— И ты говоришь с богом о грязных деньгах? — надменно ответил Калигула.
Взяв позолоченный белемнит, так называемый громовой палец Юпитера, император с задумчивым видом приступил к обработке ногтей — своему любимому занятию при обсуждении государственных дел.
— Ну ладно уж, поскольку ты являешься моим соправителем, то, наверное, мне следует посвятить тебя в одну тайну, — сказал он, глянув на Клавдия со своего золотого насеста. — Ты помнишь Публия Вителлия, ближайшего сподвижника моего отца Германика? Он был с ним, когда отец умер совсем молодым, всего лишь в тридцать три года, во время того злосчастного похода в Сирию.
— Я отлично знал Публия, — сказал Клавдий. — И после смерти моего брата он оставался его самым преданным сторонником. Ты был в то время совсем ребенком и, возможно, не знаешь, что именно он притащил Пизона — приспешника Тиберия — в суд по обвинению в отравлении твоего отца. Тиберия тоже можно было бы обвинить в этом убийстве, если бы ему не удалось сжечь секретные указания Пизону, которые ему предъявили. Конечно, Тиберий надолго запомнил такую измену и не скоро простил Вителлия. В итоге Публия арестовали, заявив, что он якобы состоял в преступном сговоре с Сеяном. Он даже пытался вскрыть себе вены, но потом заболел и умер в тюрьме. А его брата Квинта, сенатора, принародно лишили всех прав во время одной из чисток, устроенных в сенате по требованию Тиберия.
— Вот это-то и удивительно, — медленно сказал Калигула, — почему дедуля сначала уничтожает двух братьев этого семейства, а незадолго до своей смерти, вдруг сменив гнев на милость, назначает их младшего брата императорским послом в Сирию. А? Как тебе нравится?
— Луция Вителлия? — уточнил Клавдий, приподняв брови. — Я считаю, впрочем, как и все остальные в Риме, что его назначение связано скорее… с личной симпатией. — И неловко закончил: — В общем, благодаря юному Авлу.
— И правда, кто же, если не отец такого красавчика, как Авл, мог по праву заслужить столь явное благорасположение! — саркастически бросил Калигула. — В конце концов, этот парень великодушно подарил Тиберию свою девственность, когда ему было всего шестнадцать. Уж мне ли не знать, ведь я все видел своими глазами. Однако речь пойдет о другом.
Калигула встал, спустился по ступеням и прошелся по залу, похлопывая по ладони своим громовым пальцем. Затем он положил его на стол, взял полный кувшин с вином и, налив немного в кубок, позвонил в колокольчик. Мгновенно появился пробующий блюда слуга, мальчик лет девяти-десяти, и выпил вино, а Калигула тем временем наполнил до краев еще два кубка. Взяв себе один из них и жестом предложив дяде последовать его примеру, он подождал, пока слуга откланяется и покинет зал. Затем, к величайшему удивлению Клавдия, его племянник открыл стоявший на столе большой ларец, достал оттуда пару драгоценнейших жемчужин — каждая шириной с большой палец — и опустил их в кубки с вином.
— У меня находятся бумаги Тиберия, привезенные с Капри, и я прочел их все, — заявил Калигула, сделав глоток вина и вытерев губы. — Около года назад Луций Вителлий, сразу после его назначения в Сирию, написал Тиберию об одном крайне интересном деле. Оно касается очень ценных предметов, некогда принадлежавших евреям. В глубокой древности они захоронили свои реликвии на священной горе в Самарии, и их, видимо, всеми силами старался разыскать бывший ставленник Сеяна, Понтий Пилат. Этот Пилат перерезал уйму народа, пытаясь завладеть ими.
Клавдий, единственный откровенно бедный родственник этого августейшего семейства, размышлял, успеет ли он выловить и незаметно от племянничка спрятать жемчужину, пока она не растворилась. Но потом, придумав кое-что получше, сделал добрый глоток этого удивительно подорожавшего вина.
— А что именно сообщил Вителлий о тех предметах? И кстати, что теперь стало с ними и с Пилатом? — спросил он.
— Для начала Пилата сняли с должности наместника и содержали в Антиохии под стражей как минимум десять месяцев, ожидая очередной триремы, следующей прямо в Рим, — сказал Калигула. — Она прибыла сюда на той же неделе, когда умер мой дед, поэтому я распорядился задержать Пилата для допроса. Впрочем, в этом не было особой необходимости, поскольку недавно я и сам смог связать разрозненные части этой истории и о многом догадался. Как ты знаешь, став императором, я первым делом освободил из тюрьмы Ирода Агриппу и подарил ему тетрархию, которой управлял его покойный дядя Филипп, а также вернул титул царя. И еще я поручил ему выполнить для меня одну службу.
