Дальше слушать стало тяжело.
Она продолжала рассказывать, и он по-прежнему задавал наводящие вопросы, но мысли его где-то витали.
Он был в бешенстве. Такого с ним раньше не случалось.
Ему хотелось закричать.
Но он молчал.
Он больше не был скучным, обыкновенным человеком.
Он подавил свой гнев, но чувствовал, как его распирает изнутри.
Сохраняя внешнее спокойствие, он старался не показать ей, как боится ее слов. Не хотелось ее пугать: он понимал, чего ей стоил этот разговор и какой мужественной была эта молодая женщина. Сдерживался из последних сил.
Вдруг он вскрикнул.
Вскрикнул и немедленно извинился. Сказал ей, что ему вдруг стало больно, так что он не на нее кричал, а просто кольнуло вот тут, в груди.
Когда они стояли на борту катера, который вез их обратно в центр Клайпеды, ему до минуты был известен каждый час, который она провела на свободе, начиная с побега из квартиры на улице Вёлунда до задержания в гавани. Ярость по-прежнему бушевала у него в груди, и все-таки у него было чувство, что их беседа не закончена. Ему нужно узнать больше. О тех трех годах их жизни, о том, как организована эта торговля живым товаром, о том, как женщину ежечасно унижают, чтобы потом кто-то купил себе машину и открыл счет в банке.
Он пригласил ее пообедать.
Она улыбнулась:
– Я думаю, с меня хватит. Домой. Только домой. Три года не была дома.
– Вам больше никогда не придется разговаривать с шведским полицейским. Обещаю. Один вопрос. Прошу вас.
– Я не понимаю, что вы еще хотите знать?
– Я говорил со служащим литовского посольства в Швеции. Несколько дней назад. Он был в аэропорту в Арланде, когда высылали того человека… Диму Шмаровоза. Он так разволновался… Нарисовал картину, насколько вездесущ тот мир, из которого вы только что вырвались. Я хочу вас попросить рассказать об этом. Мне надо это знать.
– Я устала.
– Один вечер. Один разговор. И больше – никогда. Пожалуйста.
Он внезапно покраснел, потому что вдруг понял, что стоит тут перед ней, требуя к себе внимания, как и прочие мужчины, которых она так ненавидела.
– Я прошу прощения. У меня не было задней мысли. Не поймите меня превратно. Я действительно просто хочу знать. К тому же у меня сын. И я женат.
– Как и все они.
Он шел мимо фабрики по производству масла, спеша вернуться в отель «Арибо». Теперь душ, смыть с себя жару. Он переоделся – второй раз, с тех пор как приехал сюда восемь часов назад.
Когда они сошли с катера, она спросила двух пожилых женщин, и те посоветовали им китайский ресторан у Таравос Анике,[23] там большие порции и видно, как работает повар: перед ним длинный стол, где все лежит, и ты сам выбираешь, что хочешь, а он готовит.
Она уже сидела за столиком. В той же одежде, в какой была в аквариуме. Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ, и они заказали минеральную воду и комплексный обед, который уже составили за них: закуска, горячее, десерт. В меню так и было указано, вместе с ценой.
Она долго подбирала слова, и он ее не торопил.
Потом она, волнуясь, начала сразу откуда-то с середины и потихоньку принялась разматывать нить рассказа. Как будто взяла его с собой в тот мир, о котором он думал, что знает все, а на деле ничего не знал. Она то и дело всхлипывала, но он не перебивал ее. Впервые Алена Слюсарева рассказывала о своей взрослой жизни кому-то, кроме себя самой. Впервые она слышала себя со стороны, а он тоже слушал и дивился ее силе, тому, что она не сломалась, пережив такое.
Он ждал, пока она договорит. Пока силы не оставили ее. И она замолчала, уставившись в одну точку.
Все. Больше никогда ей никому не придется рассказывать свою историю.
Свен наклонился к портфелю, стоявшему у его ног, достал оттуда сигаретную пачку и аккуратно сложенные платья.
– Я думаю, это ее, Лидии.
Она взглянула на пачку, на платья и поняла, откуда он их взял. Она все же бросила на него вопросительный взгляд, и он кивнул в ответ – да, вы правы.
– Ячейка теперь пуста. Ее снял кто-то другой. А это я отдам вам. Я понял, что это ее платья. И пачка. Там деньги. Четырнадцать тысяч. Сотенными бумажками.
Алена не пошевелилась и не произнесла ни слова.
– Поступайте с ними как хотите. Оставьте себе или отдайте ее семье, если она у нее осталась.
Она наклонилась, прикоснулась к черной ткани платья.
Единственное, что осталось от Лидии.
– Я была там вчера. У нее. Искала ее маму. Лидия мне много о ней рассказывала.
