Такого Марат точно не ожидал. Он предполагал, что муж подал на развод из-за того, что она не подчинилась его требованию. Тот бурдюк-спасатель вполне походил на человека, способного на это… Но ребенок? Откуда? Новость настолько ошарашила, что Марат не знал даже, что сказать, что спросить…
– Какого ребенка? – только и смог произнести он. Прозвучало сдавленно, почти жалко.
– Того, о котором я даже не знала. Во время беременности бывают кровотечения… Уже это было первым указанием, что не все в порядке, что нужна помощь врачей. Но я решила, что просто так цикл сбился. Я на многое не обратила внимание: что стала слабее, что сделалась раздражительней, что появились непонятные боли… Поэтому Боря и не хотел меня отпускать. Он думал, что я болею. Я тоже начинала беспокоиться, но обо всем позабыла, когда узнала о том задании. «Я» отошла на второй план, моя семья, мой муж… Я сама себе казалась неуязвимой и бессмертной. Но это так, обман сознания. Мое тело не было готово к такому физическому и эмоциональному напряжению, случился выкидыш, да еще и тяжелый… Я надолго загремела в больницу.
– А твой муж?
– Пытался меня понять. Пытался меня простить.
– За что простить? – возмутился Марат. – Ты же не знала!
– Но догадывалась… Женщина не может не заметить таких перемен в себе, Марат. Я просто игнорировала инстинкты, убеждала себя, что это в пределах нормы. Я знала, что возможен и другой вариант… Мне просто не хотелось принимать его, я не была готова. Тупой поступок, детский. Я схватилась за то задание, чтобы отвлечься от всего. Отвлеклась! Стараясь заглушить плач несуществующего младенца, я убила настоящего.
– Ну глупости же! И ты, психолог, позволяешь себе такое говорить? А если бы другая женщина такое рассказала, ты бы и ее кинулась обвинять?
– Другим можно, мне нельзя, – вздохнула Полина. – Я ведь хотела спасать всех, всегда… А не спасла в итоге самого важного человека. Боря всегда очень хотел детей. Он пытался принять то, что случилось, и двигаться дальше, но у него не получалось. У меня тоже не получалось, я чувствовала себя виноватой перед ним. Вот так любить, как раньше, мы больше не могли. Мы долго притворялись, но все-таки решились на развод. Это было правильно для нас обоих.
– Полина… Я не хочу, чтобы это прозвучало жестоко, но скажу как есть. Я понимаю, что это очень важно для тебя. Но это не делает тебя хуже и ничего для меня не меняет.
– Я знаю, – кивнула она. – Зато это многое меняет для меня. После того случая я… Я уже многого не могу. Угасло, и все. Работать могу, а вот дать тебе то, чего ты ждешь… Нет. Именно поэтому просто гулять с тобой, просто ходить на свидания и вообще любое «просто» я не приму. Извини. Рада была знакомству.
Она поднялась и ушла, не дожидаясь его ответа, а Марат почувствовал нарастающую обиженную злость. Это лицемерие никак не вязалось с Полиной, к которой его тянуло. Она так легко давала другим правильные советы – и не собиралась следовать им сама. Она все понимала, просто не хотела менять жизнь, которую кое-как построила.
А ведь он даже не предлагал еще серьезных перемен! Что он, замуж ее позвал? Или детишек нарожать? Нет, просто пригласил на свидание – потому что сам не был готов к большему, и она знала, почему. Разве не логично им обоим начать с малого?
Оказалось, что нет.
Значит, пусть «нет» и останется. Обида крепла, и Марат ее не сдерживал. Он чувствовал себя дураком, который наляпал столько ошибок, что и непонятно, откуда их шлейф тянется. Хотелось вернуться в Москву, закрыться у себя, напиться – не на тусовке, в одиночестве. Ослабить внутренний узел напряжения и надеяться, что потом станет легче.
Или не станет. Кругом одни иллюзии.
Он больше не искал Полину, а она, похоже, осознанно избегала его. Они так и не увиделись за весь день, ну а к вечеру за ворота проехали два автомобиля такси, прибывшие за съемочной группой. Марат без сомнений устроился рядом с ассистенткой режиссера, имя которой он с трудом вспомнил, а потом благополучно забыл снова.
