– Так это ты снимался в фильме «Море – мое единственное дитя»?
– Да. А ты смотрел?
– Нет, – ответил Римо, не вдаваясь в подробности.
Санни Джой пожал плечами и продолжил:
– Как-то раз, находясь в Италии на съемках очередного «макаронного» вестерна, я прочитал в газете о полицейском из Ньюарка, которого посадили на электрический стул за убийство. Имя его было Римо Уильямс. Мне стало ясно, что я опоздал.
– Насколько я понял, не очень-то ты и собирался… – холодно заметил сын.
– Возможно, так никогда бы и не собрался… Лгать не стану. Жизнь обошлась со мной довольно круто, и мне хотелось, чтобы мой сын прожил свою чисто и достойно, чтоб он не шел по моим стопам и не стал бы разменной монетой в Голливуде. Пешкой, которой каждый вертит, как хочет, человеком, избалованным легкими деньгами. Или, что еще хуже, – полукровкой, застрявшим в резервации, спившимся и утратившим всякую принадлежность к каким-либо корням или культуре.
– Ну, это как посмотреть, – хмыкнул Римо.
Довольно долго все они ехали в полном молчании. Тишину вокруг нарушал только топот копыт Римо швырнул прочь иглу кактуса, умудрившись при этом отсечь жало у пробегавшего мимо скорпиона. На лице Санни Джоя отразилось изумление.
– Ну вот, время все шло, – сказал он, – и я постарел. Так и не удалось стать настоящим большим актером. Слишком уж много сломанных костей и перебитых носов. В конце концов все мне надоело, и я решил удалиться на покой. Уйти в резервацию и жить среди своих, которых по мере сил поддерживал все это время. А дальше вы примерно представляете… В Юму заявились японцы и наняли меня постановщиком трюков. Потом начался этот ад с захватом города и настоящей стрельбой. А когда все это закончилось, я получил массу предложений от разных кинокомпаний. Сперва все шло хорошо, просто отлично даже. Затем они решили снять новую версию фильма семидесятых, «Болотного Человека». И вот я снова стал потеть в резиновых костюмах, ну и прочее… Только на сей раз я уже был другой. Играл главную роль. Был звездой. Никто пока не узнавал меня на улице, но звездой был, это точно. Не успел я с головой окунуться в работу, как вдруг услышал об этой смертоносной пыли. И вернулся в резервацию. Остальное вы знаете.
Санни Джой сорвал иглу с гигантского кактуса и метнул ее в скорпиона. Игла угодила в голову. Скорпион опрокинулся на спину и, что называется, дух испустил. Римо с Чиуном переглянулись.
– А где ты научился так лихо ездить верхом, Римо? – спросил Санни Джой.
– На границе Монголии.
Санни Джой Ром хмыкнул.
– А чем занимался все эти годы?
– Работал на правительство. Выполнял разные секретные задания. В общем, ерунда всякая.
– О'кей, тогда больше ни слова об этом.
Они вновь замолчали.
– Ты не спросил, почему я до сих пор жив, когда, согласно официальным сообщениям, полицейский Римо Уильямс казнен в Нью-Джерси, – заметил Римо.
– Просто сомневался, что тот Римо Уильямс – это ты.
Они подъехали к широкой полосе песка, покрытого затвердевшей коркой.
– Правда, есть один способ это выяснить…
– Какой же? – спросил Римо.
Санни Джой натянул поводья. Римо с Чиуном последовали его примеру.
– Некогда Ко Джонг О предсказал, что наступит день и из страны Сан Он Джо явится человек. Его узнают не по внешности или языку, но по его умению вытворять такое, на что способны только такие, как Санни Джой.
– К примеру?
– К примеру, он сможет переправиться через реку Плача, не заставив ее при этом заплакать.
– А где эта самая река Плача?
Санни Джой указал на темную полоску песка.
– Да вот она, прямо перед тобой. Весной разливается и превращается в Смеющийся ручей. Но когда наступает летняя жара, русло высыхает. Недавно прошел дождь, и корка из песка затвердела. Если пройти по ней, покажется, будто кто-то хрустит картофельными чипсами. В дни Ко Джонг О ни о каких картофельных чипсах и слыхом не слыхивали. Тогда люди говорили: «Похож на плач девушек».
Санни Джой направил коня вперед. Копыта его слегка увязали в песчаной корке. И звуки, издаваемые при этом, действительно походили на тихий жалобный плач.
Проехав еще немного, Санни Джой развернулся лицом к своим спутникам и крикнул:
– Настоящий Санни Джой может переправиться через реку Плача, не заставляя песок плакать. Я могу. А ты?
Римо спешился. Санни Джой сделал то же самое. Они стояли лицом к лицу и не спускали друг с друга настороженных глаз. А затем одновременно зашагали по песчаной корке.
