– Ты просто супер. – Перед следующим клиентом Мэгги угощает меня молочным коктейлем. – Он от тебя без ума. Клянусь, Фреде и не снилось, сколько ты ей будешь приносить. – Мэгги шуршит банкнотами, которые ей дал Норрис, платит за коктейли и смеется: – Чур, Бекко ни слова!
Я присасываюсь к трубочке, но ничего не могу вытянуть, коктейль очень густой. А мне так надо чем-нибудь заглушить вкус во рту.
До второго клиента недалеко, и мы идем пешком, опять в гостиницу. Он бизнесмен, очень любезный, аккуратный, красивый. После всего он разрешает нам что-нибудь выпить из мини-бара в своем номере. Я выбираю шоколадный батончик и крошечную бутылочку джина. Вообще-то он хотел в меня войти, но Мэгги вежливо отказала, предложила себя.
Он настаивал, даже давал лишних двести фунтов, поэтому Мэгги пришлось объяснить, что я недавно родила и еще пару недель меня нельзя трогать. Он угомонился, когда увидел, что у меня груди молоком сочатся, и сказал, что в восторге от меня. А я салфеткой промокнула молоко с его подбородка.
Следующим был тот самый политик Мэгги. Я его имени никогда не слышала, но Мэгги все равно взяла с меня клятву молчать. Он ждал нас в своей лондонской квартире, где всю неделю живет. На выходные он уезжает к жене. Политик тоже меня захотел, и Мэгги опять отказала. Потом смеялась – мол, я ее без работы оставлю.
У Мэгги в пальто уже столько денег, что я начинаю понимать – эта работа лучше, чем у уборщиц или официанток. А кем бы я еще могла работать, если бы не Фреда и Бекко? Вдобавок тут я не новичок, много лет этим занималась и, значит, смогу платить за лечение Руби. А попозже и коляску куплю.
Интересно, что будет, если мы оставим одну или две бумажки из кармана Мэгги для себя?
Последнее задание. Мы сидим в баре гостиницы и разговариваем с иностранцем. Вообще-то одет он как женщина, но сразу видно, что мужчина. Лет пятидесяти, в сиреневой юбке, белых туфлях. Говорит с таким акцентом, что я то и дело наклоняюсь поближе – иначе ничего не разобрать. Он заказывает для нас с Мэгги синие коктейли в высоких бокалах, мы сидим по обе стороны от него на скрипучем кожаном диванчике и слушаем пение очень красивой дамы на сцене.
Переодетый мужчина просит нас ругаться, и Мэгги – она его раньше не встречала – корчит мне смешные рожи, когда он не смотрит. Еще он расспрашивает, какие мы без одежды, что делаем в туалете и все такое.
Мэгги, я знаю, в душе хохочет, как и я, но за сегодняшний вечер она мне несколько раз напоминала правило: мы уважаем любое желание клиентов, потому что они платят много денег. И все-таки он нас очень смешит. Потом он отсылает меня в туалет, я послушно иду писать, а когда открываю дверь, чтобы выйти, сталкиваюсь с ним. Он толкает меня обратно, дверь захлопывается, мы остаемся одни, и Мэгги рядом нет. Он дергает мою юбку, рвет мои новенькие чулки и трусики, разворачивает меня, силой сгибает над унитазом. Я не вижу, но знаю, что он задрал свою юбку и спустил трусы, потому что чувствую запах соли и подогретого цыпленка. Я вижу, что пол начинает качаться, слышу утробный рык на чужом языке. Мне должно быть больно, ведь я снова и снова стучусь головой о стену, но я машинально, по привычке, ускользаю туда, где я всегда в безопасности, где никто и ничто меня не может обидеть.
Все кончилось, он ушел. Я подбираю разорванные трусики и возвращаюсь в бар. Иностранца там нет, а Мэгги допивает коктейль и украдкой пересчитывает купюры. Я стою перед ней, по ногам течет от того, что он во мне сделал, и Мэгги понимает. Она обнимает меня, я падаю на диван, и лежу головой у нее на плече, и думаю о Руби, медленно выкарабкиваясь из своего убежища.
– Хоть заплатил… – вздыхает Мэгги.
Следующие дни я работаю так усердно, что даже Фреда поражается. Откуда ей знать, что я целую жизнь только и делала, что подчинялась и выполняла приказы.
В конце моей первой рабочей недели Бекко протягивает мне конверт. Он смотрит на меня слишком долго, мне не по себе, я сглатываю и молчу, сжимая в пальцах пухлый конверт. Потом мчусь наверх, в спальню, и вытряхиваю деньги. Пятьдесят фунтов. Я заработала пятьдесят фунтов! Первый раз держу в руках столько денег. Родители еле сводили концы с концами: отцу в его конторе платили мало, а мать говорила, что ее работа – содержать в порядке дом, хотя отец часто допоздна возился на кухне со счетами и бубнил про то, что одной его зарплаты не хватает.
