Он широко улыбнулся. Той самой обаятельной улыбкой, которая так подкупила ее при первой встрече тогда, на вокзале.
Но сейчас это не произвело на Дашу ни малейшего впечатления. Она будто и не слышала, по-прежнему сидела неподвижно, с расширенными до предела зрачками, смотрела на него слегка удивленно.
Спросила каким-то чужим, хрипловатым голосом:
— А ухо? Что все-таки с ухом? Почему там мочка… в коробочке?
Кирилл хмыкнул:
— Нашла, значит? Ну хорошо, раз уж у нас такой вечер откровений, покажу тебе еще одно кино. Про ухо.
Кирилл нажал кнопку на камере, она зажужжала, выскочил приемный механизм. Он поменял кассетку, повернулся к Даше:
— Готова?
Даша кивнула. Он снова улыбнулся:
— Тогда поехали. Ты — первый зритель. Когда-нибудь это будут исторические кадры.
Вновь засветился экран телевизора. Появилось лицо Кирилла, очень серьезное, напряженное. На этот раз кадр не прыгал, с самого начала был устойчив.
Даша не сразу сообразила, что Кирилл стоит перед зеркалом, камера снимает его отражение. Одет он был в белую рубашку (обычно предпочитал темные цвета!), что придавало ему особый, торжественный вид.
Кирилл высоко поднял голову, внимательно рассмотрел собственное лицо и потом заговорил каким-то не совсем обычным, высоким голосом:
«Я делаю это, чтобы доказать всем и прежде всего самому себе, что остановить меня никто и ничто не сможет! Я добьюсь своего, чего бы это ни стоило! Помешать мне не удастся никому!»
Он поднял правую руку, медленно внес ее в кадр.
Даша замерла, затаила дыхание. В руке была зажата опасная бритва с открытым лезвием. Левой рукой Кирилл ухватился за мочку, оттянул ее вниз. И потом одним молниеносным движением взмахнул бритвой и отрезал себе мочку.
На этот раз Даша не выдержала, громко вскрикнула. Кирилл на экране, сильно побледнев, смотрел на себя диким торжествующим взглядом. Ярко-красная кровь обильно лилась на воротник его белоснежной рубашки. Неожиданно изображение застыло, превратилось в стоп-кадр.
Кирилл, уже не экранный, а настоящий, сидящий рядом с ней, вытянул руку, показал пальцем на портрет Ван Гога, висевший на противоположной стенке. Сказал с нескрываемой гордостью:
— Так же, как он! Ты поняла?
Она покосилась на Ван Гога.
Такой же безумец!
Только с одним важным отличием. Этот никого не убивал. Просто рисовал свои картины.
Ужас, отчаянный ужас охватил ее. Он говорил, что кошмар кончился. Но это оказалось такой же ложью, как и все остальное. Кошмар только начался!
Что она делает здесь, наедине с этим безумным маньяком? Ждет, пока он и ее укокошит?…
Она перевела взгляд на Кирилла.
— Только настоящий талант способен на такое! — с энтузиазмом говорил он. — Ты согласна?
Даша молчала. Разглядывала его со страхом и отвращением.
И Кирилл неожиданно понял.
Выражение лица его изменилось. Гордая торжествующая улыбка потускнела и пропала. Теперь он смотрел жестко и, более того, как-то брезгливо. Раньше он никогда так на нее не смотрел.
Даша внутренне содрогнулась. Она вдруг узнала этот взгляд, не раз видела его в кино. Так плохие парни обычно смотрели на свою жертву.
Но потом, в самый последний, критический момент, обязательно появлялся хороший парень и расправлялся с плохим. Только в ее случае никакой хороший парень не появится.
Неоткуда ему взяться!
Тогда чего она ждет?
Даша внезапно вскочила и бросилась к двери, начала судорожно открывать замок.
Кирилл легко догнал ее, одним сильным движением отшвырнул назад, в комнату. Она чуть не упала, успела ухватиться за стул. Задыхаясь, опустилась на него, ноги все равно не держали.
Кирилл неспешно приблизился. Она затравленно смотрела на него. Потом прошептала, еле двигая губами:
— Отпусти меня! Пожалуйста!
Он не реагировал, разглядывал ее все с той же жуткой брезгливостью.
Она сделала отчаянное усилие, судорожным глотательным движением пропихнула внутрь мохнатый ком, забивший ей горло. Выговорила умоляющим голосом:
— Пожалуйста! Я никому не скажу! Обещаю!
— Конечно не скажешь! — мрачно подтвердил он.
— Я буду кричать! — Она попыталась угрожать, но угроза вышла жалкой, беспомощной. И, осознав это, она решила воплотить ее в жизнь, вдохнула и заорала так громко, как только могла: — А-а-а-а-а-а-а!
