Вдруг за спиной Патриции послышалось не очень уверенное покашливание, и чей-то голос произнёс:
– Э-ээ… мисс… вам не нужна помощь?
Патриция обернулась. Оказалось, это сказала какая-то светловолосая голубоглазая девушка, похожая на шведку или датчанку. А может быть, на норвежку.
– Нет, спасибо, – улыбнулась Патриция. – Я… видите ли, просто решила искупаться. – Не выдержав, она рассмеялась, зажала рот ладонью – но бесполезно: смех всё равно вырвался на свободу. С волос летели брызги, золотыми искорками поблёскивая в солнечных лучах.
Девушка поначалу растерялась, но потом и сама не удержался от улыбки:
– Ну, вы прямо русалка…
– Ага. Люблю иногда поплавать. – Патриция наконец-то справилась со смехом, но улыбаться ещё продолжала. – Простите. Простите меня. Спасибо. – Не понимая толком, за что извиняется и за что благодарит, она забралась в машину. Минуту-другую сидела, переводя дух, а потом протянула руку к лежавшей на соседнем сиденье сумке. Расчёска, зеркало, бумажные платки… Всё это подождёт. Телефон… Да, может, на этот раз получится дозвониться Флэшу. Но самую главную, самую важную вещь она спрятала отдельно от всего остального, во внутренний кармашек, застёгнутый на молнию. Патриция открыла застёжку и пошарила в кармане. Кулона в виде золотого сердечка, подвески с надписью «Полли», на месте не оказалось.
* * *
– Мистер… Эй, мистер, вы что там, заснули?
– Нет, что вы, вам показалось, – ответил Уэсли капитану катера, и улыбнулся для убедительности.
– По мне, так оно недолго и заснуть – прогулка-то не больно интересная выходит, а? Вон она, ваша Лабрисфортская скала, на самом горизонте. Просили сказать, когда её видно станет, так я и говорю.
– Да, правда? Никак не разгляжу, у меня на самом деле плохое зрение, простите.
– Правее смотрите, вон туда… Нет, ещё правее. Видите теперь?
Уэсли повернулся правее.
– Что-то очень смутно… Можно нам подойти поближе?
– Мистер, нельзя по правилам, безопасность – такое дело… Не положено на этом вот катере дальше от берега отплывать.
– А если хотя бы чуть-чуть ближе? За дополнительную плату…
Слова Уэсли поспешил подкрепить делом – благо, точно знал, сколько денег лежит у него в кармане.
– Ну ладно… – проворчал капитан, принимая «дополнительную плату». – Но – вы сами сказали: чуть-чуть.
– Спасибо вам. Для меня, знаете, это очень важно… Вы слышали когда-нибудь про Фердинанда Лабри?
– Да приходилось… Скалу-то в честь него назвали.
– Совершенно верно. Поэтому мне и интересно на неё взглянуть. Фердинанд Лабри – мой прадедушка.
Капитан хмыкнул.
– Троюродный, – уточнил Флэш.
– Ну, если троюродный… Понятно.
Катер скользил всё дальше по волнам.
– Вы же понимаете, я не могу не интересоваться семейной историей. Ни разу не взглянуть на скалу – по меньшей мере, неуважение к прадедушкиной памяти.
– Ясное дело…
– А тут ещё вся эта история с тюрьмой. Ну, вы понимаете.
– С какой тюрьмой?
Уэсли проглотил всё это время стоявший у него в горле комок, вздохнул полной грудью, и уточнил:
– С тюрьмой на острове.
– Ну, вы вспомнили, – махнул рукой капитан. – И где только откопали эту историю? Я-то считал, она мало кому известна. Ну да, было дело лет двадцать тому назад, хотели эту самую тюрьму строить. Да передумали. Больно трудно – на таком-то камне. Затрат много, и всё такое.
– Значит, не построили тюрьму?
– Чудной вы, мистер – вы уж меня простите… – «весь в прадедушку» – домыслил про себя капитан, но вслух этого, конечно, не произнёс. – Ну если бы была на острове тюрьма – повёз бы я вас дальше? Не знаю, как вам, а мне жить ещё не надоело. Кстати, и сейчас дальше я вас не повезу. Но не из-за какой-то там тюрьмы, а потому, что полтора километра лишних мы прошли. Уж пожалуйста, любуйтесь отсюда на ваш фамильный остров.
– Да, спасибо, капитан. Извините, если я веду себя странно. Это всё избыток эмоций, знаете… Семейная история для меня на самом деле очень важна. Было бы просто ужасно, если бы на прадедушкином острове построили тюрьму. А сейчас я чувствую… то есть, своими глазами вижу, что никакой тюрьмы нет. И… в общем, спасибо вам.
Капитан усмехнулся, а Уэсли, подождав ещё с минуту, сказал:
– Ну, пора нам и возвращаться.
– Вот и хорошо, что пора, – откликнулся капитан, разворачивая катер.
В этот момент послышалась приглушённая слоем материи мелодия звонка.
Пора возвращаться. «Я знаю, – подумал Флэш, отыскивая в карманах телефон, – это не единственная тюрьма на свете. Да и не только в тюрьмах дело. Но теперь можно надеяться, что всё это имело смысл не для меня одного. Что все вы стали свободны по-настоящему – Грэг, Стэнли, Ральф, Гэб… И даже ты, Саммерс, и ты, Мьют, и Бонс, и Джо, и Шеви, и все остальные».
Пора возвращаться, и хорошо, что пора. «Может быть, теперь у меня действительно получится вернуться, Люсия. Получится вернуться по-настоящему».
В основе книги – буддийская концепция отсутствия «я» (анатта, анатман). Для избежания ошибок необходимо пояснение. Кристофер Бэллисонг формулирует идею достаточно жёстко: «Настоящая жизнь лишь там и начинается, где никакого «я» нет» – что представляется оправданным в разговоре с Патрицией. Но в соответствии с первоисточником надо уточнить, что анатта означает не отсутствие какого бы то ни было «я» вообще, а конкретно – постоянного, неизменного, независимо существующего «я».
