— Господи! — вздохнул Лукашка. — Мечутся, прыгают с места на место, деньги тратят. А ведь достаточно закурить сигарку. — Тут он и впрямь достал из внутреннего кармана пиджака гаванскую сигару. — О, «Ромео и Джульетта»! Что может быть лучше?
— Трубка лучше, — откликнулся младший Волков и закурил трубочку.
— Нет, сигарка. Так вот, закурить, говорю, в мягком кресле под настольной лампой, открыть, например, томик Рембо… «Пьяный корабль» — и поплыл. Какие там курорты! Вот Максимушка меня поймет. Тоже любитель. Правда, Макс?
— А?
— Декаданс, говорю, любишь.
— Какой декаданс?
— Только русский. Ты — славянофил, не отпирайся. И я тебя за это не осуждаю, даже уважаю…
— Отстань от меня.
— Я отстану, я зла не помню, — Лукашка занялся сигарой, старший Волков сказал озабоченно:
— Обратите внимание, Максим Максимович, на дым от трубки. Видите, откуда тянет? Откуда-то из подпола, щели, норы, лазейки…
— Это вы верно заметили, — Макс усмехнулся.
— Старое дерево, понимаете? Гниет. — Он повернулся к перилам, постучал. — Чуете звук? То-то же. И веранда наверняка позднейшая пристройка.
— Почему вы так думаете? — заинтересовалась Загорайская.
— Взгляните на скобы. А? Уверяю вас, это советские скобы.
— И все равно стоящий дом, — пробурчал ученый секретарь. — Прямо-таки драгоценность. Вам, Максим Максимович, как всегда, везет.
— Как ты считаешь, Даша, мне всегда везет?
— Тебе — всегда. Это опасно. Смотри не сорвись.
— Пойдем чаем займемся?
— Нет. Сегодня мой день. Что хочу, то и делаю. Все, что захочу, все сделаю, правда?
— Любое ваше желание, Дашенька, — закон, — подхватил старший Волков. — Сбросить бы мне годков десять, а то и двадцать…
— Евгений Михайлович, не прибедняйтесь!
— Значит, у меня есть шанс?
— Еще какой! Все согласны, что мое желание — закон? Нина, ты согласна?
— Дашенька, дорогая моя…
— Ну так я хочу, чтоб ты пела. Весь вечер. Ведь не похороны у нас, а праздник. Свобода — это праздник!
— Правильно! — загремел Лукашка и взял висевший на спинке стула фотоаппарат. — Шире улыбки, господа! Входите в образ! — Он вскочил. — Замерли! Готово!.. А теперь из личного расположения — академика… Лев Михайлович — индивидуально, во весь рост!
— Какой я академик!
— Будете! Прошу на ступеньки, вот так, с трубочкой…
— Ты будешь петь? — поинтересовался Флягин у Нины. — В этом доме есть гитара?
— Здесь все есть, — сказал хозяин; Ниночка поднялась, пробормотав:
— Пойдем, Макс, посмотрим, можно ли настроить.
Они ушли, Лукашка передвигался по веранде, дымя сигарой и выбирая натуру.
— Дарья, улыбайся, сегодня твой праздник! Прекрасно… Евгений Михайлович!..
— Я уже улыбаюсь.
— Прекрасно, а главное — бесплатно. Супруги Загорайские! Виктор Андреевич — к жене! Вот так… в лучшем виде… Алик!
— А? — Старый мальчик словно проснулся и пробормотал со сна: — Все идет к концу.
— Чего ты такой кислый? Снимаю.
— А, не до тебя!
— Что именно идет к концу? — спросил младший Волков, покуривая свою трубочку на ступеньках веранды.
— Все.
— Вы молоды, я старик. Запомните: ничего никогда не кончается.
Вошла Ниночка — золотистый паж в алых одеждах, за ней Макс нес гитару. Она занялась настройкой, фальшиво звенели струны. Он сел на свое место, младший Волков также присоединился к компании, его брат разлил бабушкину наливку по серебряным стаканчикам.
— Ну что, за хозяина? Кажется, еще не пили?.. За вас, Максим Максимович, за вечный успех и любовь? Будучи за рулем, присоединяюсь духовно.
Все потянулись к хозяину.
— Один момент! — Лукашка в последний раз щелкнул фотоаппаратом, сел и поднял стаканчик. — Максимушка, за тебя!
Макс отхлебнул наливки, раздались вкрадчивые, старинные, трогающую русскую душу аккорды, и прекрасный низкий голос запел:
Две гитары, зазвенев, жалобно заныли
С детства памятный напев —
Старый друг мой, ты ли?..