Все закончилось, пришло время возвращаться к старой жизни – и не думать, будто из нее так легко вырваться.
* * *
Море был спокойное, как будто уставшее, сонно извивающее волны маленькими водоворотами у самого берега. Ветер скользил над ним, осторожно касался, а потом далеко разносил соль. Полина чувствовала эту соль на губах. От моря пахло свежестью скошенной травы, откуда-то со стороны долетал запах меда, ставший уже привычным. Все цвело. Продолжалось лето.
Настоящий момент был прекрасен, если очистить его от мыслей, чувств и сожалений. Жизнью можно наслаждаться, только держась за настоящее. Но стоило ослабить концентрацию, позволить себе чуть больше, и прошлое с будущим начинали перетягивать Полину, каждое – в свою сторону.
Поэтому она и держалась. Она думала о море, цветах и летнем небе, голубом посередине и выцветшем почти до белого по краям. Думала о качелях, которые мягко ее укачивали. О том, кто показал это место и с кем она была здесь, не думала.
По крайней мере, не думала сначала. Так ведь не могло продолжаться вечно, и когда первый шок прошел, она стала позволять себе мысли о случившемся. Понемногу, не все сразу, иначе будет слишком больно.
Она не пыталась определить, права она в своем решении или нет. Она доказывала себе, что права. Майоров – человек импульсивный, он следует желаниям, не думая о них, а значит, она должна делать это за двоих.
У них бы все равно ничего не получилось, ничего такого, что не закончилось бы очередной травмой. Слишком много чужой земли несет внутри себя каждый из них… Полина ведь сказала Лайле правду: чужая земля не снаружи, она внутри.
Это вроде как вынужденный, а на самом деле добровольный запрет на собственное счастье. Находятся сотни причин, почему нельзя, и все они звучат достаточно убедительно. Правда, их можно смахнуть одним движением, раздробить, как тончайший хрусталь, и отнять у них всякое значение. Но никто никогда так не делает. Потому что рваться к счастью страшнее, чем оправдывать себя.
Это груз прошлого, связанного с другими людьми. Как будто они все еще рядом и на что-то влияют. Все мысли о том, что уже не получилось и не срослось, и никогда не срастется, потому что слишком поздно и никому не нужно.
Полина не перекладывала всю вину на Марата, прекрасно зная, что они оба тянут с собой эту бессмысленную ношу. Он держится за предательство жены, за память о детях, которых ему запретили любить, за образ чудовища, который ему так легко навязали. С Полиной и того хуже – ее все еще преследует плачущий младенец, которому она должна была помочь, но не сумела, и осколки любви к первому мужу, и стыд за то, что она почувствовала, потеряв своего ребенка. Это она так и не сумела объяснить Марату. Может, Борис и простил бы ее за недостаток внимания к себе, за то, что она навредила их малышу случайно. Но он видел, что она не скорбела так же, как он. Сколько бы она ни обвиняла себя, это не приносило той боли, которая могла бы хоть что-то изменить. Полина не ощущала себя беременной – а потому потеря ребенка не оставила впечатления, будто у нее что-то отняли. Скорее, это походило на болезненный несчастный случай.
Но когда она пыталась рассказать об этом людям, которых считала близкими, ей неизменно доказывали, что она бездушная стерва. Кто-то мягко, и смысл сквозил между строк, кто-то орал прямым текстом. Менялась только форма, содержание оставалось тем же.
Поэтому Полина не все сказала Марату. Даже при том, что им предстояло расстаться навсегда, Полине не хотелось, чтобы он настолько разочаровался в ней. Понятно, что светлым ее образ в его памяти уже не будет. Но она хотя бы не перейдет в категорию монстров – уже хорошо.
Все-таки так лучше, честнее по отношению к ним обоим. Пусть будет эта стабильная, устоявшаяся жизнь. Лишенная чего-то глубокого и настоящего, зато во многом обезболенная. Полина не сомневалась, что скоро найдет себе нового Петра – человека, которого не обязательно будет любить и который не будет любить ее. С ним можно оставаться. Так безопасней. А что сейчас тяжело, так это лишь подтверждение ее правоты. Вот что произошло из-за прощания с Майоровым до того, как между ними развилось нечто серьезное. Дальше вышло бы только хуже.