Кирилл секунду или другую задумчиво прислушивался к этому крику, потом резко размахнулся и сильно ударил ее по лицу.
Голова у Даши мотнулась в сторону, крик захлебнулся, из носа потекла кровь. Щека сразу же загорелась, перед глазами стали плавать, сталкиваться и разваливаться на кусочки какие-то разноцветные массы, мешали ей сосредоточиться.
Сквозь это разноцветное марево ей удалось увидеть, как он пошел на кухню, принес кухонное полотенце, широкую катушку скотча, моток веревки. Она поняла, что он хочет сделать, открыла рот, чтобы остановить его, но не успела.
Кирилл быстро скрутил из полотенца кляп, запихнул ей в рот, замотал сверху скотчем. Потом ловко и крепко привязал ее к стулу.
Последняя разноцветная масса окончательно рассыпалась на крохотные кусочки, видимость очистилась, стала куда более отчетливой. Но движения ее теперь были полностью парализованы, она могла только крутить головой.
Кирилл отступил на полшага, хотел убедиться, что все сделано качественно.
Даша издала невнятный, мычащий звук, в отчаянии впилась в него полными слез глазами.
Он скривился:
— Очухалась? Все вы одним миром мазаны! Я думал, ты мне друг, партнерша! А ты такая же… блядь, как и твоя сестра! Траханье да деньги… ничего у вас больше на уме нет!
Затем подошел к портрету Ван Гога, печально посмотрел на него. Сказал с горьким пафосом:
— Ты и в этом оказался прав, художник! Каждый из нас обречен на одиночество. Больше у меня нет никаких иллюзий на этот счет.
После чего повернулся к Даше, еще раз внимательно посмотрел ей в глаза. Грустно усмехнулся. Произнес тем, прошлым, мягким голосом:
— Мне очень жаль. — И тут же, после короткой паузы, тоже теперь хорошо знакомым ей, деловым тоном: — Я отлучусь ненадолго. Выйду, кое-что куплю. А ты тут посиди отдохни. Подумай о жизни своей бессмысленной…
Он взглянул на часы. Вслух посетовал:
— Надо же, как поздно уже. Почти полпервого. Что-то мы с тобой припозднились. Хорошо, что «Карамболь» у нас двадцать четыре часа в сутки работает. Так что не беспокойся, все будет нормально.
Кирилл направился в прихожую.
Даша слушала, как он одевается, обувает сапоги. Заглянул в комнату уже в куртке, в вязаной шапочке. Ухмыльнулся:
— Не скучай, я скоро!
Неожиданно глаза сверкнули, новая мысль осенила его.
Он быстро обошел стул с привязанной Дашей, подхватил его, наклонил, подтащил к окну. Вернулся за веревкой, привязал стул к батарее (на тот случай, если бы Даша попыталась отодвинуться от окна!).
Затем подставил держатель с биноклем таким образом, чтобы он приходился как раз напротив ее глаз. Вежливо улыбнулся:
— Ты же у нас большая любительница наблюдать, верно? Вот и понаблюдай, как я в магазин схожу. Получи удовольствие!
Теперь она слушала, как он уходит. Пересекает комнату, прихожую, открывает входную дверь, захлопывает ее.
Потом до нее донесся звон ключей, и один за другим стали поворачиваться запоры всех трех дверных замков. Чуть позже, уже совсем издалека, долетел грохот двери лифта, после чего окончательно все стихло.
Даша прикусила губу. Больно ныла пылающая щека, веревки резали руки и ноги. Слезы лились безостановочно, застилали ей глаза. Она помотала головой, стряхнула их, заставила себя прекратить плач.
Прямо перед ней теперь назойливо торчал бинокль. Она подождала, пока глаза высохнут, и прильнула к окулярам. Больше ей все равно ничего не оставалось делать.
Улица внизу была совершенно пуста. Ни машин, ни прохожих, сплошное темное безмолвие, из которого серебристый фонарь с длинной змеиной шеей выхватывал залитое белым ядовитым светом пространство.
На краю этого пространства вскоре появился Кирилл, пересек улицу, вступил на тротуар. Потом повернулся и посмотрел вверх, на нее.
Даша даже отпрянула от бинокля, ей показалось, что он смотрит прямо ей в глаза (чего, конечно, быть не может, их ведь разделяет большое расстояние, он увидит только ее освещенное окно!). Потом опять глянула в окуляры.
Кирилл весело улыбнулся (как будто видел, как она отпрянула!), поднял руку, помахал ей прощальным (слегка насмешливым, как ей показалось!) жестом. Потом повернулся и зашагал по тротуару.