Ее просили еще и еще, праздник продолжался, изредка пробегал легчайший сквознячок, будто сквозили отзвуки золота, зелени, пурпура и лазури, уходила жизнь, душа разрывалась от боли и страха, опять прошмыгнула крыса. Последнее прощание. Макс шагнул в темный дверной пролом, прихватив с собой скорбную усмешечку и серебряный стаканчик и оставив слова: «С этой минуты у меня отпуск. Ухожу» — а также записку с вечным проклятьем.
Одновременно драматург Флягин, последовательный неудачник, последний рыцарь в духе средневекового «Романа о розе» и поэт, спустился в сад, но попал на огород.
7
Загорайская выпрямилась, обвела присутствующих пронзительным взглядом и заявила:
— Я всегда стою за справедливость и нравственные идеалы!
— Что это значит? — с тревогой поинтересовался ее муж — ученый секретарь.
— Это значит, — объяснил обычно молчаливый и сдержанный Старый мальчик, — что нос не следует совать в чужие дела.
— Уж вам бы лучше помолчать!
— Вам в свое время помолчать бы. Откуда вы узнали, что Макс собирается в Пицунду?
— Дашенька, — прошептала актриса, — я уже почти достала путевку на Рижское взморье.
— Год тебя не видел, — оборвал Флягин детский лепет, — и отдыхал душой.
— Да, я хотела вывести ее на чистую воду! — закричала Загорайская. — Но откуда ж я могла знать, что все так кончится!
— Может быть, из уважения к чувствам вдовы мы эту тему похерим? — начал было Лукашка, но Дарья Федоровна прервала холодно:
— Мои чувства свободны. Я вас слушаю, Марина Павловна.
Марина Павловна Загорайская кандидат экономических наук, дама властная и, если можно так выразиться, монолитная, заведовала в институте сектором, в котором работал Мещерский. От своих подчиненных, в силу субординации, она была отгорожена двумя шкафами с пыльными папками. В ту пятницу, за день до гибели Максима Максимовича, она вернулась с обеда раньше других сотрудников готовить докладную для директора и сидела в своем унылом уголке, охваченная редчайшим творческим вдохновением. Хлопнула дверь, кто-то вошел в комнату, почти сразу раздался телефонный звонок, и знакомый голос сказал: «Алло!.. Конечно, узнал. Здравствуй, радость моя (пауза). Мне б твои заботы… Похоже, я взвалил на себя непосильное бремя. Со мной такое впервые. Как сказал бы твой рыцарь: и страх и счастье… Не опережай события: все откроется в понедельник, во всяком случае, надеюсь (пауза). Тайна, которой я живу с весны (пауза). Я, разумеется, подонок… ну, мне лучше знать. Но в жизни появился смысл, может быть, позорный смысл… Нет, пусть тайное станет явным (пауза). Ничего ты не потеряла, твои серьги в Опалихе, забыла на даче в последний раз. Отдам в воскресенье… Даша? Утром приехала, сейчас бегает по магазинам (пауза). Если б кто знал, как меня все это мало занимает… Можно и в Пицунду, мне все равно, но с билетами, должно быть, глухо (тут ошеломленная Марина Павловна услышала шаги и голоса возвратившихся с обеда коллег). Ну, пока, Ниночка. Наплевать, я человек рисковый, до завтра.
— Фигурально выражаясь, из моих рук выпало перо, — заключила Загорайская свой пикантный рассказ (и впрямь в похождениях Макса был какой-то пошловатый шик: роковая тайна и актриса-любовница, Кавказ, драгоценности, кабы… кабы не мертвое тело в кабинете и лицо… не надо вспоминать!). — Докладная так никогда и не была написана, — грустно добавила заведующая сектором. Дарья Федоровна, я понимаю, как вам тяжело, и сочувствую от всей души, но я всегда за правду.
Ниночка, враз постаревший подросток-переросток, заплакала, утирая кулачком глаза.
— Я не виновата, — прошептала она, — то есть виновата, но… Даша! Ты должна мне поверить. Когда тут всплыла Пицунда… из-за этой вот ехидны (сквозь детские пальчики на Загорайскую блеснул остренький жесткий взгляд — та ответила ненавистным блеском), я дала себе клятву, я и раньше собиралась, но тут решила твердо покончить и сказала об этом Максу.
— Когда вы ходили за гитарой? — спросила Дарья Федоровна.
— Ну да, ну да.
— А что ответил Макс?
— Ни слова, — Ниночка опять заплакала. — И отравился.
— Стоящий был мужик во всех отношениях, — Лукашка всхлипнул, — царство ему небесное.
— Какая романтическая история, — пробормотал старший Волков и разлил наливку по стаканчикам. — Аж не верится.
— Вы не верите, что можно покончить с собой из-за любви? — ядовито поинтересовался последний рыцарь Флягин.
— Признаться, никогда не верил, но… факт налицо. Я, конечно, мало знал покойника, можно сказать, совсем не знал… Однако умереть на празднике, почти при всех, оставив такую, извините, безобразную записку… Патологическая любовь.
