– Вон туда. К шефу.
Зачем, я не спрашивал – и сам знал. У меня даже была мысль дать деру. Потом сообразил, что, как бы там ни было, если я им нужен, они меня из-под земли достанут. Так вот стою я у конторки, жду, когда шеф в военной фуражке и в портупее не соизволит взглянуть на меня. Лицо у него пухлое, холодное; глазки злобные.
– Номер?
– Чего?
– Номер, номер – время начала смены?
Сует руку в ящик и достает другой значок и другую карточку в плексигласе. На ней моя физиономия, что снимали вчера, мое имя, возраст и подробное описание внешности.
– Вот ваш постоянный значок и номер. Приколите сразу. А это ваша личная карточка. Не терять, никому не передавать, не оставлять. Они должны быть при вас на проходной и на внутренней территории. Забудете дома – с вас пятьдесят центов на посылку нарочного. Потеряете – доллар. Ясно? Удачи.
Отваливаю и пробираюсь через забитый людьми двор к проходной... Чувство облегчения? Не то слово, но об этом позже.
Ворота на склад, как всегда, заперты. Вижу Муна, Баскена и Вейла в отделе поставок; они болтают, но меня явно не видят. Гросс, счетовод, на своем табурете весь поглощен ногтями. Иду к окну.
– Как насчет войти? – спрашиваю.
Он посмотрел на меня, такой симпатичный малый с правильным черепом, глаза карие, волосы темные, но сколочен как-то на скорую руку и оттого кажется неуклюжим. Одет с иголочки: замшевая куртка и коричневые габардиновые брюки.
– Лезь в окно, – предлагает без всякой подначки.
– А как насчет запретительного знака?
– Не бери в голову. Я все время лазаю.
Я пролезаю в тот самый момент, когда раздается гудок, и, вставая на ноги, носом к носу сталкиваюсь с Муном.
– На твоем месте я бы больше этого не делал, – говорит он. – Это запрещено.
Я смотрю на Гросса. Тот сидит к нам спиной и раскрывает пишущую машинку.
– Понятно, – говорю. – Что мне сегодня делать?
– Сначала убери эти запчасти с пола.
– Что...
Но его уже и след простыл. Мун выше шести футов, очень темный и такой худой, что кажется, он не ходит, а летает.
Невысокий приземистый молодой человек, смахивающий на мексиканца, двигался по покрытой бумагой полу с кучей поступивших за ночь запчастей. Когда я подошел, он сгреб детали в охапку и направился к стеллажам. Я тоже подхватил сколько мог деталей и потащился за ним. Он сложил свой груз, быстро передвигаясь вдоль полок и отделений, и уже готов был возвращаться назад, когда я его остановил.
– Эти куда? – спрашиваю.
Он глянул на детали, взял несколько штук и положил на полку.
– Другие не сюда, – сказал он и двинулся дальше.
Я за ним.
– А куда?
– Фланец бака в сварочный; ремни в предсборочный; компрессионные шпангоуты в металлопрокатный.
– Как же они сюда попали?
– А черт их знает. Ремни наши, мы их отсылаем в конечную сборку. На остальных неправильная сопроводиловка.
Мы вернулись, откуда пришли.
– Складывай их на пол, – говорит он. – Я позову посыльного. Таскай эти шпангоуты, они наши.
Он показал мне их и показал стеллажи, куда класть. Я нагрузил ими ручную тележку, отвез к стеллажам и начал разгружать. Дело шло медленно, и не только по причине похмелья. Шпангоуты все время цеплялись за бумагу, проложенную между слоями, и тащили ее за собой. Несмотря на размеры, они были очень легкие, и, стоило потянуть один, вся груда грозилась рассыпаться.
К полудню я перетаскал не больше двух третей этих шпангоутов. Я так нервничал, что совсем забыл о плохом состоянии и голоде. Я сходил в туалет, помылся. На дворе выкурил пару сигарет. Потом вернулся и вновь принялся за работу. Было, кажется, около часу, когда объявился смуглокожий. У него, видать, была пара свободных минут.
– Ну, как дела? – спрашивает. Не успел я ответить, как он кричит: – Послушай, ты, надеюсь, не смешиваешь их в одну кучу? – и тычет пальцем на полки то в одну, то в другую деталь. – Не видишь разве разницы? Одна с прорезью на одной стороне, другая на другой. А на этих, видишь, дырки для клепки расположены по-разному. Первые делаются парные, а вторые с равными промежутками.
«Какого ж дьявола ты мне раньше не сказал?» – подумал я, но промолчал.
– Остальные тоже вперемешку? – спрашиваю как-то вяло.