Песок под их ногами не издал ни единого звука. Корка не ломалась.
Наконец они сошлись. И, стоя рядом, довольно долго молчали.
Санни Джой сощурил глаза.
– Сынок…
Римо сглотнул комок, застрявший в горле. Оба неуверенно, словно примериваясь, взмахнули руками, и… Римо хотел ограничиться рукопожатием. Санни Джой – обнять вновь обретенного сына. Оба замешкались, затем все же обнялись и засмеялись. А потом снова обнялись, крепко-крепко, напоминая при этом двух облапивших друг друга медведей.
Наконец они разжали объятия, но этого им показалось мало, и они обменялись еще и рукопожатием, изо всех сил стараясь подавить целую бурю чувств и эмоций, которые просто невозможно выразить словами.
Затем, исчерпав все мыслимые и немыслимые формы выражения эмоций, Санни Джой Ром хлопнул сына по спине и отвел его в сторону.
– Идем со мной, сын. Я хочу рассказать тебе о маме…
Стоя на противоположном берегу реки Плача, мастер Синанджу наблюдал за тем, как они куда-то уходят по песчаным барханам. И волосы на его длинной жидкой бороденке вдруг затрепетали, несмотря на то что ветра не было.
А Римо даже ни разу не обернулся.
В ту ночь под тысячами блиставших на небе мелочно-белых звезд Римо Уильямс принял новое имя – Санни Джой.
Он вышел из хогана в одеянии из бычьих шкур и с орлиными перьями в волосах, бормоча при этом:
– Просто шут гороховый какой-то в этом дурацком наряде…
Хорошо, что никто ничего не слышал. Санни Джой Ром подвел Римо к ярко пылавшему костру:
– Позвольте представить. Это мой давно потерянный сын.
– Римо Уильямс, – уточнил Римо.
– Римо Уильямс, которого прислало нам само провидение. И который является пришедшим мне на смену Санни Джоем.
На Римо смотрело целое море лиц цвета красноватого песчаника. Эти плоские лица напомнили ему крестьян из древни Синанджу, чьи жизни он некогда поклялся защищать. Правда, цвет кожи у корейцев другой – оттенка старой слоновой кости или поблекшей лимонной кожуры. У этих же кожа была красноватая, но глаза с характерными для монголоидной расы приспущенными веками. И выражение лица такое же непроницаемое.
– Эй, – заговорил наконец какой-то старец с длинными серовато-стальными косицами. – Он же яблоко, и никто другой…
Римо вопросительно взглянул на Санни Джоя.
– Яблоком называют индейца-полукровку. Наполовину белого. Ну, как бы красный с одного бока и белый внутри. Не обращай внимания. Меня и самого несколько раз тоже обзывали яблоком… Мой сын – не яблоко, – громко заявил Санни Джой, обращаясь к толпе.
– Это правда, – раздался чей-то голос.
Римо обернулся и увидел мастера Синанджу. Никто не заметил, как он подошел.
– Он банан, – сказал Чиун.
– Банан?
– Ну да. Желтый снаружи и белый внутри.
– Что это ты нас путаешь, а, вождь? – спросил Санни Джой.
– Ничего я не путаю. Он прежде всего банан, а уже потом яблоко. Не забывай, это я научил его мастерству Синанджу. А ты учи его мастерству Сан Он Джо хоть тысячу лет – все равно не вышибешь из него корейского духа.
Санни Джой сурово взглянул на Чиуна.
– Ты что-то имеешь против нашей сегодняшней церемонии, а, старый вождь?
– Я не могу иметь ничего против. Это меня не касается, – ответил кореец.
Санни Джой обернулся к Римо.
– Ну а ты, Римо?
– Продолжайте церемонию, – сказал тот.
– Быть по-твоему.
Они долго пели старинные песни и били в барабаны, и, когда на усыпанном звездами небе взошла яркая серебристая луна, Римо стал новым Санни Джоем. И произнес священную клятву, в которой обещал защищать свой народ от всех невзгод и несчастий.
Чиун наблюдал за происходящим с непроницаемым выражением лица. Когда же индейцы приступили к пиршеству – принялись за кукурузу и поджаренный хлеб, – ускользнул во тьму незамеченным.
* * *
Торжественная церемония закончилась, и Римо двинулся в пустыню по следу, который не смогли бы углядеть даже самые острые глаза индейцев из племени Сан Он Джо.
Он нашел мастера Синанджу у подножия горы Красного Призрака.
Чиун обернулся. На морщинистом личике – все то же абсолютно непроницаемое выражение.
– Итак, ты обрел своего отца, Римо Уильямс. Поздравляю.
– Спасибо.
Воцарилось тягостное молчание. Ученик угрюмо ковырял землю острым носком мокасина, расшитого бусинками. Орлиное перо упало ему на глаза, он выдернул его и стал вертеть в пальцах.
