Никогда еще Сесилия не ощущала себя такой слабой, как в то время. Тремя месяцами ранее ее браку пришел конец. Жестокое обращение с женщинами — как это банально звучит. Ее избивали не так чтобы сильно, но постоянно: ей доставались пощечины, яростные пинки, периодические угрозы; время от времени ее валили на пол в кухне. Его приступы ярости всегда бывали необъяснимыми, однако он редко обходился с ней настолько жестоко, чтобы она получала физические увечья. Кулаками он старался не бить. Сесилия терпела.
Все изменилось в тот день, когда она вдруг дала ему сдачи и он полностью утратил над собой контроль. Окончательно выйдя из себя, он бросил ножницы, и те застряли у нее в лопатке.
Он тут же раскаялся, ударился в панику, отвез ее в больницу и сочинил историю о несчастном случае, в правдивость которой никто из персонала не верил уже во время его рассказа. Ей было стыдно. Наложив двенадцать швов, ее оставили в больнице на два дня. Потом Хенрик Вангер забрал ее и отвез к себе домой. С тех пор она ни разу с мужем не разговаривала.
В тот солнечный осенний день, через три месяца после крушения ее брака, Харальд Вангер пребывал в прекрасном настроении и держался почти дружелюбно. Но совершенно внезапно, прямо посреди леса, он обрушил на дочь град оскорблений и грубых замечаний по поводу ее сексуальных привычек и бросил ей в лицо, что такая шлюха, естественно, не могла удержать мужчину.
Брат даже не заметил, что каждое слово отца поражает ее, как удар кнута. Биргер Вангер вдруг засмеялся, обхватил отца рукой и высказался в таком духе, что «уж ему ли не знать, каковы бабы». Он беззаботно подмигнул Сесилии и предложил Харальду пойти посидеть в засаде на горке.
В оцепенении глядя на отца с братом, Сесилия в какую-то секунду вдруг осознала, что держит в руках заряженное охотничье ружье, и закрыла глаза. Ей хотелось вскинуть ружье и выстрелить из обоих стволов, чтобы убить этих двоих. Но вместо этого Сесилия положила ружье на землю, под ноги, развернулась и пошла обратно к машине. Она бросила их в лесу и уехала домой одна. С того дня она разговаривала с отцом лишь в отдельных случаях, по необходимости. К себе домой она его не пускала и сама никогда не ходила к нему.
«Ты испортил мне жизнь, — подумала Сесилия. — Ты испортил мне жизнь еще в детстве».
В половине девятого вечера Сесилия подняла трубку, позвонила Микаэлю Блумквисту и попросила его прийти.
Адвокат Нильс Бьюрман чувствовал боль. Мышцы не слушались. Тело казалось парализованным. Он не был уверен, что терял сознание, но ощущал растерянность и никак не мог вспомнить, что произошло. Когда он потихоньку вновь начал ощущать собственное тело, то обнаружил, что в голом виде лежит на спине в своей постели, с наручниками на запястьях и до предела растянутыми в разные стороны ногами. В тех местах, где электроды соприкоснулись с телом, болезненно ныли ожоги.
Лисбет Саландер сидела на придвинутом к кровати ротанговом стуле и терпеливо ждала, закинув ноги в ботинках на матрас и покуривая сигарету. Попытавшись заговорить, Бьюрман понял, что его рот заклеен широкой изоляционной лентой. Он завертел головой и увидел, что Лисбет успела повытаскивать и перевернуть ящики его комода.
— Я нашла твои игрушки, — сказала Саландер.
Она подняла хлыст и указала им на коллекцию пенисов, уздечек и резиновых масок на полу.
— Для чего это предназначено?
Она приподняла здоровенную анальную затычку.
— Нет, говорить и не пытайся — я все равно тебя не услышу. Это ее ты испробовал на мне на прошлой неделе? Тебе достаточно кивнуть.
Она склонилась над ним, выжидая.
Нильс Бьюрман вдруг ощутил разрывающий грудь холодный страх и, потеряв самообладание, заметался в кандалах.
«Она захватила власть! — пронзила его паническая мысль. — Это невозможно!»
Он ничего не мог поделать, когда Лисбет Саландер подалась вперед и поместила анальную затычку между его ягодиц.
— Значит, ты садист, — констатировала она. — Тебе нравится втыкать в людей разные штуки. — Она не сводила с него глаз, а ее лицо было неподвижно, как маска. — Без смазки.
Когда Лисбет Саландер грубо раздвинула ему ягодицы и применила затычку по назначению, Бьюрман дико заорал сквозь изоляционную ленту.
— Прекрати скулить, — сказала Лисбет Саландер, подражая ему. — Если будешь брыкаться, мне придется тебя наказать.
Она встала и обошла вокруг кровати.
«Какого черта?» — только и мог подумать он, провожая ее беспомощным взглядом.