Она смотрела на стол.
– Она умерла. Два месяца назад.
Свен помедлил и через стол подвинул платья и пачку к Алене. Затем закрыл портфель и поставил его на пол.
– Я хочу узнать о ней. Какой она была на самом деле? Ведь я видел только женщину с израненной спиной, которая на следующий день захватила заложников. И все.
Алена покачала головой:
– Нет. Я больше не могу.
– Тогда я хоть как-то смогу понять, почему она так поступила.
– Не сегодня. Хотя бы немного позднее.
Так они сидели, почти ничего не говоря, пока официант вежливо не попросил их покинуть ресторан: пора закрываться. Они встали и уже шли к выходу, когда какой-то молодой человек лет двадцати вошел в зал и уверенно направился к их столику. Свен окинул его взглядом: высокий, светловолосый, загорелый, спокойный. Алена подошла к нему, поцеловала в щеку и взяла под руку:
– Это Янош. Мы были вместе, перед тем как… я уехала. А он меня ждал. И я очень ему за это благодарна.
Снова чмокнула его в щеку и прижалась к нему. В нескольких словах рассказала, как он искал ее первые семь месяцев, как безуспешно тратил и время и деньги и лишь потом сдался.
Она рассмеялась. Впервые за весь день. Свен улыбнулся: похоже, у этой парочки есть будущее.
– А у Лидии? У нее был кто-нибудь?
– Владя. Так его звали.
– И?
– И ему за нее заплатили.
Больше она не сказала ни слова. А он ничего не спросил. На этом они расстались, а Свен Сундквист повторил свое обещание, что никогда больше ей не придется отвечать на вопросы шведского полицейского. По крайней мере, по этому делу.
Она кивнула, сделала несколько шагов, потом обернулась:
– И еще одно. Скажите…
– Да, конечно.
– Там, в аквариуме. Вы меня допрашивали. Я правда не понимаю. Зачем вам это?
– Ведется расследование. И мы собираем всю информацию по этому делу.
– Это-то ясно. Что вам нужно все это знать. Но ведь я все уже рассказывала.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, меня уже спрашивали, и я все рассказала. Тому, другому полицейскому.
– Кому?
– Пожилому. Он тоже тогда был с вами в квартире.
– Гренсу?
– Да. Ему.
– То же самое?
– Все, что я рассказала вам сегодня в аквариуме. Те же вопросы. И те же ответы. То же самое я рассказывала и ему.
– Все?
– Все.
– И о том, что вы созванивались с Лидией? О вашем разговоре, когда она оказалась в больнице? О том, как вы положили кассету в камеру хранения? И как вы передали оружие и взрывчатку? Как оставили пакет в мусорной корзине в туалете?
– Все.
Он улегся на узкую кровать, когда часы показывали два. Йонасу он так ничего и не купил. Сейчас он поспит пару часов, потом отправится в лютеранскую церковь Святого Иоанна и поставит свечку там, где похоронена мать Лидии Граяускас. Потом поедет в аэропорт, чтобы успеть на утренний рейс до Стокгольма. Там наверняка продаются какие-нибудь сладости. В дьютифри. Так что он успеет купить мармеладок и шоколадок в блестящих фантиках.
Он лежал в темноте у открытого окна.
Клайпеда засыпала.
Он знал, что у него осталось не так много времени.
Он должен принять решение. Он знает правду, и ему надо решить, что с ней теперь делать.
Воскресенье, девятое июня
«Пробный трах» двух новеньких вышел не слишком удачным.
Несмотря на то, что с их девственностью было покончено еще в крошечной каюте по пути в Стокгольм.
Но у них получалось все лучше. На третий день Шмаровоз понял, что скоро они смогут обслуживать по двенадцать клиентов в день. Прямо как эта двинутая Граяускас и ее гребаная подружка, пока не стали выступать и не свалили отсюда.
Им, правда, чего-то не хватало. Новеньким. Это было заметно. Надо пошевеливаться. Похоть тоже имеет значение. Тот, кто платит денежки, тоже хочет чувствовать себя желанным и красивым. Пусть ему кажется, что их двое, что они вместе. А иначе он с тем же успехом может кончать в кулак.
Он, конечно, малость им наподдал, это да. И они сразу стали помягче. А через несколько дней и ныть перестанут. Так занудно. Его уже тошнит от их отчаянных рыданий. Что за наказание? Все новенькие поначалу сопли разводят!
Ему не хватало профессионализма Граяускас и Слюсаревой. Они и раздевались и трахались просто отлично. Зато как они над ним насмехались… И чем дальше, тем больше. Бывало, он их колотит, а они из последних сил: «Дима Шмаровоз!» Он слушать этого больше не мог.
