Черил заперлась в своей комнате. Бледная как полотно, Кристин подошла к Филиппу, еще до того, как он успел вынуть ключ из замочной скважины, прижала его к груди. Он пытался говорить спокойно:
— В чем дело? Что случилось?
— Ах, Филипп, к нам приходили из полиции. Они привезли Черил и обыскали дом.
— Как это?
Он заставил ее присесть. Мать дрожала, сын крепко держал ее за руку. Она говорила задыхаясь, тяжело дыша:
— Они поймали ее на краже в магазине. Всего лишь флакон духов, но у нее… у нее… — Кристин остановилась, перевела дух и продолжила: — У нее… в сумке было что-то еще. Они повезли ее в полицейский участок, предъявили обвинение, или как это называется, а потом отвезли домой. Здесь были женщина-детектив и молодой парень, констебль. — У нее началась истерика, и она разразилась рыданиями вперемежку со смехом. — Я думала, как дико все это, так странно оказаться посреди этого… этого ужаса!
Филипп чувствовал себя беспомощным.
— Что с ней будет?
— Завтра утром ей нужно явиться в суд, — сказала Кристин довольно спокойно, почти сухо. Потом снова зарыдала и застонала от горя, прикрыв рот рукой.
Черил сидела в своей комнате запершись. Филипп постучал, подергал ручку. Она велела ему уходить.
— Черил, я хочу только сказать, что завтра мы с мамой пойдем в суд с тобой.
Тишина. Он повторил то, что сказал.
— Если ты пойдешь, я не пойду. Я убегу, — отозвалась Черил.
— Тебе не кажется, что ты ведешь себя глупо?
— Это мое дело, тебя это не касается. Я не хочу, чтобы ты там узнал, что они говорят.
Спускаясь, Филипп услышал, как Черил открыла замок, но не вышла. Он удивился, почему полицейские разрешили ей вернуться домой. Кристин, будто читая его мысли, спросила:
— Она может запереться сама, но, Фил… мы ведь не можем запереть ее, правда?
Он покачал головой. Кристин никогда не советовала им, что делать, не ограничивала их, всегда предоставляла им полную свободу и любила. В случае с Черил этого, очевидно, было недостаточно. Филипп стоял с матерью на кухне и пил приготовленный ею чай, как вдруг они услышали, что Черил вышла из дома. На этот раз тихо. Дверь закрылась с мягким щелчком. Кристин всхлипнула. Филипп знал, что, если скажет, как обычно, что едет к Сенте, что его не будет весь вечер и полночи, мать не станет возражать. Теперь казалось совершенно излишним предупреждать Сенту, что он не приедет. Напротив, Филипп предчувствовал, какое настанет облегчение, если этот вечер, возможно, окажется началом его расставания с Сентой на всю жизнь, как будет хорошо, если все уйдет в прошлое. Но едва ухватившись за эту надежду, он вспомнил о ее любви.
— Ты думаешь, она вернется? — спросила Кристин.
Он какое-то время не понимал, о ком речь:
— Черил? Не знаю. Надеюсь, что да.
Филипп был в саду, когда зазвонил телефон. Смеркалось, он возвращался с Харди из Лохлевен-гарденс и подходил к дому со стороны черного хода. Свет из окна кухни падал на Флору, ее фигура отбрасывала на лужайку длинную темную тень. На одной руке статуи засохла беловато-серая струйка птичьего помета. Кристин открыла окно и крикнула сыну, что звонит Сента.
— Почему ты не приехал?
— Сента, я сегодня не могу приехать, — он сказал о Черил и добавил, что не может оставить мать. — Ты сама знаешь, до тебя невозможно дозвониться, — сказал он так, будто пытался.
— Я люблю тебя. Я не хочу быть здесь без тебя. Филипп, ты ведь приедешь и мы станем жить вместе, да? Когда ты придешь?
Фоном звучала музыка Риты и Джейкопо.
— Не знаю. Нам нужно поговорить.
В ее голосе появился страх:
— Почему нужно? О чем?
— Сента, я приеду завтра. Увидимся завтра.
И я скажу тебе, что все кончено, думал он, что я от тебя ухожу. Завтра я увижу тебя в последний раз.
Повесив трубку, Филипп стал думать о женщинах, которые любят человека, подозреваемого в убийстве, или замужем за ним. Он мужчина и знает, что его девушка совершила убийство, но это то же самое. Он изумлялся тому, что такие женщины могут думать о том, чтобы сдать подозреваемого человека полиции, «заложить», но в равной степени он удивлялся и тому, что они иногда хотят сохранить связь. Как-то раз, на одной вечеринке, ему довелось играть в игру, в которой нужно было сказать, что должен сделать человек, чтобы ты перестал его любить или хорошо к нему относиться, не желал бы с ним знаться. И он тогда сказал что-то глупое, курьезное, что у него вызывают отвращение люди, которые недостаточно часто чистят зубы. Теперь-то Филипп узнал себя получше. Его любовь к Сенте растаяла, когда он выяснил, что она виновата в смерти Майерсона.
