- А у вас нет их фотографий? - осторожно спросил Миша.
- Есть, конечно. У меня фотографии всех наших деток есть. По выпускам. Пойдемте ко мне в кабинет.
- Вот, - она потянулась к шкафу, - вот альбомы по годам. Их выпуск был… сейчас вспомню… да, да, где-то здесь должен быть. Так, здесь нет, здесь нет, что за… Глафира Степановна, - крикнула она в секретарскую, - ты здесь в альбомах порядок не наводила? Что-то я одного альбома не найду!
- Нет, я не трогала альбомы, - Глафира Степановна, дородная женщина в красном вязаном костюме, встала в дверях. – Я уходила, отчет в РОНО носила. Только пришла.
- А Дарья Михайловна где? Что-то я ее целый день не видела.
- Так она ушла. Часа полтора назад.
- Куда ушла?
- Тут посетительница к вам приходила. Они немного у вас посидели, и Дарья Михайловна пошла ее провожать. Да вот она сама.
- Дарья Михайловна, что за посетительница была? И что-то я альбом один никак не найду. Тот - самый большой, в коричневом переплете, с тиснением.
- Да там он, там. Мы его только что смотрели.
- Только что смотрели? Кто это мы?
- Я и Надя.
- Какая Надя?
- Ермилова Надя, Вера Алексеевна.
- Надя Ермилова? Так почему же она меня не дождалась? И альбом куда подевался?
- Альбом должен быть там. Она попросила меня… фотографии посмотреть. Я говорила ей, конечно, чтобы вас дождалась, так она – некогда, мол, самолет скоро. И она еще хотела к дому старика-стеклодува, Ясиного деда, зайти… Нашли альбом-то?
- К какому дому? Дом разрушен давно! Как же она меня не дождалась! И куда же альбом делся? Нет его нигде, Дарья Михайловна!
- Но как же?! Там он был! Не могла же она его взять!
«Могла, - подумал Миша, - могла…»
Значит, Надя Ермилова и есть та девушка, которую он ищет. Девушка со стеклянными ангелами…
Стараясь не привлекать к себе внимания, он вышел в коридор, на цыпочках побежал к выходу. Ему нужно было успеть застать ее в том самом разрушенном доме старика-стеклодува.
Дорогу до дома поляка-стеклодува он выведал у старушки, торговавшей на углу всякой всячиной: яблоками, разрезанной на куски тыквой, увядшими пучками петрушки. Для того, чтобы ее разговорить, ему пришлось купить кило яблок и рассовать их по карманам.
Получив крупную купюру и услышав от покупателя великодушное: «Сдачи не надо», - старушка разговорилась и подробно объяснила путь. Довольно толково все объяснила - ему везло в последнее время на толковых старушек - и он достаточно быстро отыскал старый дом, который, действительно, оказался почти разрушен.
Забора не было, раскуроченные ворота повисли на проржавевших столбах. Не было окон, не было дверей. В наступающих осенних сумерках дом казался ослепшим стариком, в предсмертной муке распялившим беззубо чернеющий рот. «Ну у тебя и ассоциации, Мишаня, – Сальвадор Дали позавидовал бы», - подтрунил над собой Миша, а у самого подленько зашевелился где-то под желудком липкий страх.
«И зачем я сюда приперся? – тоскливо подумал он. – Ведь где-то здесь она бродит, убийца. Надя Ермилова, которая четырех здоровых мужиков за нечего делать веревочкой придушила. Правда, в последнее время у нее истощился запас стеклянных фигурок, которыми она бедных убиенных снабжала. Но кто ее знает - вдруг придет сюда за ними? Может, они у нее где-то здесь спрятаны? Может, смыться подобру-поздорову, пока не поздно?
Нет, все-таки нужно войти и взглянуть - что к чему.
Миша сфотографировал дом, и вошел в зияющий пролом, когда-то, по всей видимости, бывший дверью.
Под ногами хрустнуло стекло.
Ему показалось: под кроватью что-то блеснуло.
Он присел на корточки, наклонился.
Сильный удар в спину, судя по всему ногой, опрокинул его навзничь. Он уткнулся носом в пол, пахнущий глиной, и тут же почувствовал сильные руки на своих плечах, и в то же мгновенье обжигающей саднящий болью захлест на шее. Он хватанул воздух и почувствовал, как в голове надувается и вот-вот лопнет огненный шар. Воздух, который он набрал, не смог спуститься ниже в гортань. Он почувствовал страшное удушье, вцепился костенеющими пальцами в жестко натянутый жгут. Замычал отчаянно, замотал головой.
За прикрытыми от боли и страха веками, на фоне уходящей в перспективу черноты, побежали огненные зигзаги, стали лопаться и взрываться горячие багровые пузыри, но в следующее же мгновенье все исчезло, и он провалился в безмолвную черную пустоту…
* * *
Над его запрокинутым лицом, над глазами, которые он старался держать открытыми, но которые то и дело закрывались, мутно светлело небо.
