Она посмотрела на полицейского, который стоял у магнитофона. Похоже, он подпевает. Он тихонько напевал веселую песенку с бессмысленными словами, и ей вдруг стало его жалко.
Он никогда не любил темноты.
Он вырос в суровой Кируне,[20] в безысходной тьме полярной зимы. Потом переехал в Стокгольм учиться в Высшей полицейской школе и остался здесь, часто работая по ночам. Но темноту так и не полюбил: в его глазах мир без солнца лишен красоты.
Он смотрел в окно гостиной. За ним начинался лес, в котором царила июньская ночь. Там было темно, как и должно быть в густом лесу летней ночью. Он вернулся домой сразу после десяти, неся в коричневом портфеле видеокассету с ее «вторым я». Йонас уже спал, и Свен Сундквист, как обычно, поцеловал сына в лобик и минуту постоял рядом, слушая его ровное дыхание. Анита сидела за столом на кухне, он присел на краешек ее стула, и так они сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Вскоре у них, как всегда, остались лишь три незаполненные клеточки по углам. Столько им обычно не хватало, чтобы дорешать кроссворд, вырезать его, послать в местную газету и получить шанс выиграть в денежную лотерею.
Потом они занялись любовью. Она раздела сначала его, а потом себя, усадила его обратно на кухонный стул и сама села сверху. Им нужна была близость.
Он подождал, пока она заснет. В четверть первого он встал с кровати, натянул футболку и тренировочные штаны, взял портфель, который остался в кухне, и принес в гостиную.
Кассету он хотел смотреть один.
Один и с мерзким ощущением в животе.
Об этом Аните и Йонасу знать ни к чему.
Темная улица. Он смотрел в окно, пока не перестал различать контуры деревьев.
Взглянул на часы. Десять минут второго. Почти час он сидел тут и всматривался в темноту.
Долго ему не выдержать.
Она сказала Эйдеру, что были две кассеты.
Она сделала копию. На случай, если произойдет то, что и произошло. На случай, если кто-то уничтожит первую кассету, которая была тогда при ней. На случай, если этот кто-то просто-напросто подменит ее кассету другой. Пустой.
Свен Сундквист не был уверен, что то, что он увидел и услышал, идентично записи на первой кассете.
Но предполагал он именно это.
Они взволнованны, как всякий, кто не привык смотреть в глазок камеры, которая все видит, и потом все остается на пленке.
Первой заговорила Граяускас:
– Это я придумала сняться. Вот моя история.
Она произносит две фразы. Поворачивается к Слюсаревой, которая переводит на шведский:
– Detta ar min anledning. Delta ar min historia.
Снова Граяускас. Она смотрит на подружку и произносит еще две фразы:
– Надеюсь, что когда вы будете это смотреть, того, о ком идет речь, уже не будет в живых. И он успеет пережить то, что по его вине пережила я. Стыд.
Они говорят долго, строго по порядку: несколько слов по-русски, затем то же самое – на ломаном шведском. Они говорят так, что понятно каждое слово.
Он наклонился и нажал на «стоп».
Смотреть дальше не хотелось.
То, что его так мучило, уже не было ни омерзением, ни страхом – осталась только злость, которая завладела всем его существом. А такое случалось с ним очень редко. Больше сомнений не осталось. Сперва он надеялся, просто потому, что человеку свойственно надеяться. Но он же знал, что Эверт подменил кассету и на то у него была причина.
Свен Сундквист встал и пошел на кухню. Включил кофеварку и с верхом наполнил фильтр кофе: ему надо хорошенько подумать. Ночь будет долгой.
Кроссворд так и лежал на столе. Он отодвинул его и взял листок бумаги для рисования, сложенной на подоконнике для Йонаса. Некоторое время он разглядывал белую поверхность, а потом принялся бессмысленно водить по бумаге первым попавшимся – лиловым – карандашом.
Мужчина. Пожилой. Крупный, лысоватый, со сверлящим взглядом.
Эверт.
Он улыбнулся про себя, когда лиловые линии стали превращаться в портрет Эверта Гренса.
Он знал почему. Длинная ночь лежала перед ним на столе.
Эверта Гренса он знал уже почти десять лет. Сначала он был одним из тех, кого Гренс выбрал для своей команды. Но постепенно он почувствовал, как между ними возникает подобие дружбы. С ним Эверт беседовал, интересовался его мнением, приглашал что-нибудь обсудить, тогда как другие вылетали из его кабинета точно ошпаренные. За эти годы он прекрасно изучил Гренса. Но, видимо, не до конца. Например, он никогда не бывал у Эверта дома. А ведь если ты не был у человека в гостях, значит, знаешь его не слишком хорошо. Эверт у Сундквистов бывал. Он сидел тут, за этим столом, между Анитой и Йонасом, пил кофе, завтракал, и было это не один раз.