Около полуночи вернулась Черил. Филипп ждал ее, он надеялся, что сестра придет, и даже уговорил мать лечь спать. Услышав, как Черил отпирает дверь, он выбежал в коридор и застал ее на пороге.
— Я хочу лишь сказать, что не буду пытаться пойти с тобой в суд, если ты этого хочешь.
— За мной приедет полиция, — сказала она уныло, — машина будет в девять тридцать.
— Ты должна рассказать им об игральных автоматах. — Филипп чувствовал, какое дурацкое это название, какая из-за него возникает игривость, а тут такое несчастье. — Ты ведь им расскажешь? Они что-нибудь сделают, чтобы тебе помочь.
Черил не ответила. Странным движением она вывернула карманы джинсов, чтобы показать, что они пусты. Из карманов куртки она выбросила полупустую упаковку мятных конфет и десятипенсовую монету.
— Вот все, что у меня есть в этом мире. Такова моя доля. Ведь только лучше будет, если я сяду в тюрьму, правда?
Утром Филипп не видел сестру, он уехал на работу до того, как она встала. Днем он позвонил домой и узнал, что Черил осудили условно. Если она совершит еще какое-либо правонарушение, то ее посадят в тюрьму на полгода. Теперь он был дома с Кристин и Фи, которая отпросилась на полдня с работы и сидела у них. Филипп готовился к суровому испытанию, которое ожидало его. Завтра все будет кончено, завтра он сделает то, чего давно хочет, он порвет с Сентой, и начнется новый этап жизни, пустой и холодный.
Сможет ли он когда-нибудь забыть то, что она совершила, свою любовь к ней? Все это, возможно, превратится в расплывчатое и смутное воспоминание, но останется с ним навсегда. Из-за нее человек лишился жизни. До того еще кто-то погиб по ее вине. Она продолжит убивать. Она родилась такой, она сумасшедшая. А на мне пятно на всю оставшуюся жизнь, думал Филипп. Даже если он никогда больше не заговорит с ней, никогда не встретится, на сердце останется шрам.
Увидеться с Сентой, он твердо решил. В конце концов он наметил себе пути к отступлению, сказав ей, что им нужно поговорить. Страх в ее голосе показал, что она догадывается, что он хочет сообщить. Да, он скажет ей всю правду, скажет, что ненавидит насилие и убийства, что для него отвратительно даже говорить или читать об этом. Он расскажет ей, как известие о том, что она совершила, разрушило его любовь. Или, лучше, он расскажет ей, что теперь смотрит на нее как на другого человека: она не та девушка, которую он любил, та девушка была лишь иллюзией.
Но как справиться с ее любовью?
Джоли стоял в очереди к центру матери Терезы. Филипп суеверно отметил его присутствие. Подъезжая к Тарзус-стрит, он говорил себе, что если увидит бродягу, то войдет в дом и поговорит с Сентой, а если нет, то отложит все и вернется домой. Старик с тележкой и набитыми целлофановыми пакетами был предзнаменованием. Это стало совсем очевидно, когда Джоли помахал Филиппу, проезжавшему мимо.
Филипп остановил машину. Он долго сидел с выключенным двигателем, думал о Сенте, вспоминал, как когда-то взбегал на крыльцо, врывался в дом, зачастую спешил так, что оставлял машину незапертой. И было время, когда она забрала у него ключи, а он думал, как вломиться в дом, — так сильно он страдал и желал к ней вернуться. Почему же теперь совершенно невозможно вернуться мыслями и чувствами в то время? Вообще, Сента была прежней, так же выглядела, и голос ее звучал так же. Конечно, он мог бы войти в дом, спуститься в подвал, зайти в ту комнату, обнять ее и все забыть…
Филипп завел машину, развернулся и поехал домой. Он не мог сказать, как слабый человек он поступил или как сильный, расчетливо или трусливо. Не было дома Черил, не было и Кристин. Потом он узнал, что они вместе с Обри Пелхэмом поехали к Фи и Дарену. Телефон начал звонить в восемь, и Филипп не подходил. Между восемью и девятью он звонил девять раз. В девять Филипп взял Харди на поводок и прошагал с ним по улицам две-три мили. Он, конечно, воображал, как в его отсутствие звонит телефон, и представлял, как, стоя в грязной, воняющей чем-то кислым прихожей в доме на Тарзус-стрит, Сента снова и снова набирает его номер. Он вспомнил, каково было ему, когда Сента выгнала его и он пытался до нее дозвониться.
Когда он вошел, телефон звонил. Филипп поднял трубку, внезапно поняв, что не сможет всю жизнь бегать от телефона. Сента говорила бессвязно, она рыдала в трубку, а потом задержала дыхание, чтобы прокричать:
