, что случилось с ней ночью. Внезапно я вспомнил тот удивительный день в Корнуолле — молочные бидоны, темноволосая девчонка на автобусной остановке, умная собака — и осознал, что воспоминания о нем уже начали стираться. Я опять остался единственным, кто сохранял память, да и та медленно умирала.
Упаковав рюкзак и дойдя до станции, я принял решение. Прошлое мертво, сказал я себе. Бессмысленное и пустое, оно ушло навсегда. Отныне я буду жить так, чтобы будущее не повторило его судьбу. В восемнадцать лет весь этот романтический вздор означал поиски любви. Настоящей любви.
Неделю спустя, уже вернувшись домой, я получил аттестат с высшими баллами по всем предметам. Я позвонил Филиппу Бейтсу — у него была та же история. Когда мы отправились отпраздновать это событие, он рассказал, что Джейн провалила экзамены, но не особенно расстроилась. Она собирается выйти за Марка и завести детей. Я сделал вид, что не расслышал.
В августе умер мой дедушка. Похоронили его в городке С. на южном побережье, где они с бабушкой проводили лето. Мы привезли его туда и зарыли в землю под ясными голубеющими небесами. В сентябре я заболел. Четыре дня не вставал с постели, потея, отхаркивая мокроту и перечитывая Скотта Фицджеральда. В финале «Великого Гэтсби» я плакал. Я могу перечислить все эти события, потому что вел дневник — до того дня, как отправился в университет. О том, что случилось после, записей не осталось. Все погружается во тьму, и больше я ничего…
Джеймс уставился перед собой, широко открыв рот. Что происходит? Он не успел дописать «не помню», потому что внезапно вспомнил. Туман начал рассеиваться.
Самое странное, что вспомнил Джеймс историю, найденную в доме в Г.: «Признания убийцы», глава первая. Он снова шел рядом с темноволосой девушкой по длинной туманной улице; стоял в темноте перед фасадом дома номер двадцать один; со страхом и надеждой в груди поднимался по узкому лестничному пролету.
Какой во всем этом смысл? Как мог Малькольм Трюви написать историю, основанную на его, Джеймса, воспоминаниях? Как мог влезть в его мозг, украсть его сны? Джеймс вспомнил выражение лица Трюви, когда тот стоял у витрины секс-шопа, — каким самоуверенным оно ему показалось. Трюви словно знал о прошлом Джеймса больше, чем он сам. Джеймс вздрогнул. Разве такое бывает?