Свен приглашал его в святая святых, в свой дом. А Эверт к себе – никогда.
Он посмотрел на рисунок и попытался придать ему завершенность. У лилового человечка появились лиловые ботиночки и лиловый пиджачок. О личной жизни Эверта Гренса он ничего не знал. Ему был знаком только полицейский Эверт Гренс, который первым оказывался на рабочем месте и уже на рассвете оглашал коридоры управления песнями Сив Мальмквист. Этот Гренс работал с утра до вечера и часто спал на неудобном диванчике в своем кабинете, чтобы, когда забрезжит новый рассвет, продолжить работу над неоконченным расследованием.
Свен знал, что это был лучший полицейский, которого он встречал в своей жизни. Этот полицейский никогда не допускал глупых ошибок. В своих расследованиях он исходил из выводов, которые остальные сделают гораздо позже. Для Гренса существовала только работа, только расследование, так что места для чего-то другого не оставалось.
Теперь Свен не знал и не понимал ничего.
Он опустошил первую чашку и снова потянулся к кофеварке: ему нужно было больше, гораздо больше кофе.
Взял другой карандаш. Ядовито-зеленый.
И принялся записывать на пустом месте рядом с лиловым человечком:
Густав Эйдер замечает кассету в пакете Граяускас.
Нильс Крантц находит ее во время осмотра места происшествия, убеждается, что она цела, снимает с нее отпечатки пальцев двух женщин, одна из которых – Граяускас.
Нильс Крантц еще в морге передает кассету Эверту Гренсу.
Эверт Гренс забирает ее, но нигде не регистрирует.
Ни в отделе вещдоков, ни в криминальном отделе управления юстиции, ни в криминальном отделе полиции лена.
Свен Сундквист находит ее на полке в кабинете Гренса и убеждается, что она пуста.
Густав Эйдер на допросе рассказывает, что, по словам Граяускас, существует и вторая кассета, копия первой, в ячейке 21 в камере хранения на Стокгольмском центральном вокзале.
Свен Сундквист вскрывает ячейку, приносит копию в портфеле к себе домой, ночью смотрит ее тайком и убеждается, что она вовсе не пуста.
Он прекратил записывать. Он мог бы на все наплевать, признать, что просто боится досмотреть эту запись до конца, но вместо этого сидит тут и изучает карандашный набросок Эверта Гренса. Что же ты наделал? Я знаю, что ты подменил вещдок, и знаю почему. Он смял бумажный листок и бросил его на стол. Придвинул к себе кроссворд, посмотрел на три пустые клеточки, тупо попытался подставлять букву за буквой и сдался только через четверть часа. Он вышел из кухни и вернулся в гостиную.
Он должен ее досмотреть.
Он мог все бросить, пока не забрал ее. Он мог оставить все как есть прежде, чем принес ее домой.
Теперь уже поздно.
Он должен досмотреть до конца.
Снова Лидия Граяускас. Изображение расплывается, но потом кто-то делает девушке знак, что все в порядке, и она продолжает:
– Когда мы с Бенгтом Нордваллем встретились в Клайпеде, он сказал, что предлагает хорошую высокооплачиваемую работу.
Она обернулась к подруге, чтобы та перевела. Слюсарева погладила ее по щеке и обратилась к камере:
– Nar Bengdt Nordwall motte mig I Klaipeda sa han att det var ett bra arbete med hog Ion.
Свен Сундквист снова нажал на «стоп». Он вышел из гостиной и вернулся на кухню. Открыл холодильник и выпил молока прямо из пакета. Потом тихо, чтобы не разбудить Аниту, закрыл дверь.
Он не мог разобраться в своих мыслях. Но знал, что произошло именно то, чего он так боялся.
Другая правда.
А вместе с другой правдой приходит ложь. И ложь будет жить, пока не найдется кто-то, кто ее разоблачит.
Он вернулся в гостиную и сел на диван.
Только что он принял на себя часть лжи Бенгта Нордвалля.
Он был уверен, что в свое время Эверт тоже это сделал. Он был уверен, что на исчезнувшей кассете было записано то же самое. Эверт ее посмотрел и решился на подмену, чтобы прикрыть друга.
И вот Свен сидел тут, с ложью Бенгта Нордвалля, которая стала ложью Эверта Гренса. И если он ее не разоблачит, она станет и его ложью тоже. Если он поступит так же, как Гренс: посмотрит, подменит, прикроет друга.
