Надзиратель едва заметно кивнул в сторону перегородки в глубине эшафота. В перегородке была узкая щель, и журналист заметил, как в ней сверкнули чьи-то глаза. Глаза палача! Несколько мгновений палач смотрел на человека, пристегнутого к электрическому стулу. Потом глаза палача исчезли. Раздался глухой щелчок.
Кто-то рядом с Кауэртом охнул, кто-то сглотнул. Раздались еле слышные ругательства. Мигнуло электричество, и официальные свидетели казни вновь смолкли.
У Кауэрта захватило дух. Сжавшись в комок, журналист наблюдал за тем, как розовые кулаки Салливана сначала побелели, а потом посерели.
Охранник снова кивнул в сторону перегородки, и где-то загудел генератор. По помещению распространился тошнотворный запах паленого мяса.
Выждав несколько минут, врач подошел к трупу и извлек стетоскоп из черного саквояжа.
Все было кончено. Находившиеся на эшафоте сгрудились вокруг тела Салливана, обмякшего на электрическом стуле. Кауэрту казалось, это актеры, перешептывающиеся после провалившегося представления. Вместе с другими свидетелями он во все глаза вглядывался в лицо мертвого Салливана, пока его труп снимали с электрического стула и укладывали в черный резиновый мешок. Труп вывезли через заднюю дверь на каталке, и Кауэрт понял, что, при всем ужасе происшедшего, для людей на эшафоте это была почти повседневная работа. Наверное, это-то и было самым страшным — зло в этом помещении уничтожалось поточным методом, смерть была здесь чем-то столь же заурядным, как доставка почты по утрам.
— Одним подонком меньше, — пробормотал Уилкокс.
Детектив больше не пытался шутить, но у него на лице застыла довольная ухмылка.
Вместе с официальными свидетелями казни Кауэрт следовал по тюремным коридорам. Внизу толпились не допущенные внутрь тюрьмы журналисты и демонстранты. Вестибюль выглядел нереальным в искусственном свете телевизионных прожекторов. Полированный пол блестел; казалось, что покрытые белой штукатуркой стены пульсируют от яркого освещения. На импровизированной трибуне был укреплен ряд микрофонов. Охранник подошел к группе журналистов, отмахиваясь от града вопросов, а Кауэрту захотелось забиться в самый темный угол, но все углы вестибюля были залиты светом.
— Я зачитаю вам краткое заявление, — сообщил журналистам хриплым от усталости голосом охранник, — затем отвечу на ваши вопросы. Потом вы сможете обо всем расспросить журналистов, присутствовавших при казни.
Официально смерть Салливана была зафиксирована в ноль часов восемь минут. Тюремщик сообщил, что при подготовке Салливана к казни и во время приведения приговора в исполнение, во избежание недоразумений, присутствовал представитель главного прокурора штата Флорида, который может подтвердить, что все права приговоренного к смерти были соблюдены, никто над ним не издевался и не бил его и что такая мера была продиктована разного рода клеветническими утверждениями, имевшими место лет десять назад, когда во Флориде вновь стали выносить смертные приговоры и казнили жалкого бродягу по имени Джон Спенкелинк. Охранник также заявил, что Салливану было в последний раз предложено подать прошение о помиловании перед тем, как его вывели из камеры, чтобы отвести на эшафот, но приговоренный к смертной казни отказался это делать. В заключение своей речи сотрудник тюрьмы сообщил, что последними словами Салливана были: «К черту всю эту канитель! Поехали!»
Фотоаппараты журналистов щелкали, как сотни разъяренных птиц щелкают своими клювами.
Охранник уступил место на трибуне трем репортерам, присутствовавшим при смертной казни, которые зачитали свои записи. Несмотря на бледность, голоса выступающих звучали бесстрастно. Женщина из Майами сообщила, что Салливан сначала растопырил пальцы, а потом сжал кулаки, когда его пронзил первый электрический разряд, и что он выгнул спину, словно пытаясь оторваться от стула. Репортер из Сент-Питерсберга отметил, что, увидев электрический стул, Салливан на мгновение утратил самообладание, а репортеру из «Тампа трибьюн» показалось, что Салливан злобно оглядел свидетелей своей казни и без особого удовольствия позволил пристегнуть себя к электрическому стулу. Этот же журналист заметил, что одному из охранников не сразу удалось правильно пристегнуть правую ногу Салливана. По словам репортера, ремень выглядел довольно потертым и чуть не порвался, когда Салливан стал извиваться под ударами электрического тока.
Кауэрт услышал сзади чей-то голос. Обернувшись, он увидел двоих детективов из округа Монро.
— Что вам сказал Салливан, мистер Кауэрт? — с почти заискивающим видом прошептала Андреа Шеффер. — Кто убил людей в доме на Тарпон-драйв?
