— Вы к кому? — встрепенулась бабулька. Рядом с ней в комнатке два на три, где телевизор старый, едва живой, столик с телефоном и цветок в кадке, сидели две девицы, одна в халате, другая в трико.
— В семьдесят седьмую.
— И к кому же? — кричала хранительница нравственности через полкоридора, так как Зверев не останавливался.
— К гражданке одной.
— К какой? — не унималась бабка, а Зверев уже поднимался на второй этаж, на третий. Он знал, как идти. Вакулин нарисовал план здания на листке в клетку и показал все двери, ходы и выходы. Голос бабульки стих.
Когда Зверев стучался в дверь, слева по коридору третья по левой стороне, голова бабульки показалась вновь, потом, убедившись, что Зверева впускают, убралась, что он отметил с удовлетворением.
Зинаида Ивановна, женщина, несомненно интересная, но несколько великоватая, предложила ему раздеться.
— Я немного приболел. Мне бы в душ, чаю, аспирину и поспать. А делами завтра займемся.
— Как скажете.
— Душ где у вас?
— Направо по коридору. Подождите, я пойду посмотрю, может, занято.
Она вернулась через полминуты.
— Занято. Подождать надо.
Потом бегала еще раза два-три. Наконец объявила, что душ свободен.
— У меня ни полотенца нет, ни чего другого. Дай взаймы.
— Безвозмездно.
Зверев получил большую махровую простыню, новые мужские трусы, резиновые тапочки для душа и комнатные — для дальнейших перемещений. А также мочалку, зубную пасту и щетку, от чего повеселел.
В душе пахло шампунем и потом. Шпингалет закрывался с трудом. Дверь нужно было потянуть на себя, потом с силой двинуть штырек направо. Открывалась дверь после толчка плечом.
Горячая вода стекала из жестяной дырки под потолком, в семьдесят седьмой комнате Зинаида Белкина накрывала на стол, мучаясь от того, предлагать ли милиционеру Виктору Ревякину водку и нужно ли спать с ним сразу или подождать. То, что спать придется, она не сомневалась, но и не видела в этом ничего плохого.
Вернувшийся из душа Зверев обнаружил на столе борщ, поджарку, маринованные огурцы и копченую колбасу.
— За знакомство выпить нужно, — объявила Белкина строго.
Звереву постелила на полу, на двойном матрасе, и укрыла его периной. Он уснул, едва прикоснувшись головой к подушке, и не просыпался, когда она ночью приложила ладонь к его лбу, проверяя, не спала ли температура. Спала. Утром Зверев был здоров.
* * *
— Тебе на работу-то не надо сегодня?
— И сегодня и завтра.
— А вообще-то работаешь?
— Можно подумать, что вы не знаете. Нет. Сейчас не работаю, Витя.
— Правильно.
— Что правильно?
— Что Витя. И что не работаешь.
— Ума у вас, конечно, больше, чем у меня. Но вот смеяться не нужно. Долго собираетесь у меня угол снимать?
— Пока не выгонишь. Чаю-то дашь?
— У меня курица варится.
— С курами у меня отношения сложные. Сосисок нет у тебя? Точнее — одной сосиски.
— Этого дерьма теперь у всех полно. А курица?
— Это потом. Вот деньги за прокорм. Возьми.
— С деньгами потом. Счет выпишу. За все виды обслуживания.
— Счет — это хорошо. Это правильно.
Зверев пил чай и соображал.
— У тебя лист бумаги есть?
— За отдельную плату. Письменные принадлежности — за отдельную плату.
— Хорошо. Пиши как за целую пачку. И за потерянную ручку «Паркер».
— Я запишу.
— Начинай. Все фамилии жильцов. Точнее — жиличек. За кем комнаты. Кто и с кем живет сейчас.
— Это учету трудно поддается.
— Попробуй учесть.
— Попробую.
— Мне лучше из комнаты лишний раз не выходить. Поэтому съезди, пожалуйста, на Двинку, купи мне газету «Труд» и газету «Санкт-Петербургские ведомости».
— Так что вначале делать?
— Ты езжай и думай, как лучше ведомость личного состава оформить. А потом по ней работать.
Уже выходя из комнаты, Зинаида Ивановна обронила:
— Когда обыск будете делать, вещи на место кладите. Я порядок люблю.
— Положу, не сомневайся, — успокоил ее Зверев.
Обыска он делать не стал, а стал глядеть в окно. Угол гастронома, ларек, остановка вдали. Вон идет Белкина к остановке, ступает гордо, чуть жеманно, оглядывается, машет ему рукой. Он от окна отходит.
* * *
— …Скажи мне, дружок, что ты за последнее время видела в родном доме необычного. Или о чем слышала.
