Обратно в отель я шел, крепко стиснув кулаки, а к девяти часам основательно надрался. Первая бутылка была у меня в руке еще до того, как двери отеля закрылись за мной. Уже делая первый глоток, я знал, что совершаю ошибку. Я знал об этом всю дорогу домой, знал на кладбище и с того самого мгновения, как проснулся тем утром. Нет, я вовсе не ударился в запой из тех, после которого можно проснуться где-нибудь в Женеве в компании двух жен и с татуировкой на лбу. Напивался я в исключительных случаях, что в итоге не причиняло мне ничего, кроме боли, и к тому же нарушало мои собственные высокие моральные принципы, – вот только проблема заключалась в том, что в данной ситуации никакого иного разумного выхода, похоже, не было.
Сперва я сидел у стойки бара, но вскоре переместился в одну из кабинок возле длинного окна. Благодаря заранее уплаченным немалым чаевым мне не приходилось ждать и даже вставать с места, чтобы наполнился мой очередной стакан. Сначала пиво, потом виски. Пиво, потом виски. Весьма надежный способ напиться в стельку, и чисто выбритый бармен продолжал подавать напитки именно в таком порядке.
Достав документы из желтого конверта Дэвидса, я разложил их перед собой, сосредоточившись на единственной мысли.
Пока я рос, я знал о своем отце главное – он был бизнесменом. В этом заключалась вся его жизнь. Он принадлежал к виду Homo sapiens businessmaniens. Он вставал утром и отправлялся заниматься своим бизнесом, возвращаясь лишь поздно вечером. Родители никогда не рассказывали о годах своей молодости, да и о последующих событиях говорили довольно редко, но про "Движимость" я хорошо знал. Несколько лет отец работал в одной из местных фирм, а потом однажды вечером пригласил мать в ресторан и сообщил ей, что выбирает свой путь. Именно такими словами, словно в рекламе банковских кредитов. Он поговорил кое с кем, наладил связи, приложил все свои способности и знания к тому, чтобы иметь полное право однажды появиться в баре местного клуба и сказать: "Я добился, чего хотел". Это было явно нелегко, но силы воли у отца хватало. Автомеханики и водопроводчики, контролеры платных парковок и банковские клерки – всем достаточно было бросить на него один лишь взгляд, чтобы понять: с таким дурно обходиться не стоит. Когда он входил в ресторан, служащие шепотом передавали друг другу, что пришло время вытянуться в струнку и прекратить плевать в суп.
Его компания и ее история – вот что я лучше всего знал о своем отце.
И тем не менее по собственной воле он распорядился закрыть "Движимость". Вместо того чтобы предоставить право решать ее судьбу сыну, он спокойно уничтожил плоды двадцатилетнего труда.
Как только Дэвидс сообщил мне об этом, я понял, что это может означать лишь одно. Мои родители не хотели, чтобы я унаследовал его дело, – что во многих отношениях было вполне объяснимо. Мне доводилось продавать многие, самые разнообразные вещи, но я никогда не занимался торговлей дорогими домами. Конечно, кое-что я об этом знал – мне были знакомы журнал "Уникальное жилище", реестр Дюпона и каталог недвижимости Кристи. Мне доводилось видеть старинные отреставрированные постройки и роскошные ранчо, я знал стоимость произведений искусства Старого Света, даже два года проучился на архитектурном факультете, пока из-за несчастливой случайности мне не пришлось покинуть колледж и сменить профессию. Но то ли отец не хотел, чтобы я унаследовал его дело, то ли не доверял мне. Чем больше я об этом думал, тем больнее становилось.
Я продолжал пить, в тщетной надежде, что станет легче. Но облегчение не приходило. И все же я продолжал пить. В начале вечера в баре было относительно тихо, затем в десять часов его неожиданно заполонили мужчины и женщины в костюмах, похоже, после какой-то корпоративной вечеринки. Они толпились посреди бара, оживленно общаясь друг с другом, возбужденные, словно дети, от предвкушения нескольких кружек пива. Шум все усиливался, будто меня окружали люди, сгребавшие лопатами гравий.
Я оставался в своей кабине, злобно глядя на пришельцев. Несколько мужчин небрежно сбросили пиджаки, один даже ослабил галстук. Подчиненные подобострастно семенили рядом с боссами, словно ожидающие крошек птицы. Я еще мог бы с этим примириться, я пережил бы бурю. Эти люди умели составлять отчеты и графики, но если дело доходило до проверки на выносливость в баре – вряд ли их хватило бы надолго. В себе я был уверен – хотя сейчас понимаю, что тогда я был пьян сильнее, чем мне казалось.
В бар вошли трое мужчин и остановились в дверях, оглядываясь вокруг.
