А тем временем Фабиан, сидя в пабе на Лестер-сквер, беседовал с ипподромным «жучком».[39]
— Ну, Фредди, — спрашивал он, — какие, по-твоему, завтра шансы у Старого Сапога?
— Никаких.
— Что значит «никаких»?
— То, что сказал: никаких.
— Так и думал.
— Интересно, как это ты так и думал? Лошадь, что ли, тебе нашептала?
— Догадался, и все тут.
— Ладно, проехали, Гарри, забудь об этом. У него все равно нет ровным счетом никаких шансов… Да, кстати, куда ты дел мою книгу?
— Какую книгу?
— Ту, что я тебе одолжил.
— О Боже, ты имеешь в виду ту, которая называется «Как делать ставки»? Она у меня дома. Тебе она срочно нужна?
— В общем, да. Ты обещал мне вернуть ее еще неделю назад. Она не моя.
— Богом клянусь, — сказал Фабиан, — она у меня дома. Слушай, ты вот что… жди меня здесь — я быстро смотаюсь домой и принесу ее тебе.
— Принесешь? Было бы хорошо…
— Ладно, жди меня здесь.
Фабиан направился к выходу и, машинально взглянув на себя в зеркало позади стойки бара, с ужасом увидел, что лента на его новой шляпе обвисла. Скрежеща зубами, он поспешно покинул паб и заторопился в лавку трикотажных изделий. Он ворвался туда с яростным воплем:
— Погляди на это! Нет, ты только погляди на это! Черт возьми! Я покупаю шляпу — не проходит и пяти минут, как она разваливается на части. В чем дело?
Перепуганный продавец внимательно изучил злополучную ленту.
— Мне очень жаль, сэр: здесь просто немного ослаб один шов. Мы сию же минуту приведем ее в порядок.
— Да уж, пожалуйста, — зловеще процедил Фабиан. Он достал из кармана дорогую сигару, картинным жестом зажег ее и принялся выдувать кольца синего дыма в лица всех, кто попадался ему на глаза. Продавец вернулся, держа шляпу в руке:
— Теперь все в порядке, сэр.
Фабиан едва удостоил ее взглядом.
— Ты что, думал, это так просто сойдет вам с рук? Так вот, заруби себе на носу: со мной такие номера не проходят.
— Да, сэр.
— Я знаю, это не твоя вина, но ты должен быть повнимательней.
— Да, извините, пожалуйста.
«Этот гад когда-нибудь явится? — думала Зои. — Господи, он вообще намерен возвращаться домой?»
Она беспокойно вертелась на стуле. Колени у нее дрожали.
Снова вспомнив о книге, Фабиан направился к двери, как вдруг что-то привлекло его внимание, и он застыл на месте. Это была маленькая витрина, в которой были выставлены зажимы для галстуков, украшенные цепочками, пряжками и черными с золотом монограммами. Он спросил у продавца:
— Слушай, а у вас есть с монограммой «Г.Ф.»?
— Сейчас посмотрим, сэр. Если вы подождете, мы сможем сделать любые инициалы.
— Ну так сделайте «Г. Ф.», а я подожду, — резко сказал Фабиан.
— С удовольствием, сэр. Какую желаете, сэр?
Фабиан выбрал зажим с маленьким американским флагом:
— Сколько за этот?
— Семь шиллингов шесть пенсов, сэр.
— Ладно, сделайте мне «Г.Ф.» вот на этой.
— Да, сэр, через две минуты будет готово, сэр.
— Да уж, пожалуйста. В этой стране вы, ребята, понятия не имеете о том, что такое время, ни малейшего понятия.
Фабиан ждал. Прошло десять минут. Зои вспарывала ножом набивной подлокотник кресла, выдирая из него целые пучки шерсти. Концерт по радио закончился… «Начинаем концерт „Любимые мелодии прошлого“», — объявил диктор, и кто-то запел приятным тенором: «Ах, прелестная тайна жизни моей, наконец я тебя разгадал». Закрыв лицо руками, Зои снова расплакалась. Все ее тело содрогалось от рыданий. Слезы бежали меж пальцев. Фабиан вернулся домой и обнаружил ее плачущей посреди хаоса, в который она превратила комнату.
— Эй, какого черта?..
Ярость Зои вымывалась из ее тела вместе со слезами.
— Ах ты… Ты, ты…
— Что случилось?
— Ах, — проговорила Зои, — как ты мог так поступить со мной, Гарри… со мно-ой… это после того, что я для тебя сделала, спину на тебя гнула… после того, как я тебя из канавы вытащила, сделала тебя тем, кто ты есть сейчас…
В мозгу Фабиана с быстротой молнии промелькнула мысль: «Меня видели с Хелен».
— Эй, какого черта? — негодующе осведомился он. — О чем это ты болтаешь, черт бы тебя побрал?