— Он сам убил их, — ответил Кауэрт.
Детектив вцепилась ему в руку, но не успела она раскрыть рот, как раздались громкие голоса:
— Кауэрт! Где Мэтью Кауэрт?!
— Вот он!
— Ваша очередь, Кауэрт! Вы должны нам все рассказать!
Вырвавшись из рук женщины-полицейского, Кауэрт, пошатываясь, поднялся на трибуну. Он судорожно соображал, что бы ему сказать собравшимся журналистам. Руки дрожали, к лицу прилила кровь, на лбу у него выступил пот. Вытащив из кармана платок, журналист утер лоб, так пытаясь побороть панику.
Кауэрт изо всех сил убеждал себя в том, что ему нечего волноваться, он ни в чем не виноват, но и сам в это не верил. Чтобы обдумать выступление перед собравшейся в тюрьме толпой, нужно было время, но времени у него не было, и он просто стал отвечать на вопросы.
— Почему Салливан не подал прошения о помиловании?!
— Потому что он понимал, что рано или поздно его все равно казнят, и не хотел мучиться ожиданием. В поступке Салливана нет ничего необычного. Так уже поступали другие преступники в Техасе и Северной Каролине. Так поступил Гилмор в штате Юта. Это было своего рода узаконенное самоубийство.
Журналисты лихорадочно застрочили в блокнотах.
— О чем вы так долго разговаривали с Салливаном?
Кауэрт растерялся, но потом вспомнил слова Салливана: «Чтобы в ложь поверили, в ней должна быть крупица правды…» — и стал отвечать соответствующим образом:
— Салливан передо мной исповедовался. Примерно так же, как несколько лет назад поступил Тед Банди, рассказавший следователям обо всех своих преступлениях, прежде чем сесть на электрический стул.
— Зачем Салливан это сделал?
— Сколько человек он убил?
— Назовите имена жертв!
— Подождите! Постойте! — замахал руками Кауэрт. — Мне нужно время, чтобы проверить слова Салливана. Ведь он мог и соврать…
— Зачем ему было врать перед смертью?! — выкрикнул кто-то.
— Вот уж не знаю! — огрызнулся Кауэрт. — Но между прочим, он сказал мне, что лгать отнюдь не сложнее, чем убивать людей. Представьте себе, что Салливан признался в убийстве какого-нибудь человека, а такого человека вообще не убивали или его убийца уже найден! Представьте, какая начнется путаница! А Салливан признался в том, что он прикончил немало народу…
— Сколько?
— Не менее сорока.
Толпа загудела. На журналиста вновь посыпался град вопросов, и ему показалось, что прожекторы в вестибюле вспыхнули с новой силой.
— Где Салливан совершил все эти убийства?
— Во Флориде, в Луизиане и в Алабаме. Кроме того, он сознался в грабежах и изнасилованиях.
— На протяжении какого времени?
— На протяжении нескольких месяцев или даже лет.
— А как насчет убийства его матери и отчима в округе Монро? Он что-нибудь сказал вам об этом?
— По его словам, это убийство было совершено по его поручению, — выдохнул Кауэрт и заметил, как Андреа Шеффер что-то прошептала на ухо своему напарнику, который изменился в лице.
— Кем совершено это убийство? Кто выполнил поручение Салливана?
— Не знаю, — солгал Кауэрт. — Салливан не назвал мне этого человека.
— Не может быть! Неужели вы его об этом не спросили?
— Я спрашивал, но он отказался отвечать, — снова солгал Кауэрт.
— Как же Салливан связался с этим убийцей? Ведь его телефонные разговоры прослушивались, его письма проверялись, он сидел в одиночной камере! Как Салливан мог дать кому-то такое поручение?! — заволновалась толпа журналистов.
— Салливан намекнул, что все организовал по тайным каналам, существующим в тюремной среде! — На этот раз Кауэрт не солгал, а просто исказил правду.
— Вы чего-то недоговариваете, Кауэрт! — выкрикнул кто-то.
Журналист замотал головой в знак отрицания.
— Расскажите нам все подробности!
Кауэрт вновь покачал головой.
— Вы опубликуете их завтра в «Майами джорнел»?
Кауэрт просто чувствовал, как вокруг вздымаются волны зависти. Еще бы! Ведь любой из его коллег продал бы душу дьяволу только за то, чтобы несколько минут поговорить с Салливаном. Все подозревали, что Кауэрт что-то знает, но не могли догадаться, что именно. Информация для журналистов — на вес золота, а репортер явно намеревался держать в тайне найденную им золотую жилу. При этом он прекрасно понимал, что, если тайна Салливана когда-нибудь всплывет, прощения ему не будет.
