В дворницкой Кефирова превалировал строгий беспорядок. Все вещи, будь то лопата или книга, лежали и стояли сплошь не на своих местах.
– Неси его сюда! – распорядился Кефиров при виде Гудвина со мной на закорках. – Сажай! Прислони лучше!
– А где?! – спросил я, собираясь с мыслями.
– Везде! – отозвался Кефиров, прилично обождав продолжения. – Везде и в большом количестве!
– Это не «Метрополь», – определил я на глаз, обозрев полуподвальное помещение.
– Нет, – подтвердил дворник-аспирант. – Но и не пельменная.
Гудвин распечатал бутылку, и наступила долгая зимняя ночь.
С утра, открывши глаза, первым я увидал опять же Гудвина.
– На работу опаздываю! – пояснил он, разливая «огненную воду». – Скоро Новый год! А там и Рождество. Самая урожайная пора! Богомольцы ордой повалят!
– Какой год? – Я неуверенно взял стакан.
– Еще какой! – вклинился в беседу Кефиров. – С наступающим!
Он клубился и потел, стаскивая ватник. Расчистка снега вернула ему утраченную бодрость. Чего нельзя было сказать обо всех остальных.
– Му-му! – позвал Кефиров, заглядывая под шкаф. – Где ты, чертова устрица?!
Черепаха нашлась за оцинкованным ведром с букетом уборочного инвентаря. Кефиров налил ей в блюдце молока и присоединился к застолью.
– А почему Му-Му? – свертывая «козью ногу» из табака недокуренных «бычков», полюбопытствовал Гудвин.
– Глухонемая, – был краток аспирант.
Закусив после третьей, Кефиров пустился во все тяжкие. Что там Родион с его философскими чтениями!
– Сидение сиднем – вот корень зла моих соотечественников, – начал он.
– А моих?! – насторожился Гудвин.
– И твоих, – великодушно взял его в свою компанию Кефиров. – Вспомнить хоть Илью Муромца. Тоже Емеля-щукарь. Печка – и весь сказ. Между тем согласно утверждениям Лао Цзы, жизнь человека – не что иное, как возвращение домой. Человек всегда рождается на чужбине. Чужбина – его родина, но не дом. Блуждая по дорогам судьбы, человек подсознательно ищет единственно верный путь. Причем, заметьте, вслепую. Не случайно слепец Гомер отправил после взятия Трои хитроумного Лаэртида за семь верст киселя хлебать. Одушевленная метафора поэта стремилась в родную Итаку с упорством, превосходящим олимпийское сопротивление. Так и мы превосходим его. Так я его превосхожу.
– Здравия желаю, ваше превосходительство, – пробормотал я, поднимая чарку.
– Да! – Кефиров выпил и продолжил: – Таковы греки! Одиссей отдавал себе отчет, какие препятствия возникнут на его многотрудном пути. Ну, или догадывался. Лень и Страх – вот Сцилла и Харибда нашего бытия.
– И менты, – уточнил Гудвин.
– Но что ожидало Одиссея в конце его жизненного пути?! Что ждало его, как отравленная змея в каменной засаде?! – вопросил, поглядывая на нас торжествующе, Кефиров.
– Заначка? – предположил Гудвин.
– Пенелопа! – Кефиров вскочил и обежал вокруг стола. – Одиссей, конечно, знать этого не мог! Но Гомер знал! Он вывел себя в образе слепого верного пса и кинулся наперерез хозяину, чтобы предупредить его! Но он, слепой жалкий пес, не мог говорить! Он мог только сочинять гекзаметром!
– Да! – Гудвин тронул повязку, прикрывавшую выбитый глаз. – Не повезло мужику!
– Выпьем же за тех, кто в море и никогда оттуда не возвращается! – провозгласил Кефиров. – За вечных странников, братия! За Агасферуса!
– Собирались эллины толпою на далекий остров Сахалин… – Я подцепил из банки опенок и уронил обратно.
Таких банок с опятами каждую осень присылала ящика три-четыре аспиранту его тетка. Чтоб было чем закусывать.
– В магазин бы сходить, – озаботился Гудвин состоянием наших дел.
– Лучше за водкой сбегать! – возразил Кефиров.
Взаимопонимание за столом достигло абсолюта. Гудвин с Кефировым засобирались: кто в магазин, кто за водкой. Причем Кефиров прихватил с собой метлу. После их возвращения в моем сознании опять наступила долгая зимняя ночь.
Когда я проснулся, а может, и не проснулся, Гудвин истязал банку с опятами.
– На работу опаздываю! – налегая на консервный нож, пропыхтел он. – Рождество скоро! А там и Крещение не за горами! Богомольцев будет невпроворот! Золотое время!
Кефиров храпел на топчане. На груди у него лежала черепаха Му-Му. На черепахе стоял пустой стакан.
– Лёнь! – позвал я бродягу.