— Шляешься тут с… тратишь мои деньги — деньги, которые я добываю, на других женщин…
Фабиан воскликнул громким, уверенным голосом:
— Накажи меня Бог, я понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Грета видела тебя «У Рауля» с девчонкой.
— Рауль? Кто такой Рауль? Я там в жизни не был.
Зои пристально поглядела на него. Лицо Фабиана выражало лишь неподдельное изумление. Он продолжал:
— Ты что, серьезно думаешь, что у меня другая женщина? Ты что, в самом деле так думаешь? Потому что, если это так, ты просто рехнулась. Я тут бегаю, как заяц, по всему паршивому городу, подготавливаю нашу поездку, добываю тебе чихуахуа, думаю о тебе все время, работаю на тебя, комбинирую, голову себе сломал, думая, как бы тебе угодить… — Фабиан схватил ее за плечи и принялся трясти что было сил. — Ах ты…
— Гарри, — сказала Зои, — это чистая правда?
— Грета — лгунья. Паршивая лгунья. Грязная, паршивая лгунья. Я ей глотку перережу. Не сойти мне с этого места, я это сделаю! Я ее в порошок сотру. Я ее по стенке размажу. От нее мокрого места не останется.
— Она сказала, что ее зовут Элен.
Фабиан издал сдавленный крик.
— Бог мне судья, я в жизни не встречал никого по имени Хелен и в жизни не бывал ни у какого Рауля.
— Поклянись.
— Клянусь моей бедной мамой, упокой Господи ее душу, — сказал Фабиан.
Зои истерически захохотала, с облегчением повторяя:
— О… Гарри…
— Слушай, что тут произошло?
— О, Гарри, если честно… когда Грета мне это сказала… Клянусь Богом… Я была сама не своя. Приди ты на десять минут раньше я бы тебя убила. Точно, убила бы. Я ждала тебя за дверью с ножом. Пусть лучше я умру, чем допущу, чтобы у тебя кто-нибудь появился. Я готова умереть! Слышишь? Умереть!
На верхней губе Фабиана выступил пот, он увидел исполосованный подлокотник кресла и изрезанный стол. «А некоторые еще говорят, что на свете нет Бога», — подумал он, перебирая пальцами свою новую булавку.
— Откуда это у тебя, Гарри? — спросила Зои.
— Мне ее подарил Джо Фиглер. Это мой талисман. Я с ней и за тысячу фунтов не расстанусь. Фиглеру дал ее один американский миллионер по имени Генри Форд, а Фиглер дал ее мне, потому что у нас одни и те же инициалы… Г.Ф. Видишь?.. Ну, мой ангел, может, ты пойдешь погулять?
— Слушай, Гарри, улицы кишмя кишат ищейками в штатском. Они только что сцапали Симону только потому, что она подмигнула мужчине.
— Чушь собачья.
— Но…
— И запомни, — иронически проговорил Фабиан, — нам придется купить новую мебель… Хелен! Да ты просто спятила! Ну и как же она выглядит, эта Хелен?
— Симпатичная брюнетка.
— Пускай тогда Грета нас обязательно познакомит.
— Правда? Ты что серьезно?
— Ну ясное дело. Ты у меня уже в печенках сидишь. Вот почему я ради тебя буквально с ног сбился…
— Ладно, давай будем надеяться, что этот талисман принесет нам удачу.
— Да уж, Генри Форду он явно принес удачу… Я не расстанусь с ним и за тысячу фунтов.
Фабиан вдруг увидел себя лет эдак через двадцать, восседающим в шикарном кабинете, лениво перебирающим пальцами булавку для галстука, на которой сверкает бриллиант за десять тысяч фунтов стерлингов, и цедящим сквозь синеватый дым гаванской сигары за двадцать пять шиллингов:
— Господа журналисты, мой талисман…
— А теперь беги, моя куколка, — сказал он.
Зои пошла в ванную, чтобы смыть следы слез.
Фабиан решил, что столь эмоциональная сцена не могла не отразиться на безупречности его облика. Он сменил галстук, отполировал ботинки изнанкой штанин и, с микроскопической аккуратностью приладив на голове шляпу, снова вышел на улицу. Уже в дверях он вспомнил о книге.
«А, к черту, скажу, что она заперта в шкафу, а ключ у Зои», — подумал он.
Он зашел в телефонную будку и позвонил Хелен. Больше, чем когда бы то ни было, он ощущал себя повелителем судеб, Великим Кукловодом, дергающим за ниточки жалких марионеток. Когда ее приятное контральто завибрировало в телефонной трубке, он почувствовал, как по спине пробежала приятная дрожь. Фабиан сказал:
— Слушай, детка, я долго думал об этой затее с клубом и решил, что мы с тобой займемся этим делом всерьез.
— Так ты достал деньги? — спросила Хелен.
Фабиан отвечал:
— Я продаю часть своих акций. К началу следующей недели у меня в кармане будет пять тысяч фунтов. Послушай, Хелен, мы можем встретиться сегодня вечером?
— Да, разумеется.
— Ничего, если поздно?