Он резко зажмурился, потом открыл глаза, стараясь навести фокус, прояснить картинку. Глаза заслезились, и он снова зажмурился.
По тому, как еле уловимо пахло сырой землистой свежестью, он понял, что наступило утро.
Сильно болело горло, казалось, оно распухло изнутри, и осталась только тонкая воспаленная щель для воздуха, и каждый вздох отдавался болью.
Он с трудом поднял руку, коснулся шеи. Веревки не было… Значит, забрала с собой… Как всегда.. И ангела не оставила… Конечно, не оставила. Она ведь его не убила… Пока, пока не убила… Она хотела, чтобы он понял: она не убила его в этот раз, но убьет в следующий. Если Миша не перестанет совать нос не в свои дела. Это было ясно, как божий день.
И о чем он думал? Как он мог подвергнуть свою жизнь опасности? Реальной опасности? Эта женщина могла убить его. Что было бы с мамой, если с ним что-нибудь бы случилось? Разве она смогла бы это пережить?
Надо уходить, немедленно уходить. Улететь первым же самолетом. К черту страх, лучше разбиться, чем быть задушенным. Теперь он это точно знал. Быстрей, быстрей отсюда!
Опираясь о железную раму койки, он встал, чувствуя, как дрожат колени. Постоял, стараясь усмирить дрожь, и пошел прочь, прочь от этого места. На пороге, правда, не удержался: трясущимися руками поднял фотоаппарат, навел объектив. Сдержанно взвизгнула вспышка, на миг осветив темные стены, грязный пол и осколки стекла, блеснувшие, словно рассыпанные убегающей Золушкой бриллианты.
На автомате добрался до какого-то перекрестка, долго стоял под качающимся фонарем, гоняющим по мокрому асфальту дрожащий овал света. Зубы стучали, то ли от холода, то ли от пережитого страха. Он привалился к какому-то забору. Забрехала потревоженная собака.
Внезапно его ослепил свет фар, он закрыл ладонью глаза, и вытянул руку, машина резко затормозила, едва не раздавив колесом выставленную вперед, дрожащую в колене, ногу.
Вероятно, на какое-то время Миша выпал из времени, и пространства, потому что в следующее мгновенье обнаружил себя уже в машине, крепко перетянутым ремнем безопасности.
Попытался что-то сказать, но из воспаленного горла вырвался лишь писк.
- Очнулся, браток? - спросил водитель, молодой парень. - Что, совсем плохо? Куда тебя? В больницу, что ли?
- Н-н-нет-т-т, – с трудом выдавил из себя Миша, - мне на вокзал… пожалуйста… заплачу…
Когда приехали на вокзал, Миша не смог самостоятельно выйти из машины, ноги совершенно не слушались, дико кружилась голова.
Парнишка по его просьбе сбегал в кассу, купил ему билет в плацкартный вагон. О том, чтобы ехать в купе, не могло быть и речи, - Мише было страшно, так страшно, как никогда в жизни. Ему казалось, что в купе с ним может случиться то же самое, что случилось в заброшенном доме. Вдруг она проберется к нему в купе и задушит его ночью. В плацкартном много людей, она не посмеет.
Он понимал: с головой что-то не так, но ничего не мог с собой поделать, мысли путались…
Парень довел его до вокзального кафе, заказал ему кофе и бутерброд, посидел рядом, пока Миша медленно приходил в себя. Шея все еще болела, но крепкий кофе сделал свое дело, мысли постепенно прояснялись.
Парнишка положил перед ним билет и сдачу:
- Спрячь хорошенько. Смотри, чтобы не выпали.
- Спасибо тебе, – пролепетал Миша, - сколько я тебе должен? Вот возьми, друг, не знаю, чтобы бы я без тебя делал…
- Не надо, брат, - серьезно сказал парнишка. – Я тебе помог, ты кому-нибудь другому поможешь. Я пойду, мне на работу. Бывай. Твой поезд через час, не пропусти.
Он пожал Мише руку и ушел.
Миша посмотрел ему вслед и неожиданно для себя заплакал, наклонив голову. Отхлебнул остывающий кофе. Пожилая женщина за соседним столиком посмотрела на него с осуждением. Наверное, подумала, что пьяный.
Все двадцать три часа, пока он ехал в поезде, – остаток ночи и весь день, - он не спал. Боялся, что Надя Ермилова подкрадется к нему во сне и задушит его жесткой, как проволока, жгучей, как крапивный хлыст, веревкой.
Страх не оставил его даже тогда, когда он уже шел по знакомому перрону родного города. Такси взять побоялся, вдруг пришло в голову, что она может спрятаться на заднем сиденье и накинуть ему веревку на шею. Несмотря на то, что он ясно понимал всю абсурдность этого опасения, пошел на автобусную остановку, все время оборачиваясь.