Оказывается, Лисбет Саландер прикатила сюда из гостиной его тридцатидвухдюймовый телевизор, а на полу пристроила его DVD-проигрыватель. Она посмотрела на него, по-прежнему держа в руках хлыст:
— Ты внимательно меня слушаешь? Не пытайся говорить — тебе достаточно кивнуть. Слышишь, что я говорю?
Он кивнул.
— Отлично. — Она наклонилась и подняла рюкзачок. — Узнаешь?
Он вновь кивнул.
— Этот рюкзак был у меня с собой, когда я приходила к тебе в прошлый раз. Практичная штука. Я позаимствовала ее в «Милтон секьюрити». — Она расстегнула молнию в самом низу. — Это цифровая видеокамера. Ты смотришь «Инсайдер» по ТВ-три? Именно такие рюкзачки используют грязные репортеры, когда снимают что-нибудь скрытой камерой.
Она застегнула молнию.
— Тебе интересно, где объектив? В этом-то и заключается хитрость. Широкоугольный объектив с волоконной оптикой. Он выглядит как пуговица и спрятан в пряжке ремня. Ты, может, помнишь, что я поставила рюкзачок тут, на стол, прежде чем ты начал меня лапать. Я повернула его так, чтобы объектив был направлен на кровать.
Она взяла CD-диск и сунула в DVD-проигрыватель. Затем развернула ротанговый стул и уселась так, чтобы ей был виден экран телевизора. Закурила новую сигарету и нажала на пультик дистанционного управления. Адвокат Бьюрман увидел на экране себя, открывающего дверь перед Лисбет Саландер.
«Ты что, даже на часы не научилась смотреть?» — приветствовал он ее раздраженно.
Она прокрутила ему весь фильм. Запись закончилась через девяносто минут посреди сцены, когда голый адвокат Бьюрман сидит, откинувшись на спинку кровати, пьет вино и наблюдает за Лисбет Саландер, которая лежит скрючившись со сцепленными за спиной руками.
Она выключила телевизор и минут десять молча сидела на ротанговом стуле, не глядя на него. Бьюрман не смел даже шелохнуться. Потом она встала и вышла в ванную. Вернувшись, Лисбет Саландер вновь села на стул. Ее голос был сухим и жестким, как наждачная бумага.
— На прошлой неделе я совершила ошибку, — сказала она. — Я думала, что ты снова заставишь меня делать минет, что совершенно омерзительно в твоем случае, но не настолько омерзительно, чтобы я не могла это стерпеть. Я надеялась малой кровью добыть достаточно веское доказательство, что ты гнусный старый слизняк. Однако я тебя недооценила. Не поняла, какой ты чертов извращенец.
Я буду выражаться предельно ясно. На этой записи видно, как ты насилуешь умственно отсталую двадцатичетырехлетнюю девушку, к которой тебя приставили опекуном. Ты даже не представляешь, насколько умственно отсталой я могу оказаться, если будет нужно. Любой, кто посмотрит эту пленку, поймет, что ты не только подонок, но и чокнутый садист. Этот фильм я смотрела во второй и, надеюсь, в последний раз. Он требует принятия мер. Думаю, что в соответствующее учреждение посадят тебя, а не меня. Согласен?
Она подождала. Он не реагировал, но было видно, как он дрожит. Она схватила хлыст и стегнула его но половому члену.
— Ты согласен со мной? — повторила она значительно громче.
Он кивнул.
— Отлично. Тогда здесь у нас полная ясность.
Она подтащила ротанговый стул поближе и села так, чтобы видеть его глаза.
— И как ты думаешь, что нам с этим делать?
Отвечать он не мог.
— У тебя есть какие-нибудь хорошие идеи?
Не дождавшись ответа, она протянула руку, ухватилась за мошонку и стала тянуть, пока его лицо не перекосилось от боли.
— У тебя есть хорошие идеи? — повторила она.
Он замотал головой.
— Отлично. Я чертовски разозлюсь, если тебе вдруг что-нибудь придет в голову в будущем.
Она откинулась на стуле и зажгла новую сигарету.
— Наши действия будут выглядеть вот как. На следующей неделе, как только тебе удастся выковырять эту здоровую резиновую пробку из своей задницы, ты известишь мой банк о том, что я — и только я — буду иметь доступ к своему счету. Ты меня понимаешь?
Адвокат Бьюрман кивнул.
— Молодец. Ты больше никогда не будешь со мной связываться. Встречаться мы теперь будем, только если мне вдруг этого захочется. То есть тебе запрещается меня посещать.
Он несколько раз кивнул и вдруг выдохнул, поняв, что убивать его она не собирается.
— Если ты хоть раз попробуешь приставать ко мне, копии этого диска появятся в редакциях всех стокгольмских газет. Ты понял?
Он несколько раз кивнул, держа в уме: «Мне необходимо раздобыть эту пленку».