Я упросила Мэгги съездить со мной в Вулворт, за шкатулкой с замком, и мы находим то, что нужно. Коробочка черная, блестящая и не открывается без ключа. Я складываю туда деньги на лечение Руби. Мэгги говорит, что у нее есть счет в банке, а я молчу. Даже Мэгги я не признаюсь, что не могу пойти со своими деньгами в банк, потому что тогда меня сцапает полиция.
В конце второй недели Бекко опять дает мне конверт.
– Ну, остаешься? – Длинный столбик пепла чудом держится на его сигарете.
Я киваю. Я страшно благодарна ему за то, что он тогда подобрал меня на улице, но признаться в этом боюсь.
Улизнув от него в спальню, я пересчитываю бумажки – еще пятьдесят фунтов – и в уме прикидываю, сколько мы с Мэгги принесли Бекко за эту неделю. Семь ночей по восемьсот или даже тысяче фунтов… В тот момент я и решила отщипывать по крошечке от пирога каждого клиента. Для Руби.
Когда я не думаю о Руби – она очень, очень больна, говорит Фреда, и ее даже навещать нельзя, – то думаю о родителях, тете Анне, дяде Густаве и как все они мечутся, ищут меня. Я убежала из дома шесть недель назад, а им так и не удалось ничего про меня разнюхать.
Я думаю о нашем доме, о своей комнате, где меня столько месяцев держали взаперти, пока я ждала Руби. Думаю о том, как уютно и спокойно было моей девочке, пока она жила клубочком внутри меня, а с минуты, когда она появилась на свет, все пытались ее забрать. Думаю о ребятах из моего класса, о том, как про меня будут шушукаться, сочинять байки одна страшней другой, вроде я калека или заразная. Думаю о Густаве с его жирным волосатым телом и о том, как я сдерживала рвоту, когда он приближался. Думаю о том, как выпрыгнула из окна – когда узнала, что мою девочку хотят забрать у меня навсегда. Думаю о том, как рожала и ни единой души не было рядом. Думаю о возвращении. Я не вернусь.
Луиза на крыльце его дома радовала глаз, как букет полевых цветов. Роберт посторонился, пропуская ее. Шагнув через порог, Луиза сморщила нос, и по безупречной глади лба пробежала рябь.
– Открой окно, Роб! Вонь страшная. – Оставляя за собой шлейф сладкого аромата, она прошла на кухню. Груду постельного белья на диване в гостиной и грязные тарелки на полу явно заметила, но не остановилась. – У тебя бывали времена и похуже, верно? Ну и нечего раскисать. – Луиза расстегнула молнию на сумке, вынула тоненький ноутбук и сразу подключилась к Интернету. – Хочу кое-что показать.
Роберт послушно открыл окно, и в кухню повеяло свежестью, запахом скошенной травы. Сблизив лица, оба ждали, пока машина загрузится.
– На фотографии, которую ты нашел в медальоне, довольно необычная фамилия. Польская, как выяснилось. A babka перед ним означает «бабушка». То есть babka Wystrach была чьей-то бабушкой. – Луиза улыбнулась и, щелкнув мышкой, выбрала ссылку в «Избранном».
«Чьей-то бабушкой», – беззвучно повторил Роберт. Но чьей? Бабушкой Руби? Или Эрин? Или женщина со старого фото не имеет к ним никакого отношения, а Эрин просто-напросто купила медальон на блошином рынке в подарок дочери? Сердце кольнула тоска: Роберт представил Эрин склонившейся над уличным прилавком. Самодельные бусы, сережки, браслетики и прочие безделушки были ее слабостью.
– «Кроникл и Эко»? – с недоумением прочитал Роберт адрес сайта.
– Погоди, – бросила Луиза и продолжила, когда страница полностью открылась: – А теперь слушай: «Шестидесятилетний житель Нортгемптона был арестован по подозрению в жестоком обращении и растлении несовершеннолетних. Сегодня ранним утром полиция взяла под стражу Густава Вайстраха в его собственном доме, на основании заявления матери четырнадцатилетней девочки, в отношении которой Вайстрах предположительно совершал насилие. Густав Вайстрах, родом из семьи польских беженцев, которая на протяжении последних семнадцати лет владела «Клубом молодежи» в Ноуль-Хилл, завтра будет освобожден под залог вплоть до дальнейшего расследования».
Роберт со вздохом распрямил спину.
– Июнь две тысячи первого. Как ты это нашла?
– Легко! Вбила фамилию Вайстрах в строку поиска Google. – Луиза улыбнулась. В солнечном свете ее «конский хвост» вспыхнул рыжим пламенем. – Поисковая система выдала сотни ответов, но стоящий, на мой взгляд, только этот. История, похоже, наделала шуму. Остальные ссылки связаны с генеалогией. Понятно, что информация, которую хотелось бы выжать из медальона, могла вообще не попасть в Сеть, поскольку устарела до появления Интернета.
– Напомни-ка, сколько я тебе плачу за то, что ты роешься в Интернете? – Роберт принялся кружить по кухне. – Ладно, а почему, собственно, тебя не заинтересовала генеалогия? История семьи Эрин, по-моему, неплохая зацепка. Лично я не представляю, каким образом этот подонок может быть связан с Эрин. Думаешь, есть смысл копать дальше?