– Дался тебе этот «Метрополь»! – Он отодвинул банку и обнял меня, присев рядом. – Ну, чего ты маешься?! Ну, погибли твои ребята! Все под Богом ходим! Рождество вон скоро!
– М-да! – не разлепляя век, произнес Кефиров. – Амальгама! Книга отражений! И зеркала страниц! Осталось там что-нибудь?!
Что-то, разумеется, осталось.
– Есть фамилии бытовые, – сразу насел на Гудвина аспирант, – и есть – ярко окрашенные. Задающие персонажу изначальную характеристику. Злодеям авторы склонны давать отталкивающие фамилии. Это упрощает. Возьми хоть «Капитанскую дочку»… Мог писатель наречь фамилией Швабрин положительного героя?! А Яго?! А Смердяков?! Чувствуешь, чем пахнет?!
Гудвин принюхался.
– Зря ты их над газом повесил, – заметил он.
– При чем тут носки?! – Кефиров опрокинул стакан. – Смысловая нагрузка важна! Скрытый вербальный договор с читателем, понимаешь?! Вот у тебя какая фамилия?!
– Мошонкин. – Гудвин захрустел моченым яблоком.
– Нейтральная фамилия, – квалифицировал аспирант. – Бытовая.
К вечеру не без труда я уговорил Гудвина отвезти меня все же в ресторан.
В ресторане все было мне знакомо. Даже яркие живописные фрески.
– Саня?! – Официант при виде меня перекрестился. – А мы тебя похоронили!
Перекрестился он почему-то слева направо. Не знал, что он католик. Кисть его была в гипсе.
– Иначе говоря, меня здесь не ждут, – огорчился я.
– Иначе говоря, твоя могила на Митинском кладбище! – подхватил меня под вторую руку целовальник. – Участок сто сорок… Забыл! На бумажке где-то записано! Намедни девять дней отмечали!
В отдельном кабинете, куда я был сопровожден Гудвином и официантом, все мне душевно обрадовались. Тронутое кресло-качалка приветливо кивнуло. Задетый портрет покосился в мою сторону. Книжные полки протанцевали вокруг тур вальса. А потом и вовсе пошло несусветное.
– Белый танец! – объявила вешалка, подхватывая меня в свои объятия. – Рон де дам! Авек во кавале!
Очнулся я на диване, и очнулся не до конца. Все было словно во мгле. Но я успел заметить, что появились и другие посетители. Ресторан, видно, был привокзальным. Напротив за столиком сидел джентльмен в белом, и у ног его дожидался чемодан. Джентльмен заказывал. Официант, почтительно прислушиваясь, чиркал в блокноте.
– Радедорм – две на ночь… Витаминную смесь регулярно… Рудотель по одной днем каждые четыре… Бульон крепкий… Больше чаю… Никакого алкоголя ни в коем случае! – цедил вальяжный денди.
«Трезвенник, – поморщился я. – Видно, что англичанин. Или – печень больная».
– А свежее пиво «Балтика»?! – попробовал было предложить официант.
– Вы что?! – подскочил капризный англичанин. – Уморить его хотите?!
«Кого же это можно «Балтикой» уморить?! – подумал я сквозь дрему. – Слышал бы его мой сосед Кутилин!.. А «Балтикой» никого уморить положительно невозможно!»
– Капли Вассермана?! – пытался еще на чем-нибудь сделать план официант.
– Вотчала?! – спросил привереда. – Нет. Валидол разве. По мере.
Сделав заказ, джентльмен с чемоданчиком удалился.
– Сань, может, хочешь чего? – Официант робко тронул меня за плечо.
– Яду, – попросил я. – Крысиного. Без тоника. У меня крыса в мозгу.
– Ну, спи! – Официант погасил ночник. – Если что – я рядом.
И снова наступила долгая зимняя ночь.
ГЛАВА 23 ПОДРОБНОСТИ МОИХ ПОХОРОН
По возвращении из параллельного мира я узнал подробности моих похорон. Хронику печальной моей планиды с той стороны, что была ему освещена, поведал мне Кутилин. Первым скорбную эстафету успел донести участковый наш Егоров. Всех опередил. Далее подключились средства массовой информации.
– Целый день в новостях только о тебе! – приврал Кутилин. – Интервью с кем-то… Черный ящик – хрен поймешь! Потом из банка твоего стали названивать, родственников искать. В финале я на опознание поехал.
– Опознал? – Я прицелился и попал ногами в тапочки.
– Опознал, – сник мой сосед. – Ты не подумай чего! Сначала-то я заартачился. «Не берусь, – говорю, – по костям и каким-то обрывкам ткани подлинник определить!» А там следователь из прокуратуры, сом такой зубастый…
– Коронер?
– Точно! Эта фамилия! Вредный такой еврей! Прижал меня и с подвохом спрашивает: «А по особым приметам?!» Ну, чувствую, сейчас пятнадцать суток впаяет с конфискацией!.. И подписался. Взял грех.