Клавдий начал уже думать, что вино действительно освежает ум, поскольку сразу же понял, что его одержимый идеей божественности племянник не так уж безумен, как кажется. In vino Veritas,[32] решил он и сделал второй добрый глоток.
— Не будем забывать, — сказал Калигула, — что я шесть лет прожил с дедом на Капри и многое видел и слышал, причем не только на пирах и оргиях. Лет пять назад кое-что произошло. Может, ты тоже помнишь об этом. Тиберий разговаривал с одним египетским кормчим, его доставили на Капри из Рима…
— Ты имеешь в виду того египтянина, который предстал перед сенатом и рассказал о том, как, проплывая ночью на ве-
сеннее равноденствие около берегов Греции, услышал голос, возвестивший, что великий бог Пан умер? — загоревшись интересом, спросил Клавдий и в очередной раз хорошо приложился к кубку.
— Да, именно его, — ответил Калигула. — Дед никому не рассказывал об этой встрече и никогда не обсуждал ее. Но что бы он там ни узнал от египтянина, я заметил, что после этого он сильно изменился. Я поговорил об этом с мужем моей сестры Друзиллы…
— Богини, — икнув, подсказал Клавдий.
Но Калигула не обратил внимания на его реплику.
— Пять лет назад, — продолжил он, — когда мой зять Луций Кассий Лонгин был консулом в Риме, его родной брат, легионер по имени Гай Кассий Лонгин, служил в третьем легионе в Сирии. На той самой неделе весеннего равноденствия их послали в Иерусалим к Понтию Пилату для охраны порядка на празднике и проведения публичной казни. Так вот, он рассказывал, что там произошло нечто очень странное.
— Ты хочешь сказать, что слухи о смерти великого бога Пана как-то связаны с сокровищами, которые искал Пилат? — спросил уже слегка опьяневший Клавдий. — А узнав кое-что об этом от твоего зятя, ты освободил из тюрьмы Ирода Агриппу и вернул ему царский титул, чтобы он помог тебе найти таинственные сокровища?
— Точно! — воскликнул Калигула, взял золоченый громовой палец и подбросил его почти до самого потолка. — Дядюшка Клавдий, возможно, ты изрядный выпивоха, каким тебя все и считают, но ты совсем не дурак — ты гений!
Подхватив Клавдия под руку, он потащил его обратно к тронному возвышению, они присели вместе на ступени, и молодой император, склонившись к дяде, начал рассказывать ему странную историю.
— Так вот, пять лет назад, в пятницу перед равноденствием, Пилат отдал приказ распять какого-то еврейского демагога и двух других преступников, понимая, что к вечеру их тела нужно будет убрать, поскольку следом шла иудейская суббота, когда их уже нельзя будет убирать. Для ускорения казни, как мне сказали, преступникам обычно ломали кости ног, и тогда они очень быстро умирали.
Наверное, во всем виновата выпивка, подумал Клавдий, но ему вдруг показалось, что освещение слегка померкло и глаза его племянника, описывающего эту ужасную процедуру, загорелись зловещим огнем. Он выпил еще вина.
— Гай Кассий Лонгин впервые присутствовал на такой казни, — продолжил Калигула. — Когда подошло время снимать распятых, он вскочил на лошадь и, подъехав к тому, что висел в середине, ткнул его копьем в грудь. Но, сделав так, Гай заметил что-то необычное в своем оружии. Должно быть, когда они направились к месту казни, кто-то из приятелей подшутил над ним, подсунув ему чужое копье. Сделанное довольно грубо, оно выглядело старым и изрядно побитым. Гаю запомнилось, что наконечник был привязан к древку чем-то вроде скрученных лисьих кишок. Пока тела преступников уносили с горы, он немного поразмышлял об этом и, прежде чем вернуться в Антиохию, зашел с докладом к Пилату. Пилат спросил Гая об этом копье, объяснив, что его, как казенное оружие, нужно вернуть в арсенал, — по-моему, это звучит весьма сомнительно. И только тогда Гай заметил, что оно исчезло.
— Ты думаешь, что копье было одним из тех предметов? — сказал Клавдий. У него заболели глаза, то ли от вина, то ли от странной сумрачности в зале. — Но по-моему, его едва ли можно назвать драгоценным или таинственным, и вообще непонятно, откуда оно взялось?
— О его таинственности мне говорит то, что оно появилось так же таинственно, как и исчезло, — сказал Калигула. — О его ценности мне говорит то, что Пилат уже за несколько лет до резни на горе хотел заполучить его — видимо, он полагал, что по крайней мере часть реликвий уже выкопана из земли. А что касается того, откуда оно взялось, то я подозреваю, что мой дед как раз и пытался выяснить это, когда по пути на Капри задержался в Мизенах. И у меня есть веские причины считать, что перед самой смертью он все выяснил.