— В каком смысле необычного?
— Ну, не такого, как всегда. Люди необычные, вещи, поступки.
— Солист у нас необычный.
— Почему — солист?
— Поет громко.
— На чем играет?
— На гитаре.
— И что в этом необычного?
— Однажды он лез в свою комнату на второй этаж по трубе ночью, упал и сломал ногу.
— Так. А в гипс ему замуровали пакет с героином.
— Никакого героина. Он поправился. Стал ходить с палочкой. А общежитие тогда у нас запиралось. Так что приходилось проникать по пожарной лестнице, трубе газовой и так далее. Еще трап выбрасывали.
— Ну уж и трап.
— Устроили они с женой и ее братом, который приехал с Касатки, гулянку в «Парусе». Опоздали. Полезли снова по трубе. Солист сломал руку. Нога целехонька. Жена ногу.
— А брат?
— Брат ничего не сломал. Потом еще раз.
— Что еще раз?
— Солист ей руку подавал. Она маленькая, он большой. Он уже в комнату пробрался. Выпали оба. Сломали ноги. Он — новую.
— Что, серьезно?
— Ага. Писать в протоколе?
— Нет, не нужно. Но это действительно необычно.
— Или вот у Никитиной из комнаты мужики две шапки украли.
— Ну.
— Нашлись шапки. Вызвали милицию. А мужики, которые у нее их из открытой комнаты взяли, в другом помещении, напротив. Двери выломали, а они там голые танцуют танго и в шапках.
— А шапок сколько?
— Две ворованных, одна своя. Писать?
— Так прошлый раз протокол писали?
— Ага. Значит, не будем.
— Давай по порядку. По каждой комнате.
— А я думала — по степени интереса.
— Вот чего тебе, Зинаида Ивановна, интересно?
— А вот комната номер… потом скажу какой. Мужики со всей страны летают и звонят. По двое живут. Те, кто был, говорят, что такого им нигде не делали и даже в кино не показывали. Там, где предельная эротика.
— Это какая же комната?
— Узнаете в рабочем порядке.
— Боишься, что переменю место жительства? Съеду от тебя в мир непознанного?
— Да съезжайте куда хотите.
— Давай отдохнем и телевизор посмотрим.
— Давай.
Еще продолжался поиск убийц Зверева. Он порадовался за товарищей и включил седьмой канал, где видеоклипы и шлягеры. Мерцание пустого канала.
— А почему нет музыки?
— А вы не то не знаете. Взорвали канал.
— Канал взорвать нельзя. Туннель можно.
— Тех, кто вещание вел на острове, по этому каналу взорвали в автомашине на прошлой неделе.
— Гляди-ка. Это район не мой.
— А чего же вы сидите тут?
— А это у нас пересортица такая. Вы же своих милиционеров в районе знаете?
— Ну… кое-кого.
— А в другом районе — вряд ли?
— Вряд ли.
— Так что давай двигаться по комнатам. Потом сравним список с нашим. Кстати, паспортный режим проверим.
— Так нет же никакого паспортного режима.
— Это сказки для дураков. Даже в тех странах, где его нет, про человека нового тут же донесут шерифу или калифу. Уж поверь мне. У нас самая гуманная паспортная система в мире.
— Ага. Водки хотите?
— Если немного и с горячим чаем. Чтобы лучше работалось.
На фамилию Телепин он наткнулся на второй день работы, к вечеру. Уже потеряв веру в успех поисков, он услышал занятную историю про зомби. Оказывается, и такое случалось здесь. К тому времени Зинаида Ивановна вошла во вкус, и рассказ ее лился плавно, речь становилась образной, а фамилии, адреса, предположительное отношение к криминалитету ложились на листы бумаги писчей потребительской одиннадцатого формата, которые она пронумеровывала и аккуратно складывала в пачечку.
Вернувшись в семьдесят седьмую комнату, Зверев застал Зинаиду Ивановну почти спящей. То есть она улеглась на своем диване лицом к стене, выключила большой свет и зажгла ночничок. К дальнейшей работе на сегодня она явно не была расположена. Он прогулялся в душ, постоял на кухне в присутствии шести баб, для которых это святое место было клубом, о чем говорило отсутствие каких-либо кастрюль на конфорках. Только обильные и стремительные тараканы перемещались вокруг, появлялись ниоткуда и уходили — не в щели под панелями и не в вентиляционное окошко, а словно в какую-то потустороннюю дверку. Обитательницы дома сорок четыре не стеснялись постороннего человека и обсуждали свои проблемы в свободной форме и раскованных выражениях. Зверев сделал вид, что ищет отсутствующие при нем сигареты, и ушел.