В следующее мгновение я услышал крик, и люди в костюмах метнулись в стороны в поисках укрытия. Сперва мне стало страшно, но оказалось, что они бегут от меня.
Я стоял, шатаясь, посреди бара, весь мокрый от опрокинутого пива. В руках у меня был пистолет, направленный прямо на стоявших в дверях, и я выкрикивал в их сторону бессвязные противоречивые приказы. Они явно перепугались до смерти – вероятно, потому, что когда на тебя направляют пистолет, возникает желание делать то, что тебе говорят, но это нелегко, когда не можешь понять смысл слов.
Наконец я перестал кричать. Людей в дверях на мгновение стало шестеро, потом снова трое. Вокруг стояла тишина. Мне казалось, будто сердце сейчас разорвется. Все ждали, в какую сторону изменится ситуация – в лучшую или в худшую.
– Прошу прощения, – пробормотал я. – Обознался.
Убрав пистолет в карман пиджака, я собрал бумаги со стола и, пошатываясь, направился к выходу. Я прошел половину холла, прежде чем рухнуть на пол, свалив стол и большую вазу с цветами стоимостью в сотню баксов.
* * *
В три часа ночи, дрожа после ледяной ванны, я лежал на спине в кровати в своем номере.
Меня допрашивали и руководство отеля, и местная полиция, выразившая полное понимание, но потребовавшая, чтобы я сдал оружие на все время своего пребывания. Да, сегодня я был на похоронах. Да, у меня есть лицензия на скрытое ношение оружия – что их весьма удивило. Однако они вполне здраво заметили, что лицензия не дает мне права размахивать пистолетом в барах. Бумаги из конторы Дэвидса, в которых говорилось, что теперь я стал обладателем одного миллиона восьмисот тысяч долларов, осторожно положили под обогреватель, чтобы они высохли. Я больше ни на кого не злился. Сам факт, что последняя воля и завещание моего отца теперь пахли пролитым пивом, доказывал его правоту.
Полежав немного, я повернулся на бок, снял трубку телефона и набрал номер. Телефон выдал шесть гудков, после чего включился автоответчик. Голос, который был мне знаком лучше, чем мой собственный, сообщил, что мистер и миссис Хопкинс, к сожалению, не могут ответить на звонок, но я могу оставить сообщение и они со мной свяжутся.
В десять часов следующего утра я стоял с чувством искреннего раскаяния на подъездной дорожке возле дома родителей. На мне была чистая рубашка, я съел легкий завтрак и извинился перед всеми, кого смог найти в отеле, вплоть до парня, чистившего бассейн. Я был несколько удивлен, что не провел ночь в тюремной камере, и чувствовал себя весьма дерьмово.
Дом находился в конце узкой неровной дороги на окраине Дайерсбурга. В свое время переезд родителей сюда показался мне достаточно неожиданным. Участок был довольно большим, примерно в половину акра, и несколько старых деревьев отбрасывали тень на стену дома. Его окружали участки подобного же размера, со старыми викторианскими домами, которых никто не позаботился заново покрасить. Граница участка была обозначена аккуратной живой изгородью. Мэри жила в соседнем доме. Ее никак нельзя было назвать состоятельной. По другую сторону жили преподаватель колледжа и его жена-аспирант. Скорее всего, этот дом им продал мой отец. Опять-таки, жили они достаточно скромно и в шампанском отнюдь не купались. Сам дом был двухэтажным, окруженным изящным крыльцом, с мастерской в подвале и гаражом сзади – несомненно, симпатичное и хорошо оборудованное жилище, с приятными соседями, и тот, кто решил бы тут поселиться, вряд ли стал бы жаловаться. Но и на страницы "Жилищ богачей и знаменитостей" этот дом вряд ли в ближайшее время попал бы.
Я помахал рукой, на случай, если Мэри смотрит в окно, и медленно пошел по дорожке. Мне казалось, будто передо мной – подделка. Настоящий дом моих родителей, тот, в котором я вырос, находился далеко в прошлом и в тысяче миль отсюда на запад. Я не был в Хантерс-Роке с тех пор, как они переехали, но помнил старый дом до мельчайших подробностей. Обстановка его комнат навсегда врезалась мне в память. Тот же, что стоял передо мной, был словно вторая жена, слишком поздно в своей жизни решившая установить с детьми более близкие отношения.
Возле двери стоял оцинкованный мусорный бак, крышку которого приподнимал плотно набитый мешок. Газет на пороге не было – видимо, об этом позаботился Дэвидс. Поступил он совершенно правильно, но из-за этого складывалось впечатление, что все уже начало покрываться пылью. Я достал из кармана чужие ключи и отпер дверь.