– Часть этих переложи на противоположный стеллаж. Это действительно правосторонние шпангоуты, но по одному они используются в каждом левом крыле. То же самое с левосторонними шпангоутами этого типа. В каждом крыле требуется один левосторонний и один правосторонний шпангоут.
– Тут я, кажется, полный аут, – говорю. Так оно и есть.
– Ерунда, со временем все усечешь, – смеется он. – Надо немного пообвыкнуться.
– Как же теперь все это исправить?
– Как? – смотрит он через плечо. – Мне надо отнести заказ в хвостовой цех, да черт с ними, я помогу тебе.
Всю работу он переделал за каких-нибудь тридцать минут. Только кончил, является Мун.
– Мэрфи, получил, что надо, из хвостового? – спрашивает.
Я посмотрел на своего смуглого приятеля. Я могу, конечно, перепутать шпангоуты, думаю, но мексиканца от ирландца отличу. Этот, во всяком случае, мексиканец.
– Это все из-за меня, – вступаю я, когда тот заторопился. – Я перепутал эти шпангоуты, а Мэрфи помогал мне разобраться.
– Как это ты умудрился их перепутать? – недоумевает Мун. – А где же сопроводительные?
Он повернулся и кивком приказал следовать за ним. У передней стойки он остановился; остановился и я. Он нагнулся к полке под стойкой, достал из своей сумки с едой яблоко. Откусив порядочный кусок, прожевал его, проглотил и направился к столу Гросса.
– Гросс, – обратился к нему Мун – чавк, чавк, – у тебя сопроводительные к крыльям, которые забросили сегодня?
– У меня, – отвечает Гросс. – Я принес их сюда – три или четыре, кажется.
– Дай взглянуть.
Сопроводительные документы представляли собой квадратные картонки, сплошь покрытые типографским текстом.
– В них описан весь процесс сборки, – пояснил Мун. – Они сопровождают каждую запчасть на протяжении всего процесса сборки, а когда они поступают сюда, мы ставим на них свой знак учета и передаем Гроссу, а тот заносит их в свои гроссбухи... Эти шпангоуты, что ты раскладывал, надо внести в гроссбух. Гросс это сделает.
– Я сам могу сделать это, – говорю, – это ведь моя ошибка.
– Гросс сделает. Он не очень перетруждается.
– Сделаю, – говорит Гросс.
Мун отправил в рот остаток яблока, подтащил деревянный ящик к забору и залез на него. Футах в пятидесяти спиной к нам, прислонясь к столбу, стоял охранник. Мун неторопливо огляделся, отвел руку за спину и, прицелившись, бросил огрызок. Тот попал прямо в козырек, так что фуражка налезла охраннику на глаза, отскочил, взлетел высоко в воздух и упал на кабину самолета. Мун, не улыбнувшись, сошел с ящика.
– А теперь, – говорит, – за работу. И вымети здесь все.
Гросс догнал меня, когда я протягивал карточку, и вместе со мной вышел из проходной.
– Тебя кто-нибудь подбросит? – спросил он.
– Нет, – отвечаю.
– Не против прогуляться до моей машины?
Я поблагодарил его, и мы двинулись вместе, пробираясь сквозь сплошной двойной поток машин, устремляющихся в сторону бульвара Пасифик.
– Как тебе этот парень, Мун? – спрашивает он. – Я такого чайника в жизни не видал.
Я рассмеялся:
– Он с причудами, это точно.
– Да он просто чокнутый, – говорит Гросс, – и мне плевать, если ему скажут, что я это говорю. Он из меня все жилы вытянул, прежде чем я начал работать здесь.
Я постарался перевести разговор на другую тему:
– А ты здесь давно?
– На заводе-то? Четыре месяца. На этом складе три, а до этого в штамповочном цехе.
– Здесь больше нравится?
– Нравилось бы, если б этот Мун не был с такими заходами и не изводил бы меня все время. Я к этому не привык. Он меня невзлюбил, потому что отдел кадров сунул меня сюда без его ведома. Я сам пошел в отдел кадров и переговорил с завом, сказал, какое у меня образование и что хотел бы попробовать соответствующую работенку. В общем, поговорили по душам. Он оказался отличным парнем, страстный болельщик, а как узнал, что я из «Всеамериканской», его это проняло. Через несколько дней они уволили счетовода со склада – сам Мун согласен, что он никуда не годился, – и отдали мне это место. – Он остановился и открыл старенький седан «шевроле». – А что ты думаешь о Мэрфи? – спрашивает он, уже одной ногой на подножке.
– Что ты имеешь в виду?
Гросс фыркнул.
– Ты видывал, чтоб кто-нибудь больше походил на мексиканца?
– Вообще-то пожалуй.
– И он еще зовет себя Мэрфи! Не знаю, что они смотрят.
– А что такое?
– Как что? Ты же сам сказал, что он вылитый мексиканец.
